Мы публикуем стенограмму публичной беседы с кинорежиссером, председателем Союза кинематографистов России Никитой Михалковым, проведенной "Полит.ру" 22 марта 2011 г. в Политехническом музее в рамках проекта "От первого лица". Модератор – Татьяна Малкина.
Татьяна Малкина: «Право и правда» - так называется Манифест Просвещенного Консерватизма, автором которого является Никита Сергеевич. У Никиты Сергеевича, как я поняла, есть несколько другие планы. Мы решили, что мы попробуем импровизировать, чтобы не обидеть тех, кто пришёл слушать про "Право и правду", и чтобы было интересно Никите Сергеевичу.
Прежде, чем мы приступим, я хотела сказать, что зал большой, с микрофонами трудности, поэтому ваши вопросы я призываю вас присылать в виде записок. С балкона их можно кидать вниз самолётиками.
Никита Михалков: Я буквально два слова поясню. Дело в том, что действительно разговор шёл о представлении книги "Прямая речь" - то, что вышло совсем недавно. Это сборник моих интервью, которые собрали мои коллеги из Фонда культуры, причём интервью, начиная с 1964-го года. Я, честно говоря, в ужасе открывал эту книгу, думая о том, что же я набуровил в 1964-м году, мало ли что я мог там наговорить. И когда я её полистал, я с огромной радостью понял, что я подписываюсь под каждым своим словом, которые я говорил тогда. Для меня это была большая неожиданность, и определённого рода гордость, если хотите.
Почему это превратилось в обсуждение "Права и правды" не знаю, но это не должно нас останавливать. Это не значит, что я скажу: «нет, я пришёл не для этого». Я готов отвечать на любые ваши вопросы. Единственное -
я хочу, чтобы вы поняли: я буду говорить от первого лица. То, что я говорю, - это говорю лично я. Я могу ошибаться, заблуждаться, но, во всяком случае, я отвечаю за то, что я говорю,
ибо я не являюсь членом никакой партии. Поэтому давайте начнём.
Предполагая, что у нас будет более широкий разговор, я даже взял маленький кусок из картины "Цитадель" показать, но, как я понимаю, у нас другой формат. Может быть, мы его посмотрим, это как решит наш начальник Татьяна.
Видео
Малкина: Тяжело быть начальником. Вы будете говорить минут на 30, или мы сразу начнём с вопросов?
Михалков: Конечно, с вопросов.
Малкина: Смотрите. А то, вы могли бы говорить целых полчаса о книге или о "Праве и правде".
Михалков: Я же не лектор, не профессор, у меня нет амбиций выйти и кого-то учить чему-то, вещать, надеясь, что моё слово дойдёт. Я знаю, что когда ты отвечаешь на конкретные вопросы конкретного человека, ему одному, может быть, интересно тебя слушать. Это совершенно не повод, чтобы говорить вообще, растекаться мыслью по древу, предполагая, что это интересно ещё кому-нибудь, кроме меня. Поэтому я предлагаю не тратить время, перейти к диалогу, а не ждать от меня получасового разговора.
Малкина: Замечательно. Тогда мои планы несколько тоже несколько изменились по мере того, как накапливались вопросы …
Михалков: Только не по лицу, Тань!
Малкина: Нет, ну что вы! Я вообще существо не насильственное. Я сосредоточена - нечасто же с великими бесогонами встречаешься…
Никита Сергеевич, у меня первый вопрос такой, я его не могу не задать, и меня все поймут. Скажите, пожалуйста, а почему вас так сильно охраняют?
Я поясню: я по долгу службы занималась политической журналистикой, я беседовала с самыми охраняемыми лицами нашего государства, и в каких только не бывала ситуациях. Признаться, сегодня, проходя в Политехнический музей, и увидев количество охраны, металлоискателей, телохранителей, милиционеров, людей с зонтиками, я подумала: давненько я не брала в руки шашек… Но вы же кинорежиссёр, художник, в чём причина?
Михалков: У меня нет ни одного телохранителя, Таня. Вообще.
Малкина: А кто все эти люди?
Михалков: Вы меня спрашиваете?
Малкина: Да.
Михалков: Я тогда мог бы спросить вас: скажите, пожалуйста, а кто на Ипподроме сейчас директор? Откуда я знаю? Я думаю, что в связи с тем, что происходит вообще в нашей стране, и в Москве в частности: на собраниях, где больше трёх человек, есть опасение, что что-то будет происходить. Поэтому. У меня лично нет ни одного охранника.
