Роман Ирен Немировски “Suite francaise” мне дали почитать друзья, у которых я весной 2010 гостила в Бордо. Этого имени я не слышала. Оказалось, что у нас уже перевели и напечатали – притом немалым тиражом - несколько ее сочинений, в том числе и «Французскую сюиту» - роман, изданный во Франции в 2004 посмертно (М. : Текст, 2006). Именно этот незаконченный роман, рукопись которого уцелела случайно, сделал имя Ирен Немировски широко известным. Во Франции роман получил премию «Ренодо» - для автора, погибшей в 1942 году в Освенциме, было сделано единственное в истории премии исключение, – «Ренодо» не вручается посмертно.
Меж тем, еще до Второй Мировой войны Ирен Немировски (род. в 1903) была успешной французской писательницей, небольшие романы и новеллы которой почти ежегодно выходили в хороших издательствах – Грассе, Альбен Мишель, Галлимар. Даже в совсем кратком справочнике по французской литературе Bordas 1987 года (издательский концерн, до некоторой степени аналогичный нашему «Учпедгизу» ) список основных сочинений Немировски насчитывает 11 названий.
Ирен Немировски родилась в 1903 г. в Киеве и была единственным ребенком в семье успешного банкира Льва Немировского. Мать Ирен, Фанни, дочерью не интересовалась, полностью доверив ее воспитание французской гувернантке, благодаря которой Ирен Немировски владела французским как родным. С 1914 семья жила в Петербурге, выезжая в сезон на лучшие европейские курорты. В Петербурге Немировских и застала революция. Вначале они переехали в Москву, затем через Финляндию и Швецию добрались до Парижа, где Лев Немировский сумел восстановить свое состояние.
Ирен Немировски окончила Сорбонну по факультету филологии. В межвоенный период семья Немировских в Париже принадлежала к кругу богатых буржуа, и Ирен вела соответствующий образ жизни, находя тем не менее, время для серьезного творчества. Писать и печататься она начала рано; настоящий успех ей принес роман «Давид Гольдер» (1929) - впрочем, это уже не был дебют: небольшие новеллы Немировски печатала и раньше. Великий Дювивье – мы знаем его прежде всего по «Большому вальсу» - поставил по роману свой первый звуковой фильм.
К моменту выхода «Давида Гольдера» Немировски была уже три года замужем за Мишелем Эпштейном, дипломированным инженером (он учился в Петербурге), служившим управляющим в большом банке. В 1929 у Немировски родилась дочь Дениза; в 1937 родилась Элизабет.
Вплоть до начала Второй мировой войны Немировски почти ежегодно печатала роман или сборник рассказов; после поражения Франции в 1940 и даже в 1942 ее рассказы (разумеется, под псевдонимами) печатал «Gringoire», журнал крайней правой ориентации.
Немировски не имела французского гражданства, но до 1939 года это не мешало полной встроенности семьи во французское общество. В напряженной обстановке начала 1939 года семья решила принять католичество. Осенью 1939, незадолго до начала Второй мировой войны, девочек Эпштейн вместе с их няней Сесиль Мишо отвезли на родину Сесиль - в Исси -Л’Eвек. Ирен Немировски с мужем вернулись в Париж, предполагая в дальнейшем навещать дочерей.
Жизнь распорядилась иначе.
Летом 1940, после капитуляции, Париж и Исси- Л’Евек оказались в оккупированной зоне. Родители переехали к дочерям.
Осенью 1940 – летом 1941 г. были обнародованы «Статуты о евреях » - антисемитские законы, не только налагавшие запрет на деятельность евреев в ряде профессий, но вообще лишавшие евреев элементарных гражданских прав. Евреям, ранее бежавшим на юг в свободную зону, запретили возвращаться назад, а их собственность конфисковали. Тем же, кто, как семья Немировски, остался в оккупированной зоне, вменили в обязанность получить регистрационные документы, в которых значился штамп «еврей». Мишель Эпштейн потерял право работать в банке, Ирен - право публиковаться. Денизе Эпштейн на школьную одежду пришлось нашить желтую звезду.
