Как и подавляющему большинству
хозяйственных руководителей в постсоветской России и СНГ, многолетнему мэру
столицы в самом начале своего управленческого пути пришлось решать одну
глобальную проблему – как от жизни в экономике с централизованным
распределением ресурсов перейти к жизни в экономике с рыночным, то есть
эквивалентным распределением ресурсов. В экономике с централизованным
распределением у хозяйственных руководителей не болела голова, откуда их взять,
– они получали их от вышестоящих организаций, и максимум трудностей, которые
при этом возникали, был связан или с тем, что положенные ресурсы выделялись не
полностью, или с тем, что получатель ресурса стоял в конце распределительной
цепочки, и ему всегда доставались одни крохи. Соответственно, после ликвидации
системы централизованного распределения, когда ресурсы можно было получить
только в процессе эквивалентного обмена, основным стал вопрос: что я могу
предложить моим контрагентам за те ресурсы, которые мне необходимы? Особенно
актуальным этот вопрос был для крупных городов, которые сами по себе никаким
производством не занимаются, а занимаются только предоставлением услуг для
действующих в их черте хозяйственных агентов. То есть, собственно говоря, им
предлагать для обмена было особо нечего, хотя потребность в получении внешних
ресурсов у них всегда была гигантская.
Чтобы проблема получения ресурсов была понятней, мы приведем несколько наиболее значимых позиций, от которых зависит жизнь крупного города. Первая – это продовольственное снабжение. Вторая – топливо, в основном для автобусных парков и машин коммунального хозяйства. Третья – это ресурсы, которые требуются для поддержания «на ходу» городского хозяйства. И если мэр города обеспечит снабжение по этим трем позициям, то можно считать, что он свою задачу выполнил.
То, что мэр Москвы в этом смысле со своей задачей справился, сомнению не подлежит. Интересно другое – за счет чего, за счет каких источников он смог решить эту задачу, причем гораздо более успешно, чем мэры других городов?
Как представляется, источник, с помощью которого мэрия Москвы смогла наладить практически бесперебойное снабжение города по основным товарным позициям, достаточно очевиден – это городское жилье. Хорошо известно, что практически каждый россиянин (и не только россиянин, но и житель СНГ) мечтает заполучить квартиру в Москве. А если такой спрос существует, и он очень значительный, то не отреагировать на него городские власти просто не могли. И они отреагировали. Московское жилье стало использоваться как ресурс, который можно очень выгодно обменять на другие ресурсы, жизненно необходимые для непрерывного функционирования города. Позже, когда экономическая ситуация и в России, и в Москве изменилась к лучшему, вместо готовых квартир в качестве актива для обмена стали использоваться участки городской земли, выделяемые под застройку жилыми и офисными помещениями.
Важнейшим дополнением к свободной продаже жилья стала маркетизация института прописки. В экономике с централизованным распределением ресурсов прописка была одним из важнейших управленческих инструментов – с ее помощью регулировалось движение рабочей силы. Но в новой ситуации, когда движение рабочей силы должно было стать таким же свободным, как движение товаров и капитала, институт прописки должен был быть ликвидирован.
Однако его ликвидации, как известно, фактически не произошло (мы сейчас не касаемся полицейских причин, а берем только экономические). Так, в Москве прописка (регистрация) сохранилась потому, что желающих жить и работать в столице было хоть отбавляй.
Но продавать жилье иногородним жителям и одновременно сохранять прописку было просто невозможно. А без прописки (регистрации) ее приобретение теряло всякий смысл. Поэтому московские власти нашли элегантный выход из сложившейся ситуации – они стали прописку продавать. Таким образом, решались две задачи: иногородний владелец купленного в Москве жилья мог в ней поселиться и дальше жить в городе спокойно, не опасаясь обвинений в нарушении паспортного режима; а город был по-прежнему защищен (худо-бедно) от массового переезда в него всех желающих.
Таким образом, секрет успехов г-на Лужкова состоит в том, что он смог увидеть в городском хозяйстве Москвы ресурс, пригодный для эквивалентного обмена на другие ресурсы, и смог этим ресурсом грамотно распорядится. Однако подобного рода сделки, вроде обмена квартир на гарантии регулярных поставок продовольствия или топлива, являются самым что ни на есть бартером. Но какой, спрашивается, бартер, может быть в рыночной экономике, в экономике с товарно-денежными отношениями? Не являются ли эти бартерные схемы неким инородным телом в стройном организме рыночного хозяйства? И не являются ли подобного рода схемы прикрытием коррупции в аппарате городского управления?
Ведь, казалось бы, что может быть проще в условиях товарно-денежных отношений обычной схемы: город собирает с предприятий, ведущих хозяйственную деятельность на его территории, налоги, за счет этих налогов формируется городской бюджет, и уже из бюджета оплачиваются коллективные расходы по функционированию городского хозяйства. Кроме того, городу принадлежит собственное хозяйство, вроде сетей водопровода и канализации, электросетей, предприятий общественного транспорта и тому подобное, эксплуатация которых, в принципе, должна приносить владельцам прибыль и быть дополнительным источником доходов городского бюджета. Поэтому, вроде бы, денежных ресурсов городу должно было хватать (особенно с учетом количества расположенных в Москве предприятий), и никакой потребности в вышеописанных бартерных схемах город не должен был испытывать. Поэтому соображение об их инородности выглядит более чем обоснованным.
Тем не менее, если вспомнить ситуацию 90-х годов, да и первой половины 2000-х, то станет ясно, что без бартера городу было никак не обойтись. Начнем с того, что рубль тогда был крайне неустойчивой валютой, и поэтому, даже если бюджет под завязку наполнялся деньгами, это не давало никакой уверенности в том, что их можно будет потратить. Некоторые контрагенты, особенно в странах СНГ, вообще могли отказаться принимать рубли и требовали валюту, а некоторые, хотя и принимали рубли, закладывали в цены поставляемых товаров будущую инфляцию, причем в произвольно определяемых размерах, что делало подобного рода сделки совершенно невыгодными. В свою очередь, с валютой у города было плохо, так как источников валютных доходов на его территории было очень мало; поэтому недостающие суммы городскому бюджету приходилось докупать на рынке и, соответственно, нести на себе риски девальвации/ревальвации рубля.
Особенно остро эта ситуация проявилась во время кризиса 1998 года, когда иностранные торговые компании свернули предоставление товарных кредитов российским контрагентам, в том числе и московским, а руководители соседних с Москвой регионов ввели запрет на поставку продовольственной продукции за пределы своих регионов. Тогда продовольствие в Москву соглашалась поставлять, кажется, только Белоруссия. В общем, наличие денежных ресурсов от трудностей продовольственного снабжения (и другого тоже) никак не спасало.
Однако бюджет Москвы даже деньгами никогда не наполнялся. Во-первых, предприятия массово уклонялись от уплаты налогов, и структуры, расположенные в Москве, были ничем не лучше других. Во-вторых, среди московских предприятий была масса банкротов (например, хорошо известные ЗиЛ и АЗЛК), которые налогов городу не могли платить в принципе. И, в-третьих, принадлежащие городу предприятия коммунального хозяйства, которые вроде бы должны были зарабатывать для него дополнительные доходы, не только ничего не зарабатывали, но, наоборот, сами получали из городского бюджета субсидии, так как их деятельность была убыточной из-за заниженных тарифов.
Таким образом, как видно из этих примеров, наличие денежного хозяйства при слаборазвитых товарных отношениях не дает больших шансов на успех. Этого успеха можно добиться, только прибегая к схемам прямого товарообмена, что и было с большим размахом продемонстрировано Лужковым и его командой. Правда, уже позже, во второй половине 2000-х годов, когда рубль стал более или менее устойчивой валютой, налоги стали собирать почти полностью, а инвестировать в жилищное и офисное строительство стало просто, потому что это очень прибыльное мероприятие, бартерные схемы отошли в прошлое. Но их роль, повторяем, была уникальной, и позволила городскому хозяйству Москвы и ее бессменному руководителю пережить все кризисы, на которые были богаты последние десятилетия.
