Мы публикуем расшифровку лекции профессора Киевского национального университета театра, кино и телевидения им. И.К. Карпенко-Карого, доктора искусствоведения, академика Академии искусств Украины Вадима Скуратовского, прочитанной 1 сентября 2010 года в Киеве, в Доме ученых в рамках проекта «Публичные лекции «Політ.ua». «Публичные лекции Політ.ua» – дочерний проект «Публичных лекций «Полит.ру». В рамках проекта проходят выступления ведущих ученых, экспертов, деятелей культуры России, Украины и других стран. Лекция публикуется в русском переводе и в украинском оригинале.
См. также:
- Вадим Скуратовский. Киевская литературная среда 60-х – 70-х годов XX века
- Вадим Скуратовский. «Украинский мир был запечатан в чудовищный провинциализм»
Из текста лекции в переводе:
Мы сейчас можем отпраздновать 115-летие так называемого подвижного изображения, которое появилось, откровенно говоря, не летом 1895 года. Появилось оно в некоторых лабораторных экспериментах несколькими годами раньше, но именно летом 1895 года братья Люмьеры, инженеры очень высокого класса, обустроили собственно кинематограф в самом точном понимании этого слова. Должен вам сказать, что их фильмы с того времени навсегда остаются в эстетическом и социокультурном сундучке человечества, словом, это драгоценное сокровище. Тарковский говорил, что наилучшие фильмы в мире, разумеется, это первые кадры, отснятые братьями Люмьерами. И вслед за тем, начиная с осени 1895 года, подвижное изображение очень быстро тиражируется и начинает резонировать в полную силу во всем мире, попадает буквально во все европейские города, в конце концов, где-то в 1896-97 годах оно завладевает сначала европейской цивилизацией, потом перебрасывается в обе Америки и, разумеется, в Азию, на Дальний Восток и так далее. К концу XІХ столетия возникают национальные кинематографы. Японский, индийский, другие. Россия интеллигентская и массовая заинтересовалась тем, что мы называем подвижным изображением, в полную силу где-то во второй половине 90-х лет. Иногда кажется, что это просто счастливая находка, счастливая инициатива высокого класса инженеров, которыми были Люмьеры. Понятно, что они были инженерами не в дипломированном понимании этого слова, тогда дипломированных инженеров вообще мало было в европейской цивилизации, это были люди, способные к той или иной технологической инициативе. Вообще, они были детьми очень опытного гравера, который потом стал ксилографом, это более демократический вариант гравюры, гравюра на дереве. Проходит некоторое время, отец их становится литографом, потом фотографом, а потом фотографией заинтересовались его дети, зарабатывая себе на проживание. И должен вам сказать, что изобрели они кинематограф для того, чтобы эффективно работать в сфере не простой фотографии, а цветной. На это нужны были деньги. Это сейчас вы можете зайти в соответствующий магазин и накупить себе необходимого оборудования, а тогда все надо было сделать собственными руками. Это было чрезвычайно дорого. И они решили заработать деньги своей инженерной инициативой. Так был изобретен кинематограф. Изобрели, заработали много денег и вслед за тем пошли в направлении создания цветной фотографии, между нами говоря, у них это не особенно вышло. Так как тогдашняя химия и соответствующая технология еще не были такого уровня, которого должны были быть. Но знаете, давайте сейчас будем говорить не о Люмьерах, давайте поговорим вообще о подвижном изображении как таковом. Дело в том, что именно тогда, летом 1895 года, в цивилизации утвердилось явление революционного, абсолютно уникального характера. О чем, собственно, речь идет. Мы, люди, как говорил покойный Аристотель, общественные животные, мы интенсивно общаемся между собой. Как мы общаемся? Или словом, или изображением. Или, разумеется, и словом, и изображением. Мы как-то привыкли к этим самым средствам нашего общения в течение последних нескольких десятков тысяч лет человеческой цивилизации. Где-то на пороге верхнего палеолита у нас уже возникает речевой аппарат, а еще спустя некоторое время в полную силу разворачивается изобразительная деятельность человека. А может, она разворачивалась еще раньше. Ровно сто тысяч лет назад на территории Восточной Африки впервые человек начал украшать свое лицо, как