В дальнейшем евреям было запрещено покидать свои дома по вечерам, а также делать покупки в магазинах в любое время, кроме дневных часов - с трех до четырех пополудни (в это время в большинстве магазинов уже не оставалось продуктов), а также посещать общественные места, в том числе - кинематограф и театр.
Это была прелюдия к депортации: оставалось запретить им дышать…
Ирен, тем не менее, продолжала писать – среди прочего, именно тогда она закончила биографию Чехова, которая увидела свет уже после окончания войны. Видимо, Немировски стремилась работать каждый день – уходила после утреннего завтрака в лес, возвращалась к обеду – и опять уходила до вечера.
Издатель Альбен Мишель неизменно переводил Немировски деньги, хотя публиковать ее работы он не мог. В октябре 1941 г. Ирен Немировски писала своему другу Андре Сабатье, что ей тяжело прокормить семью из четырех человек.
За Ирен пришли в июле 1942 . Она попала в лагерь Питивье, а оттуда в Освенцим. До нас дошли письма Мишеля Эппшейна, отчаянно пытавшегося вызволить Ирен или хотя бы узнать о ее судьбе. За ним пришли в октябре 1942 – он тоже погиб в Освенциме. Девочек с помощью монахинь самоотверженно спрятала Жюли Дюмон, в прошлом - сиделка в семье старших Немировских.
Рукопись «Французской сюиты» дошла до нас чудом.
Как у каждого пишущего человека, у Ирен Немировски были бумаги, которые она хранила. В какой-то момент, когда Ирен уже забрали немцы, Мишель доверил чемодан с ее бумагами старшей дочери Денизе,- ей тогда было не более тринадцати лет.
Дальнейшая судьба Денизы и Элизабет была тяжелой даже по тем временам – их укрывали, кормили и с рук на руки передавали учительницы и монахини; Жюли Дюмон содержала их на деньги, которые пересылал Альбен Мишель; девочки болели и недоедали.
Когда через много лет Дениза, наконец, решилась попытаться привести в порядок бумаги погибшей матери, она предполагала, что в чемодане хранятся записи, сделанные Ирен «для себя» – черновики, дневники и т.п. Менее всего она ожидала найти там неизвестные, притом значительные по объему сочинения.
Сохранились черновые записи Немировски с планом романа «Французская сюита» и размышлениями о том, что все это если и увидит свет, то, скорее всего, в качестве посмертных публикаций.
… Довольно трудно представить себе хрупкую женщину тридцати девяти лет, к тому же - страдающую астмой, которая каждый день проходит много километров, где-то в глухом лесу усаживается на землю, подложив свой свитер, и пишет – без всякой уверенности не только в судьбе своего сочинения, но и в собственной судьбе. Ей не только запрещено печататься – невозможны простые житейские поступки. Она не может сесть в поезд, чтобы привезти из Парижа хотя бы детские постели; не имеет права просто выйти утром в булочную…
Немировски задумала «Французскую сюиту» как сочинение в пяти частях, структурно аналогичное музыкальной сюите. Она успела закончить первые две части: «Июньская гроза» и «Дольче». Первая из них описывает «исход» обитателей Парижа во время катастрофы 1940 г., вторая – жизнь в маленьком французском городке, оккупированном немцами.
Когда-то, обращаясь к любимой женщине, Пастернак написал «я - поле твоего сраженья». Во «Французской сюите» полем сраженья автора является обычная жизнь: свой город, свой дом, весенний лес, цветущие сады, привычный уклад …
В первой части эту жизнь опрокидывает поражение в войне: парижане в панике покидают столицу, опасаясь немецкого вторжения. Во второй - «Дольче» - жителям маленького городка Бюсси, куда входят оккупанты, бежать некуда – им остается читать приказы коменданта, где каждый день что-то очередное запрещается – и всегда «под страхом смертной казни». Жизнь, тем не менее, продолжается – и между молодой женщиной, нелюбимый муж которой уже год как находится в лагере для военнопленных, и молодым немецким офицером, которого определили к ней в дом на постой, возникают отношения, близкие к романтической дружбе – и тут же она прячет у себя в доме крестьянина, застрелившего другого молодого немецкого офицера…
Стиль Немировски ближе всего (на мой взгляд) к Чехову периода рассказа «Студент» - выражаясь по-школьному, это реализм, притом проникнутый пронзительным чувством красоты и хрупкости мира. Видимо, к 2004 г, когда «Французскую сюиту» опубликовали, французский читатель «отвык» читать такие тексты – на первый взгляд, как будто бесхитростные, на самом же деле написанные мастерски и притом страстно.