Кстати, надо отметить, что аналогичные схемы можно было широко задействовать по всей территории страны, а не только в Москве. Понятно, что масса сельских жителей мечтают переехать в райцентр, из райцентра жители очень хотят перебраться «в область», а из родного областного центра, если он недостаточно хорош, – в другой областной центр. Ну, и предел мечтаний – это, конечно, Москва, о чем мы уже говорили в начале статьи. Таким образом, на всех уровнях вертикали жизни нашей необъятной Родины существует сильная тяга вверх, что, безусловно, должно было способствовать экономическому развитию страны. Однако во всероссийском масштабе эта тяга была недостаточно сильной, а одной Москвы для стимулирования экономического роста все-таки мало.
Хотя бартерные схемы отошли в прошлое, однако это вовсе не значит, что московское хозяйство как-то от этого потеряло. Наоборот, рост числа богатых граждан, желающих жить в Москве в сочетании с ограниченной площадью города, вызвало к жизни эффект, который в экономической теории называется «рента редкости». Суть этого эффекта достаточно проста – если тот или иной ресурс ограничен, а количество желающих его купить практически неограниченно, то цена ресурса уже не зависит от издержек его производства; все решает спрос самого богатого покупателя, который готов выложить за свою мечту любые деньги. Именно благодаря этому эффекту, начиная с 2005 года, в Москве начался резкий рост стоимости 1 кв. м любой площади. Спусковой крючок этого роста – резкое увеличение нефтегазовых доходов, ну, а причина – ограниченность территории города. Благодаря сочетанию этих факторов стоимость московской недвижимости оторвалась от ее себестоимости и разница между ними стала представлять собой ренту, который московский строительный комплекс, вместе с другими подразделениями Правительства Москвы, стал активно осваивать.
Естественно, вследствие концентрации высоких доходов на ограниченной территории возможности московского руководства сильно увеличились, и по городу прокатилась очередная волна обновления, которая добавила популярности мэру. Хотя в этом случае большой заслуги г-на Лужкова в процветании Москвы не было. На растущей нефтегазовой ренте поднялись многие, и надо было быть полным растяпой (каким г-н Лужков совсем не является), чтобы не подставить свой головной убор под золотой дождь.
Правда, процветание продлилось не так долго, как того хотелось. Мировой кризис, имевший место два года тому назад, серьезно снизил оценку московской недвижимости, а также объем финансовых ресурсов, привлекаемых в город. Более того, ресурсы эти стали из города уходить (как и изо всей российской экономики), в результате чего основа московского благосостояния стала не такой прочной, как раньше. Однако на этом трудности у московских руководителей и их окружения не закончились.
Дело в том, что, привыкнув жить относительно независимо от федеральных органов власти и практически всегда находя спасение своими собственными силами, во время текущего кризиса московское хозяйство (и в особенности строительный комплекс) было все-таки вынуждено обратиться за помощью к вышестоящим властям. Речь здесь не идет о прямых финансовых вливаниях из федерального бюджета в городской, а о том, что крупные компании строительного комплекса были вынуждены заложить свое имущество и права в банках с государственным участием в обмен на кредитные ресурсы. А кредитные ресурсы были необходимы, чтобы довести до готовности строительные проекты, начатые во времена лучшей конъюнктуры. В противном случае пейзаж столицы представлял бы собой сплошной недострой, а мэрия замучилась бы отбиваться от обманутых дольщиков. В общем, без поддержки финансовых структур, находящихся под контролем федеральных властей, Москва на этот раз не обошлась, а это способствовало изменению в их отношениях.
А насколько эти отношения изменились, мы с вами можем судить по текущим политическим событиям.