современная, скажем, дама, а теперь и не только дама, при помощи охры. Возникает изображение в очень разных формах. Давайте вспомним наиболее популярный и известный ныне его резонанс – изображение на стенах пещер. Словом, слово и изображение. Хорошо, а что же дальше? А дальше, извиняюсь, Сергей Михайлович Эйзенштейн, гениальный теоретик, другого такого не было в XX столетии. Мне хотелось, чтобы вы поняли, что это был один из сильнейших не просто инженеров XX столетия, а инженеров человеческих душ, скажем, а прежде всего это был теоретик невероятно глубокий, и теоретик, который невероятно много знал. И вот он, когда начал всерьез работать, где-то с 1932 года, после своего возвращения из эмиграции, он своим студентам обязательно рекомендовал книгу, которую я вам тоже рекомендую, так как это одна из наиумнейших книжек во всем мировом обращении человечества. «Лаокоон или о границах живописи и поэзии» немецкого писателя, философа, на все руки вообще мастера Готхольда Эфраима Лессинга (Gotthold Ephraіm Lessіng), 1760 г. Когда вы будете читать эту книгу, сначала выдастся, что это какая-то схоластика, там речь идет о том, что художник не должен в своей изобразительной деятельности воспроизводить время, у него это не выйдет. Он может воспроизводить только пространство, а поэт ни в коей мере не должен особенно опекаться пространством. У него тоже ничего из этого не выйдет. А Эйзенштейн говорил своим студентам в середине 30-х прошлого столетия, что у Лессинга не было того, что есть ныне у человеческой цивилизации. Есть кинематограф. В самом деле, что же такое кинематограф? Итак, литература на полную силу разворачивается в царстве времени. В конце концов, когда она даже очень и очень изобразительна, как, например, Куприн говорил своему великому коллеге Бунину: «Ненавижу, как ты пишешь, у меня от твоей изобразительности в глазах рябит». Но, все-таки, все это условно, это какая-то конвенция. На самом деле, литература разворачивается, прежде всего, во времени. А со второй стороны проблемы мы видим, что, как бы пространственные искусства не воссоздавали время, у них это особенно не выходит. Скажем, скульптор, или маляр, или график, он фиксирует какую-то маленькую долю времени. И сразу мы берем быка за рога. В 1890-х годах человечество изобрело вдруг коммуникативное средство, которое объединяет время и пространство. Пространство и время. Кто еще это может делать? Честно говоря, никто. Можно говорить о театре, можно говорить о некоторых временных интригах живописи, особенно авангардистской живописи. Давайте припомним кубистов и так далее, но все это что-то не то. На самом деле перед нами то, о чем очень точно сказал Тарковский в период работы над фильмом «Андрей Рублев»: «Человечество с Люмьерами получило матрицу реального времени», ему только надо было прибавить еще «и пространства». Матрицу реального времени и пространства. Пространства и времени.
Теперь, имея новые средства для воспроизведения подвижного изображения, нам не обязательно надо идти в фильмотеку. А в течении XX столетия мы приходили, смотрели первые фильмы Люмьеров и перед нами вдруг возникал июнь 1985 года под Парижем, где счастливый Огюст Люмьер и его жена кормят маленького ребенка. Казалось, что это мальчик, а на самом деле это была девочка. Перед нами возникает очень точная матрица того времени и пространства. Никакое другое коммуникативное средство не могло соединить одно и второе с таким соответствием и убедительностью. Результат был невероятный. Невероятный результат чрезвычайно высокого класса. Человечество сразу ощутило, что оно заполучило в свои руки особый знаковый инструмент. И этот инструмент оказался очень, как говорят психологи, суггестивным. Человечество сразу, к концу XІХ столетия, влюбилось в кинематограф. Так как, откровенно говоря, он делает то, что, например, литература и живопись делают в режиме распределения семиотической, верней, знаковой работы. Литература при времени, пространственные искусства, самое название указывает, при пространстве, а соединить все это невозможно было. И потому умный Лессинг в 1760-м написал свою невероятно талантливую книгу, но Люмьеры и некоторые другие их современники сделали то, вследствие чего время и пространство были объединены между собой. Это была знаково-семиотическая