Я долго думала, с чем сравнить магию этого повествования – пожалуй, только с романом покойного Александра Чудакова «Ложится мгла на старые ступени»…
* * *
После присуждения Немировски премии «Ренодо» во Франции переиздали почти все ее основные сочинения; многое перевели на английский; переводы нескольких книг вышли и у нас; на английском есть и две обстоятельные биографии.
Критика не обошла Немировски вниманием. К сожалению, анализ ее художественного творчества нередко оказывается заслонен трагическими и не всегда внятными сегодняшнему взору особенностями ее судьбы – этнической еврейки, чувствовавшей себя прежде всего француженкой.
Проницательный анализ личности и творчества Немировски предложил нобелевский лауреат, южно-африканский писатель Дж.Кутзее, написавший о ней очерк в New York Review of Books в связи английскими переводами трех довоенных повестей Немировски – «Бал», «Снег осенью» и «Дело Курилова» .
Для Кутзее Немировски - прежде всего талантливый писатель с трагической судьбой.
Мы не знаем, почему семья Немировски не пыталась получить французское гражданство в начале 30-х, когда Немировски была уже известной писательницей. Тем более трудно понять, пишет Кутзее, почему семья Эпштейн-Немировски не предприняла серьезных мер даже тогда, когда с приходом Гитлера к власти «традиционный» французский антисемитизм уже поднял голову. Наконец, уже после капитуляции Франции в 1940 семья Немировски, по словам Кутзее, еще могла укрыться в городке Андэ (Hendaye), совсем близко от испанской границы, рядом с Биаррицем, Но как мы знаем, Ирен и Мишель отправили с няней детей в Исси-Л’Евек , находившийся в оккупированной зоне, а потом вынуждены были и сами переехать туда же.
Кутзее предлагает свою интерпретацию причин, по которым Немировски, будучи этнической еврейкой, считала себя «особым случаем» и, видимо, надеялась остаться прежде всего француженкой: она состоялась во Франции именно в качестве французской писательницы, считала себя частью французского образованного общества и принадлежала французской культуре. Очевидно, однако, что в 30-е годы настроения во Франции были таковы, что отнюдь не толерантное буржуазное французское общество не приняло бы в качестве своего ни пишущего по-французски русского эмигранта, ни – тем более – говорящего по-французски еврея.
Как бы ни пыталась Немировски существовать в качестве «особого случая» – в конце 30-х это было уже сложно, позже – нереально.
Кутзее проницательно отмечает две тенденции в творчестве Немировски. В качестве беспримесно французской писательницы она выше псевдонима (а ведь Натали Саррот (Черняк) и Андре Труайа (Тарасов) писали под псевдонимами всю жизнь!), не общается с русскими эмигрантскими кругами и пишет по-французски о «французской» жизни. А в качестве персонажа, исходно пребывавшего вне французской культуры, она пишет с позиции сочувствия и снисхождения «извне» о русских эмигрантах, о евреях, бежавших из штеттлов во Францию - чем-то смешных, чем-то трогательных, нередко неприятных или жалких, но всегда неизбежно инокультурных для французской среды.
Видимо, желание быть француженкой во что бы то ни стало лежало в основе дружеских связей Немировски с крайне правыми, в изданиях которых она печаталась – уже под псевдонимами. Именно к этим правым обратился Мишель Эпштейн, когда Ирен оказалась в лагере. Они не помогли ей, да и едва ли это было в их силах - отныне все евреи официально считались прежде всего евреями, независимо от их социального положения, вероисповедания и убеждений.
«Французская сюита» - редкий пример романа, написанного его автором незадолго до гибели и непосредственно в разгар событий - «один Бог знает, что дальше», писала Немировски, имея в виду и «романное» будущее, и свое собственное. Она разделила судьбу 75 000 французских евреев, погибших в лагерях смерти.