Малкина: По рассказам, сегодня вас охраняют минимум 25 бойцов московского ГУВД.
Михалков: Почему меня охраняют, где они?
Малкина: Их спрятали к вашему приезду. Я точно знаю, что именно вас, потому что сейчас в этом здании находится ещё один человек, довольно известный нашей стране, - Анатолий Чубайс, и это не его охраняли, он зашёл пешочком с одним своим охранником.
Михалков: А я вошёл пешочком без одного своего охранника.
Малкина: То есть ответ такой - вы не знаете, зачем вас так сильно охраняют? Вы не чувствуете, что вам угрожает опасность?
Михалков: Я даже не уверен, что это меня охраняют, может, это охраняют вас, или всех этих людей, кто здесь сидят. Просто вы начинаете разговор с этакого «оба-аа….!». А вот пшик. Мимо. Нет у меня охранников. А если они охраняют Политехнический музей, так дай им Бог здоровья.
Малкина: Никита Сергеевич, я согласна, что Политехнический музей – это жемчужина нашего города, и я благодарна вам за то, что благодаря вашему приходу, наконец, его сегодня начали охранять.
Хорошо, будем говорить о серьёзном. Вы не чувствуете, что вам угрожает опасность, и чувствуете себя безопасно, вы не нуждаетесь в дополнительной охране?
Михалков: Мне казалось, что меня можно с первого раза понять.
Малкина: Не всегда. Хорошо, оставим тему охраны. Тем более, что ответа нет.
Михалков: Вот это я люблю! Это я люблю! Вот я выступаю, у меня мастер-класс идёт. Я говорю о том, что катастрофа в Японии - кто видел, тот знает, о чём я говорил тогда, - о том, что это общее состояние мира сегодня, неуважение к природе. Вот сегодня ударило в Японии - может ударить в Москве, может ударить где угодно… Мгновенно - Михалков объявил, что землетрясение и цунами - это Божья кара японцам за их безбожье.
Хорошо, я на время перестал быть опущенным лузером, стал продвинутым юзером, у меня появился видеоблог. В этом видеоблоге я показываю с экрана то, что происходило на мастер-классе, после этого зачитываю то, что говорится. И говорю: «Вот как делается неправда!». Это происходит 17-го числа. 18-го числа в "Эхо Москвы" Сергей Пархоменко, журналист, который должен знать последние известия, говорит: "Этот негодяй, мракобес, мародёр, политический мародёр, который посмел сказать, что это кара Японии"...
Ребята, я вас прошу, когда вы говорите, что ответа нет, это неправда, ответ был. Давайте договоримся сразу, что мы не будем начинать нашу встречу с того, чтобы на ком-нибудь отоспаться. Я пришёл сюда разговаривать с вами, я готов отвечать на все ваши вопросы, я абсолютно открыт вам. А вы мне про охрану - ну нет у меня охраны! Повторяю еще раз – у меня нет охраны.
Никита Михалков. Фото Наташи Четвериковой
Малкина: Никита Сергеевич, я понимаю, что у вас нет охраны, вы самый обаятельный и привлекательный.
Михалков: Договоримся не подтасовывать.
Малкина: Я не подтасовываю, давайте мы не будем соревноваться в демагогии, потому что, в конце концов, я напрягусь...
Михалков: Стоп, в чем тут демагогия? Я говорил только о фактах. Вы меня спросили - я вам ответил, вы не верите…
Малкина: Никита Сергеевич, скорее вы тут пытаетесь ссориться - я нет. Я поняла вашу позицию, дальше мы потом об этом поговорим.
Уважаемые зрители, давайте я сама буду решать, что по существу, а что не по существу, хорошо? Большое спасибо.
Хорошо, вот "Бесогон- TВ" появился, я зритель, и всё видела, и вполне сочувственно наблюдала вашу предыдущую серию, которая была про Японию. Очень неожиданный эффект она произвела на Агату, мою дочь 11-ти лет, которая прослушала всё, поскольку там ещё бельков подпустили и всякие селевые потоки… Она пришла ко мне, принесла и положила на стол пачку денег, перетянутую резинкой. Это были 7 тысяч рублей, которые она скопила за год, у неё как раз был день рождения, и сказала мне: "Мама, отправь это, пожалуйста, в Японию!"
Михалков: Замечательно. Хорошо воспитанная девочка.
Малкина: Поэтому ваш «Бесогон» уже сделал некоторое очень благое дело.
Михалков: Я могу использовать то, что вы сейчас сказали?
Малкина: Да.
Михалков: Это гениально, абсолютно гениально, потому что вопрос заключается не в том, что ты и как сказал, а в том, как это подействовало на людей. Слава тебе, Господи! Вот на каких-то людей это подействовало по-бесовски, а вот на вашу дочь Агату это подействовало абсолютно так, как я бы хотел, чтобы действовало то, что я хочу снимать, делать, говорить, и так далее. Спасибо вам огромное.
Малкина: Вы можете это использовать. Я ещё заколебалась посылать это в Японию, а потом взяла себя в руки, мы завтра едем в посольство отдать эти деньги.
Но давайте вернёмся… И «Бесогон», и манифест ваш, как нам тут, зрителям, видится, - это всё-таки часть не известной нам природы, движение художника в сторону политики и идеологии.
Михалков: Нет.
Малкина: Смотрите, манифест, я его долго изучала ещё тогда…
Михалков: Абсолютно нет. Это глубокое заблуждение. Почему-то сообщество это восприняло как политический выпад. Самое интересное, что если вы возьмёте мою книгу "Прямая речь", всё, что есть в том манифесте, всё разбросано в годах в этой книге: о том, о сём, о пятом, о десятом. У меня просто возникло внутренне желание - не политика, а художника, гражданина, прожившего всю свою жизнь здесь, - сформулировать то, что я хотел сказать.
Является ли это программой для политической партии? Нет. Я не собираюсь организовывать партию, не собираюсь идти в политику,
но я очень хочу быть услышанным, это мои мысли.
Вы можете с ними соглашаться, можете не соглашаться, но нет смысла и это не конструктивно набрасываться на этот манифест в любую сторону - хваля его или ругая, - как на политическую доктрину. Это не политическая доктрина, это размышления - и больше ничего. Поэтому когда меня пытаются столкнуть, не к ночи будет сказано, с президентом страны, с его манифестом относительно будущего России… У меня вообще в мыслях этого не было!
Мало того, враньё, что я напечатал его и передал в правительство. Было напечатано в мой день рождения 50 экземпляров моим друзьям. И меня Полит.ру спросило: "А можно, мы это опубликуем?" И я по сказал: "Конечно". Я же денег за это не беру. Это просто соображения и идеи. Это вышло на Полит.ру и через два дня, 27-го октября, начался гон.
Малкина: Надо аккуратнее, Никита Сергеевич, поверьте.
Михалков: Согласен, но честно вам скажу, мне ужасно не хочется обо всем об этом думать, потому что, значит, я должен просчитывать, как мне себя вести в политической сфере, а я не политик.
Малкина: Никита Сергеевич, я сейчас в хорошем смысле хочу упрекнуть вас в лукавстве, потому что, может, вы и не политик, но, конечно, вам надо продумывать. Потому что вы не просто лицо суперпубличное, а вы практически икона для многих. Как вы себе представляете, чтобы вы не продумывали, и чтобы не просчитывали? Вам много дано, на вас люди смотрят - с вас и спрос серьёзный.
Михалков: Вот именно, в том-то всё и дело, что с учётом того, что на меня смотрят люди, и с учётом того, что я хотел выразить то, что меня волнует. Я хотел сформулировать в одном издании, в одной работе всё то, о чём я писал премьер-министру Силаеву, когда вернулся из Китая,, всё то, что происходило во время чеченской войны, и так далее. Это всё вместе взятое. Плюс изыскания Фонда культуры…
Я согласен с вами. Но как мне не хочется политически просчитывать свои шаги, потому что я мгновенно становлюсь на поляну, в которой ни шиша не знаю.
Я не люблю ходить в галстуке. Я человек команды, но я не человек чиновничьей среды. Моё преимущество заключается в том, что я любому человеку на любом уровне могу сказать, что я думаю. Что я и делаю.
Почему я отказывался и отказываюсь от всяких должностей - таких официальных должностей, чиновничьих должностей, потому что для меня это свобода, и думаю, что это выгодно для всех. Поэтому поверьте - здесь не было даже поползновения сделать это политическим актом. Другой вопрос, если это кому-то понадобится, я буду очень реально счастлив, значит, это не зря написано.
Малкина: Но я лично надеюсь, что до этого дело не дойдёт... Хорошо, а "Бесогон-ТВ" зачем?
Михалков: Потому что это мой небесный покровитель – Никита Бесогон.
Малкина: Нет, а зачем этот проект?
Михалков: Скажу: появилось 15 или 17 сайтов и блогов - Никита Михалков, Михалков кино, и так далее, в которых от моего имени несут ахинею и хамство. Когда меня обзывают на телевидении, по "Эху Москвы", или журналисты, или блогеры - это меня обзывают и это моё дело, как на это реагировать. Но когда, учитывая, что я на это не реагирую, применяются приёмы противозаконные и абсолютно аморальные, то есть когда уже от моего имени люди говорят мерзости, глупости, - это может повлиять на тех, кто это читает.
Никита Михалков. Фото Наташи Четвериковой
Я в первом же выпуске сказал, что нет ни одного ни сайта, ни блога, ни канала, ни одного, к которому я имею реальное отношение, кроме этого. При том, что я не буду там ничего писать, я буду говорить, там будет моё лицо, и люди будут знать, что это я говорю, и что я за это отвечаю. Вот для этого я это делаю.
Малкина: Да, это вы провозгласили, кстати, очень понятно.
У нас есть вопросы, которые пришли до встречи через сайт Полит.ру от пользователей и читателей этого сайта. Например, тут есть вопрос: "Сами ли вы писали манифест?"… Видимо, сами.
Вопрос: "В своём манифесте "Право и правда" вы говорите о важности основного закона государства - Конституции России. При этом вы в 2007-м году открыто призывали Владимира Путина остаться на третий срок. Как это соотносится?"
Михалков: Уже об этом вчера ответил, кто видел, - в «Бесогоне». Скажу и вам. Говорю также честно, как я сказал это вчера, как и тем, кто пользуется Интернетом: глупость! Но глупость, которая меня оправдывает только в одном смысле. Я могу говорить об этом сегодня, и не сказал тогда, потому что я не сдаю людей, и мне неловко сказать: "Ребята, я ни при чём, ко мне подошёл Церетели, подошел Салахов - это было во время большого совещания, или какого-то праздника Академии художеств.
Церетели сказал: "Если не подпишешь, мы тебя не выпустим". Я даже не читал этого! Хорошо это или плохо? Да, очень плохо, но я за это свою ванну навоза съел.
Но я не понимаю, подписей там много, а кого бьют? Бьют только меня и я это терпел. За глупость мою, за то, что я это сделал совершенно ничтоже сумняшеся. Как, к сожалению, довольно часто в жизни мы делаем такие вещи. У меня мыслей не было – а не нарушаем ли мы Конституцию?
Хорошо это или плохо? Это плохо. И слава Богу, что я об этом говорю сегодня, когда я за это расплатился, а не тогда, когда я мог стать гонимым. Вот вызвать сюда Церетели - и пусть отвечает! Я этого не сделал, и я очень рад, что этого не сделал, потому что за глупость свою я отвечал сам и никого в этом не сдал.
Малкина: Красиво.
Михалков: Что – красиво? Ну, например – «красиво врет» или «красиво не врет..»
Малкина: Нет, вы все-таки не чувствуете себя в безопасности. В данном случае – просто красиво. Красиво сказали. Сделал глупость - расплатился, съел ванну навоза.
Михалков: Очень красиво съесть ванну навоза?
Малкина: Нет, красиво мужественно в этом признаваться.
Есть серия вопросов от разных людей: "Какой у вас самый любимый ваш фильм?"
Михалков: Мной сделанный?
Малкина: Вами сделанный.
Михалков: Я думаю, что "Утомлённые солнцем-2". Вообще, я хочу сказать по поводу "Утомлённых солнцем-2": я абсолютно не был готов к тому, что произошло, потому что я был уверен, что то, что я хочу донести, будет воспринято именно так, как я хотел донести.
В чём заключается, на мой взгляд, деформация? В том, что это два фильма.
Если первый фильм - это закручивание пружины, это метафизика разрушения, то вторая картина - "Цитадель" - все пружины раскручиваются, все ответы получаются. И это метафизика созидания. Поэтому когда посмотрели часть картины те, кто могли ощутить, что я там зашифровал, они по-одному этот фильм видели. Те, кто ждали, что получат полный ответ, они были раздражены, тем более что в моей фигуре достаточно много всяких раздражений.
Но должен вам сказать, что 8 лет работы - тяжелейшей работы, вы не представляете себе, что такое снимать военную картину в сегодняшних условиях, даже представить себе не можете. И это 8 лет счастья. Потому что
сегодня у меня, я думаю, единственная в стране группа, которая может поднять любого масштаба кино с точки зрения профессии.
Ещё один очень важный показатель - очень часто работаешь - и всё, думаешь: вот последний съёмочный день... Я когда снимал "Пять вечеров" (а я очень люблю этот фильм), я его запланировал на 25 дней. Мы должны были ее снять между двумя сериями «Обломова», чтобы не распускать группу. И мы запланировали 25 дней работы по "Пяти вечерам". И вот всё, что было, терпение и всё остальное, мы должны были сконцентрировано уложить в 25 дней. А у меня получилось 25 дней и один день озвучания - 26-й день. Я их чуть не поубивал всех, потому что уже «во!» было. Немыслимо.
А здесь мы 8 лет работали, последний съёмочный день, и мы понимаем, что мы заканчиваем. Мы расходимся. Холод, октябрь… хочется скорее в баню, водки выпить, всё, закончили. Закончили! Что такое последний съёмочный день? Потом пьянство, неделю никого собрать нельзя. А группа говорит: «Слушайте, а помните, мы не сняли укрупнение? Давайте снимем укрупнение...». Понимаете, не хотят люди расставаться, это очень грустно после такой картины. Для меня сегодня эта картина по энергетическим затратам и по любви, которая туда вложена, - моя любимая.
Малкина: Вы так сказали, что хочется 8 лет счастья над чем-нибудь работать и не хотеть потом останавливаться.
Скажите, а чем вы объясняете тот факт, что вас сегодня как режиссёра критикуют гораздо больше, нежели до "Утомлённых солнцем-2"?
Михалков: Я не знаю. Меня же лупить-то начали с "Сибирского цирюльника"…
Малкина: Это объясняется какими-то особенностями в развитии вашего творчества?
Михалков: Мне трудно изнутри об этом судить. Расслоение людей, которым нравится то, что я делаю, и людей, которым не нравится то, что я делаю, достигло определённой критической массы.
И одни люди, что бы я ни делал, говорят, что всё хорошо, а другие люди говорят, что всё ужасно.
Вот и всё. Важно же не это, а важно то, что я сам испытываю, когда я это делаю, и насколько я внутренне в это вкладываюсь, и чего я хочу добиться. Потому что если я хочу денег, славы, призов, то это одно дело, другое дело, когда ты не можешь этого не сказать. Между съёмками картины "Утомлённые солнцем-2" мы сняли "12". «Эхо Москвы говорило, что никогда еще артисты так плохо не работали, как в этом фильме у Михалкова и так далее… Говорить можно что угодно, это не имеет значения, а имеет значение то, какой импульс был в картине. Да, меня упрекают, справедливо, что зачем всё было разжёвывать, можно было закончить картину на другом, чуть раньше. Согласен, по искусству - да, а по договорённости - нет, мне захотелось выговориться до конца. Проартикулировать то, что я хочу сказать.
Малкина: А что вы хотели договорить в этом случае?
Михалков: Я думаю, что достаточно будет посмотреть картину. Если картина требует, чтобы после неё надо было рассказывать, это ужасная картина, а я считаю, что это не ужасная картина.
Малкина: Я смотрела картину, но что именно вам хотелось договорить?
Михалков: Именно то, как она заканчивается, это я и договорил. Последний кадр картины - это чистая цитата из глубоко мною любимого Куросавы (я горжусь тем, что я с ним дружил), это кадр с собакой, которая несёт руку, и на которой потом блеск и отсвет, вспышка бриллиантового кольца. Это значит, что если мы будем существовать в таких условиях неуравновешенности и нежелания услышать друг друга и сделать паузу, то наши руки, какие бы кольца на них ни были, будут таскать собаки. В этом смысле я это хотел договорить до конца.
Но вы говорите, почему так критикуют. Понимаете, давайте посмотрим "Цитадель", давайте спокойно… Ну когда Ларина и Петровская по "Эху Москвы" говорят, что давайте бойкотировать картину Михалкова, которая не вышла еще. Мне смешно, что это за курятник такой.
Малкина: Это действительно странно - это ещё не вышло, а мы уже бойкотируем. У меня личный интерес: ваш творческий путь до "Очей чёрных" является моим золотым фондом. Я это пересматриваю, люблю, мне снится Обломов, который кричит: "Маменька приехала!" - и помню это покадрово. И с моей точки зрения, вы стали слегка другим художником в 1987-м году, и всё, что вы делаете с 1987-го года - с моей опять же точки зрения - оно совсем иное, как другая логика художественного развития. