Эммануил Гушанский: Обыкновенные истории

Кандидат медицинских наук Эммануил Львович Гушанский – психиатр с более чем полувековым стажем. Кроме собственно врачебной работы психиатра, он много лет был судебно-медицинским экспертом и председателем судебно-психиатрической комиссии в Московской психиатрической больнице им. Кащенко (ныне – им. Н.А. Алексеева). С 1976 по 2002 г. д-р Гушанский занимал ответственный административный пост, будучи заместителем главного врача Московского психоневрологического диспансера N 21.

Свою работу в качестве эксперта он продолжает и сейчас в Бюро независимой экспертизы «Версия». Интересы Эммануила Львовича Гушанского всегда были много шире, чем требования собственно врачебной практики. Помимо 35 научных работ, ему принадлежат переводы работ многих немецких психиатров, статьи в общегуманитарных и научно-популярных изданиях.

Вниманию читателя предлагается третья часть коротких историй, описывающих некоторые «случаи из практики» д-ра Гушанского.

См. также:

Последняя декламация

Е. был неплохим художником, знатоком русского художественного авангарда и фанатиком свободной, независимой и легкой жизни. В этом ему помогал алкоголь и – в последнее время – сочетание алкоголя с транквилизаторами. Пьянство мешало ему стать живописцем высокого класса, но облегчало лекционную деятельность: «подшофе» он так красиво говорил о Филонове, Малевиче и любимом Федотове, что слушатели сбегались со всех залов Третьяковки. И еще он любил стихи, знал их множество, пел, аккомпанируя себе на гитаре, Высоцкого и песни на слова Есенина и пастернаковского доктора Живаго.

Женщины, как известно, «любящие ушами», восторгались им, а он не выносил затянувшиеся привязанности и в течение длительного времени терпел лишь ухаживания Н., которая вытрезвляла его, иногда помещала в больницу для «снятия интоксикации» и заставляла писать. После запоев в состоянии постылой трезвости у него лучше всего получались осенние подмосковные пейзажи и бесчисленные ностальгические виды Коктебеля в предзакатном освещении.

Во время одного из очередных запоев Е. разбил паралич. Течение болезни было сложным из-за обширности инсульта. Тем не менее, некие шансы на восстановление были – он мог даже рисовать левой рукой и произносить какие-то невнятные, но убедительные слова. В таком состоянии он, выпив грамм 50 водки, поднесенной соседом по палате, последний раз в своей жизни прочел «Гамлета» Б. Пастернака. Это было не чтение, а завывание со смазанными, непонятными словами, но четким ритмом, интонацией и необычайной выразительностью, усилившейся от неспособности внятно говорить. Строка «Если только можно, Авва Отче, чашу эту мимо пронеси» прервалась насильственным плачем, заразительным для слушателей…

В логопедической помощи и направлении в центр постинсультной реабилитации ему отказали – у него не было денег для оплаты тяжелого труда логопеда (нарушения речи были очень сложны, в частности, из-за того, что Е. был левша), а для центра реабилитации он был «слишком тяжелым». Тем не менее, судя по его эмоциональным реакциям, пониманию речи и стремлению к выздоровлению, шансы на улучшение были. Но для этого нужны были деньги, терпение и индивидуальное старание медиков.

Из больницы Е. выписали домой, где некоторое время ему делали массаж специалистки из сестричества. После их усилий и ванны он оживлялся и даже пробовал рисовать, но рисунки становились все более однообразными и пустыми. Однажды после ухода массажистки он подполз к окну и попытался из него выброситься, но вовремя подоспели его мама и Н., продолжавшая о нем заботиться.

Так Е. прожил еще лет 20. Его парализованные ноги застыли в контрактуре, он становился все более беспомощным и капризным, признавал только Н., которая приходила к нему ежедневно даже тогда, когда он был переведен в интернат для психически больных. Ухаживали за ним и обитатели этого дома – в основном, умственно отсталые, которых подкармливала сердобольная Н. Персонал от ухода отстранился. Умер Е. в состоянии глубокого слабоумия после очередного инсульта.