революция. Семиотика это наука о знаках. Мы довольно часто будем употреблять это слово. А эта революция случилась вовремя. Почему? Так как под конец XІХ века цивилизация, прежде всего европейская цивилизация, очень увеличилась в своем информационном объеме. Она вдруг вышла на информационные горизонты, о которых раньше человечество даже не могло думать. Итак, где-то начиная с XІХ столетия, человеческий глаз уже практически мог увидеть всю планету от Южного до Северного полюса и наоборот. Где-то лет через десять Пири (Robert Edwіn Peary) открыл Северный полюс, а Амундсен (Roald Engelbregt Gravnіng Amundsen) попал на Южный полюс, но в принципе в ту эпоху человечество увидело очень много. Оно узнало очень много. Более того, оно много постигло во времени. Где-то к концу XІХ столетия возникает сумма, прежде всего, европейских знаний о прошлом. Скажем, Дальнего, Ближнего Востока, того мира, о котором раньше знали лишь из Библии. Но затем уже узнали контекстуально, возникают науки, египтология, ассириология, возникает еще несколько десятков очень специальных наук, в состав которых входит фактичность прошлых уже не столетий, а тысячелетий. Вслед за тем расширяется кругозор в области естественных наук, в области наук обществоведческих, словом, человечество будто получает огромную библиотеку знаний, а это надо каким-то образом фиксировать. Среди прочего, это надо увидеть. А человечество, оно, знаете, не очень-то видело в течении XІХ столетия. Понятно, была живопись, но живопись была доступна только элите. Понятно, была гравюра, гравюра это тоже что-то очень дорогое. Какие изображения были? Была литография, так называемая гравюра для бедных, появилась фотография. Причем первые усилия в направлении создания фотографии сделали французы Дагерр (Louіs Jacques Mandé Daguerre) и Ньепс (Nіcephore Nіepce). Первые движения они сделали где-то в конце XVІІІ столетия, а уже где-то в 1820-х годах – первую фотографию. Понятно, что было очень сложно ставить специальный аппарат, который очень долго смотрел на тот или иной объект, но вслед за тем довольно убедительно фиксировал. Одна из первых фотографий этих самых господ – фотография Папы Римского, верней, не просто Папы Римского, а гравюры, на которой был изображен, кажется, Пий ІX. Ему прислали эту самую фотографию, и он очень обрадовался, сказал, что это что-то невероятное и даже написал латынью оду в честь создания фотографии. А уже в 1839-м году фотография была размножена в виде специальных ее вариантов под названием дагерротипы. Надо было невозмутимо сидеть 40 минут перед аппаратом и вслед за тем возникали очень интересные тогдашние портреты. В течение 40-х лет один умный англичанин Талбот (Wіllіam Henry Fox Talbot), работая над химией фотографии, сделал то, что, собственно, является основой современной фотографии. Уже можно было и тиражировать фотографию, а так называемый дагерротип нельзя было тиражировать. Он однократный. И отец Люмьеров занимался сначала гравюрой, потом более дешевым вариантом гравюры – ксилографией, гравюрой на дереве. Потом литографией, фактически гравюра на камне, потом занимался фотографией, сначала дагерротипией, потом собственно фотографией, а уже сыновья его сделали эту фотографию подвижной. И в этом самом жесте соответствующим образом были объединены пространство и время. Вследствие появления этого коммуникативного средства информационные возможности человечества чрезвычайно изменились и сместились. Скажем, массовый человек хотел знать, как живет элита, там, наверху. Под конец XІХ столетия вся Русская империя смотрит на коронацию (довольно трагическое событие) Романова, Николая ІІ весной 1896 года в Москве. Вслед за тем, те или другие дворовые ритуалы на Западе, потом на Востоке. Вот репертуар тогдашних первых фильмов: охота на тигров в Бенгале, Дерби, соответствующие кавалерийские соревнования, конные соревнования в Англии. Вслед за тем, Исландские пейзажи и гейзеры, которые взрываются. Потом Атлантический океан, который живет своей напряженной жизнью, не так, как он живет на фотографии, он аутентичен, должен вам сказать, что сразу европейское общество и на высоких уровнях, и где-то там внизу влюбилось в кинематограф. Вот Лев Николаевич Толстой, он вообще ненавидел любую технологию. Он довольно прямо написал в 1901 году после промышленной выставки в Москве: «Да пропади они пропадом, эти моторы». Но когда ему была нужна эта технология, он ее оценил, он одним из первых в России засел вместе со своей семьей за печатную машинку. Понятно, прежде всего, это делали жена и дочери, но он был одним из первых. Он очень заинтересовался звукозаписью и соответствующим образом был записан толстовский голос на тогдашний граммофон. Вслед за тем, он одним из первых сел на велосипед. Но особое увлечение у него вызывает именно кинематограф. Толстой сказал: «Кинематограф открыл тайну движения, и это великое». Заметьте, он в своих произведениях много внимания уделял тому, как двигается человек. Как там говорят в Анне Карениной, «Вы в залу входите, танцуя», что стало потом эпиграфом к популярному московскому балету 70-х, 80-х лет теперь уже прошлого столетия. Но самое главное в другом – он понял, что кино имеет свое особое будущее. Кино было немым и он его назвал «великий немой», хотя некоторые историки спорят, говорят, кто-то другой назвал, может кого-то и повторил Лев Николаевич. Он заинтересовался кинематографом, но кинематографом заинтересовались и крестьяне из его «Ясной поляны». Почему это очень интересно человеку? Повторяю, когда мы получаем информацию словесную, или устную, или письменную печатную, или в литературном виде, или во внелитературном документальном виде, или в бытовом, или в обрядовом, мы все-таки имеем информацию, которая разворачивается единственно в пространстве. Писатель говорит «она красавица», но кто его знает, может, она красавица, а может, не красавица. Но, как сказал большой датский мыслитель Кьеркегор (Soren Kіerkegaard): «Время – течение языка, язык – течение времени». А с другой стороны – пространственные искусства. Иногда были очень талантливые художники, которые почти совершенно воссоздавали движение в своих работах. Скажем, блестящая композиция французского художника Ватто (Antoіne Watteau) начала XVІІІ столетия «Поездка на остров любви», идут кавалеры с соответствующей целью со своими дамами вглубь этого острова и там возникает какой-то такой балет этой группы изысканных молодых людей. Такое впечатление, что мы видим подвижное изображение, но на самом деле все это не двигается. Я вам скажу, для того, чтобы вы поняли, что состоялось 115 лет назад и как увлекается человек, человеческое сознание всех видов и всех направлений, начиная с ребенка и заканчивая лауреатом Нобелевской премии, или писателем, который отказался от Нобелевской премии, я о Льве Толстом. Где-то в 70-х годах в Львове в Галерее Искусств, между нами говоря, эта самая галерея была коллекцией митрополита Андрея Шептицкого, выставлялись картины разного направления, разного уровня, но в одном зале этой галереи висел один очень ординарный горный пейзаж. Ординарный, а на нем был нарисован почти ремесленными средствами замок, но на этом замке была белая башня, а в эту башню были вмонтированы часы, реальные часы. И они шли в реальном времени. И понимаете, блестящие барочные, блестящие передбарочные, послебарочные, класицистические композиции в той самой галерее, теперь она, наверно, организована особым образом, если не разворовали, извините, но самое главное другое, что публика почему-то останавливалась именно возле этого наивного горного пейзажа. Так как там были объединены пространство, вполне реальный, списанный с какого-то реального пейзаж, с реальным временем – матрица живого времени и пространства. Кино. Кинематограф, только созданный, повторяю, такими особыми ремесленными, немного авантюристическими средствами, часы, вмонтированные в башню. И вот этот самый, условно говоря, пейзаж в широком понимании, был вмонтирован в европейскую цивилизацию в XІХ столетии. И под конец XІХ, в начале XX столетия миллионы уже пересмотрели подвижное изображение и в европейском, и неевропейском мире. Возникают уже даже те или иные национальные школы, которые пользуются новым коммуникативным средством в направлении своих национальных традиций. Японцы создали кинотеатры из своих традиционных театров, которые существовали там в течение сотен и сотен лет. Публика будто приходила в тот же традиционный театр, но видела что-то другое. На экране. То же самое происходило в Индии. Об этом чуть позже поговорим, но самое главное в другом.