* * *

Полицейские будни

Вы, быть может, не знаете, что у нас уже есть полиция – при следственной службе Федеральной службы РФ по контролю за оборотом наркотиков.

Однажды капитан полиции К. в цивильной одежде с пистолетом в руке подошел к Н., который реставрировал и красил автомашину. Будучи человеком опытным, К., не говоря ни слова, ударил Н. носком ботинка в пах. Н. упал, на короткое время потерял сознание от боли, а когда очнулся, тотчас же подвергся нападению «неустановленных следствием» лиц, которые били его ногами. Затем Н. втащили в машину, отвезли в офис следственного отделения службы и в течение 5 часов «прессовали»: били по ребрам, лицу, животу, требуя признаться в том, что найденные у него 3000 рублей – это плата за «проданный им порошок амфетамина».

Впрочем, при обыске амфетамина у него не нашли – его предъявил человек, «сотрудничавший» со следствием…

Через 6 часов Н. привезли в наркологическую больницу на освидетельствование для установления факта опьянения. Психиатр-нарколог Н. о происшедшем не расспрашивал, жалобы на состояние здоровья не записал, даже не измерил артериальное давление, зато в акте освидетельствования зафиксировал то, что не описано в протоколе осмотра места происшествия – «у Н. найден амфетамин». Не дождавшись результатов исследования мочи, врач написал заключение о том, что у Н. установлено состояние одурманивания амфетамином.

Затем, Н., страдавшего от боли и умолявшего оказать ему медицинскую помощь, повезли в травмопункт, где у него диагностировали болевой шок второй степени от размозжения мошонки, травмы и отека полового члена. Лишь через семь часов после происшедшего ему в больнице сделали операцию – провели противошоковые мероприятия, удалили раздавленное яичко. Сделанный в тот же день в токсикологической лаборатории наркологической больницы анализ не выявил в моче Н. каких-либо наркотических или психотропных средств.

Через день с согласия врачей Н. допросили, он подробно описал, как его били, отрицал употребление наркотиков и свою причастность к их продаже.

После происшедшего Н. долго лечился в больницах: сначала в урологическом и неврологическом отделениях, а затем – в санаторных отделениях психиатрических больниц в связи с жалобами на головокружение, головную боль, беспокойный сон и плохое настроение с неотступными навязчивыми воспоминаниями о пережитом унижении и травме, а также представлениями о своей возможной половой несостоятельности (он недавно женился) .

Психиатры диагностировали у него неглубокое депрессивное расстройство, не достигающее степени психоза и не сопровождающееся нарушением способности осознавать происходящее. Тем временем, расследование уголовного дела по обвинению Н. в попытке сбыта наркотических веществ продолжается. Прокуратурой возбуждено уголовное дело по обвинению капитана полиции К. и «других неустановленных следствием лиц» в причинении Н. тяжких телесных повреждений. Н. был направлен на амбулаторную судебно-психиатрическую экспертизу, во время которой подробно рассказывал врачам об обстоятельствах задержания и избиения.

Несмотря на очевидную адекватность Н. и отсутствие у него признаков хронического психического расстройства, эксперты не решили поставленных перед ними следствием вопросов в связи с «неясностью клинической картины». Хотя клиническая картина возникших у Н. после избиения психических нарушений была подробно описана при длительном (в общей сложности около 2-х месяцев) лечении в условиях клиники неврозов и научного центра психического здоровья. Н. рекомендована недобровольная стационарная судебно-психиатрическая экспертиза.

Разумеется, следственный комитет и прокуратура заинтересованы в том, чтобы Н. был признан невменяемым – ведь тогда исключается или смягчается ответственность «капитана К. и неустановленных следствием лиц». Иначе опять поднимется шум о хамстве, жестокости и вседозволенности силовых ведомств и необходимости их реформирования.

«Органы» умеют себя защищать!

* * *

Стрекоза

Ребенок всегда стремится увидеть в глазах родителей восторг, умиление и гордость за его существование – без этого он не может правильно развиваться. А. такого восторга не видела – отец пил, мать не была счастлива от ее появления на свет. А. пыталась получить одобрение от других – росла приставучей, расторможенной, отталкивала детей и дралась с ними для того, чтобы привлечь внимание воспитательницы в детском саду.

В школе она успевала плохо – ей было неинтересно, она быстро отвлекалась или отвлекала внимание других своими проделками. С 13 лет из любопытства и желания похвастать перед сверстницами она стала вступать в половые связи. С этого же времени начался ее опыт употребления героина, при приеме которого ее неукротимое желание быть нужной, востребованной и любимой утолялось при помощи «кайфа». К этому времени ее отец (алкоголик) умер, а мать утратила какой-либо контроль за поведением дочери.

Девочку взяли на учет в детской комнате милиции и в наркологическом диспансере, но от лечения в стационаре она отказывалась, а редкие обращения в наркодиспансер были связаны с желанием облегчить страдания от мучительной «ломки» (абстиненции), когда не было средств для приобретения «дозы», и А. «соглашалась» на амбулаторную терапию. Впрочем, наркотики она приобретала, продавая себя. Другой работы у нее не было.

В 18 лет А. была привлечена к уголовной ответственности за незаконное хранение, приобретение и изготовление наркотиков. В ходе следствия и необходимых судебно-медицинских экспертиз у нее было выявлено инфицирование СПИД-ом, а также гепатитом В и С. Видимо, для того, чтобы «не возиться» с нею в местах лишения свободы, А. осудили на год «условно». «Условным» было и ее обязательное наблюдение в Городском Центре профилактики и борьбы со СПИД-ом – она не проходила обязательного лечения, отказывалась от необходимых обследований.

В 18 лет А. забеременела и решила родить. На время беременности она отказалась от приема наркотиков, по собственному желанию получала в Центре антиретровирусную терапию и родила в роддоме Центра неинфицированного ВИЧ-инфекцией ребенка – материнский инстинкт победил наркоманию. После родов А. вышла замуж за отца ребенка (такого же наркомана, как и она), жила с ним в квартире, которая ей досталась от отца, строила радужные планы на будущее.

Вскоре муж А. был арестован, осужден и убит в лагерной зоне. А. отдала грудного ребенка на воспитание свекрови и возобновила прежний образ жизни. Ее последней данью своему ребенку было завещание в его пользу квартиры, доставшейся от отца. В 20 лет А. была лишена родительских прав.

В дальнейшем А. продолжала наркотизироваться, расширила диапазон наркотиков (в частности, употребляла до 50 таблеток терпинкода в день, благо он свободно продается в аптеках), отказывалась от посещения наркологического диспансера и Центра СПИД. Диспансерное наблюдение в том и другом учреждении предусматривает и возможность недобровольной госпитализации в случае, если пациент представляет непосредственную опасность для себя и/или окружающих. Такую опасность представляла и непреодолимая тяга А.к наркотикам, угрожающая ее здоровью, и разрушающий организм СПИД, и вероятность инфицирования СПИД-ом и гепатитом половых партнеров. Однако до А. никому не было дела.

А. умерла, когда ей было 25 лет. За месяц до смерти, в тяжелом состоянии она переехала к матери, которая ее кормила. На наркотизацию у нее уже не было сил. За неделю до смерти А. изменила завещание в пользу матери, наконец, обратившей на нее внимание.

Вскрытие выявило бактериальное поражение всех внутренних органов, связанное с утратой иммунитета. Были выявлены даже признаки воспаления мозга и мозговых оболочек.

Ребенка А. воспитывает ее свекровь. После смерти сына она души не чает во внуке – упитанном, краснощеком здоровом мальчике, в полной мере получающем от бабушки любовь, которая так необходима для его развития.

* * *

Борьба за независимость

Х. с детства вел борьбу за свою независимость и достоинство, опираясь при этом на материнскую любовь, а потом – на алкоголь.

В детстве он вступал в бой со сверстниками, которые издевались над ним из-за его медлительности и полноты, а также потому, что из-за недержания мочи от Х. дурно пахло (вонь, как известно, вызывает часто непроизвольную агрессивную реакцию).

Мама утешала его, отмывала, водила к врачам, проявляла нежность и терпимость, но ее опека вызывала у него раздражение и стремление к независимости. С горем пополам, с помощью матери, обивавшей пороги школы и ПТУ, уговаривавшей педагогов прощать ему прогулы и драки, он закончил 9 классов и ПТУ, где приобрел специальность кондитера.

Специальность его не устраивала, он предпочитал временную неквалифицированную работу; при общении с сотрудниками проявлял не только обидчивость и строптивость, но и начитанность, склонность к фантазированию и приукрашиванию реальных событий своей жизни.

После смерти матери Х. (в 20-летнем возрасте) вдруг ощутил душевную пустоту, тоску, незащищенность, обиду и озлобленность на весь мир. Х. остался в квартире с пьяницей-отцом, с которым у него никогда не было душевной близости. Он вымогал у отца деньги, дрался с ним, обвинял в том, что тот «погубил мать». Единственной опорой и средством от депрессии стала водка, употребление которой стало для Х. незаменимой потребностью, способом стать свободным, независимым, уверенным в себе.

Теперь нестерпимая тоска, тревога и чувство одиночества возникали у Х. лишь в похмелье и снимались приемом алкоголя.

Еще в юношеском возрасте недержание мочи у Х. прекратилось. У него появились женщины, связь с которыми была способом самоутверждения и поддерживалась совместным пьянством. Лишь одна из старых знакомых, с которой Х. был знаком еще при жизни матери, проявляла к нему участие. Х. требовал от нее внимания, уважения и ухода, иногда соглашался на ее уговоры и обращался к частному наркологу для «снятия похмелья» с помощью «капельницы», и «кодирования», но светлые промежутки трезвости были короткими и «тошнотворными».

К этой своей знакомой-сожительнице он был по-своему привязан; будучи пьяным, иногда называл ее «мамой» и бил, когда она досаждала ему требованиями «завязать» и «взять себя в руки». Была у него еще одна привязанность – собака, беззаветно преданная хозяину.

После смерти отца 35-летний Х. стал владельцем трехкомнатной квартиры. Он хотел ее обменять на меньшую площадь с доплатой или продать и купить однокомнатную, но дальше планов дело не дошло. В один из дней, когда Х. плохо себя чувствовал (он был тучен, страдал одышкой, «еле волочил ноги» из-за алкогольного поражения нервной системы, у него были приступы грудной жабы), он оформил завещание на свою сожительницу и согласился с ее требованием лечиться от алкоголизма.

Через несколько дней после подписания завещания он самостоятельно обратился в наркологическую больницу, где подробно рассказал о своей жизни и своем пьянстве, дал согласие на лечение и обещание «не нарушать режим», но к вечеру ему стало «тошно», «капельницу» ему обещали поставить лишь на следующий день, алкаши в палате раздражали до такой степени, что Х. еле удержался от драки с ними, он отказался от лечения и ушел домой, где подрался с сожительницей и выгнал ее из дома.

С этого времени у Х. поселились подозрительные личности, которые не жалели денег на его спаивание. Они подделали подпись на его доверенности о ведении всех имущественных дел, доверенное лицо продало его квартиру, оформило регистрацию Х. в Воронежской области и его отказ от регистрации в Москве. После оформления всех этих дел, Х. вместе с собакой посадили в машину и увезли в неизвестном направлении. Х исчез.

Позже суд признал доверенность на ведение дел фальшивой (подпись Х. была подделана), а договор купли-продажи квартиры недействительным.

Сожительница Х. приложила массу усилий для его розыска – милиция не хотела открывать дела, и лишь вмешательство прокуратуры заставило завести дело по подозрению в умышленном убийстве Х.

Через 3 года после исчезновения Х. суд признал его умершим в тот день, когда его увезли из квартиры.

Сейчас рассматривается гражданское дело по иску представителя несовершеннолетней племянницы Х. (с которой он не поддерживал каких-либо отношений) к его сожительнице о признании завещания недействительным из-за психического расстройства Х., лишавшего его, по мнению истца, способности понимать значение своих действий и руководить ими в момент составления и оформления завещания.

* * *

Наконец, стал нужным

О человеке помнят лишь тогда, когда он кому-либо нужен.

В. не был нужен родителям, т.к. они пьянствовали, а он путался под ногами и требовал внимания и заботы.

В школе он не был нужен учителям, так как срывал уроки и не усваивал программу. Только после окончания ПТУ В. на короткое время был нужен как автослесарь.

Вскоре в нем стала нуждаться Родина, призвавшая его в армию, где В. получил специальность водителя и был отмечен как дисциплинированный и исполнительный солдат в строительных частях.

После демобилизации В. на короткое время стал нужен своей жене, требовавшей от него материальной поддержки – один за другим у них родились девочка и мальчик. Однако В. и сам нуждался в поддержке, так как постоянное пьянство, прерванное (да и то не полностью) службой в армии, требовало денег на водку. Водительских прав В. лишился после аварии, совершенной в состоянии опьянения, после чего В. перебивался то кражами, то временной физической работой, которая была ему не по силам из-за связанных с алкоголизмом болезней.

В советские времена В. осуждался за тунеядство, нарушение паспортного режима, неуплату алиментов, но лишь «условно», так как из-за «соматических противопоказаний» ему не назначалось принудительное лечение от алкоголизма (ст. 62 УК РСФСР), и поэтому наказание, связанное с лишением свободы, признавалось «нецелесообразным». Лишь однажды он был помещен на два года в лечебно-трудовой профилакторий, где отличался веселым нравом, услужливостью и был нужен обитателям этого заведения для того, чтобы, подольстившись к охранникам, доставать на воле спиртное и «колеса» (снотворные, транквилизаторы и пр.).

В день освобождения из ЛТП В. напился до бессознательного состояния и попал в вытрезвитель. Связь с родными он потерял, бывшая жена «куда-то пропала», в поселке он был известен как воришка, попрошайка и пьяница. Когда нечего было есть и донимало похмелье, он обращался в наркологический диспансер и просил направления в психиатрическую больницу, где его вытрезвляли, кормили, безуспешно лечили от алкоголизма 3 стадии и наставляли – не пить, работать, регулярно посещать диспансер.

Дважды у В. была «белая горячка» – тогда он испытывал не только страх от кошмарных видений (черти, змеи, крадущиеся убийцы с ножами в руках), но также подавленность и тоску; говорил о том, что никому не нужен и никем не любим, задумывался о смысле своей жизни. В какой-то степени во время психоза В. «очеловечивался» и вызывал жалость у медицинского персонала.

Вышло так, что в 1995 г. В. повезло – он стал собственником части дома и приусадебного участка. В том же году он «подарил» соседу свою часть дома, за что получил несколько тысяч рублей, которые вскоре пропил. Жить В. было негде, и он ночью через окно пробирался в ванную комнату своего бывшего дома, где и спал. Хозяин его выгонял и даже бил, но он упорно возвращался к себе домой до тех пор, пока его не арестовали за очередную кражу.

Следствие и суд не нашли оснований для проведения А. судебно-психиатрической экспертизы – его психическое состояние никого не интересовало, а врачи наркологического диспансера заочно выдали справку о том, что ему противопоказано принудительное лечение от алкоголизма в связи с соматическими противопоказаниями (поражение сердца, печени, нервной системы).

В. был осужден, освобожден в 1997 г., но домой не возвратился. Есть сведения, что вскоре после освобождения его убили собутыльники.

Только после получения официального решения суда о признании В. умершим, он стал «нужен» внезапно объявившимся родственникам. Взрослые, имеющие свои семьи дочь и сын В., теперь вспомнили об отце и подали в суд исковое заявление о признании договора о дарении части дома, подписанного В. в 1995 г., недействительным. Свой иск они обосновывали тем, что В. страдал психическим заболеванием, в момент подписания договора был пьян и не был способен понимать значение своих действий и руководить ими.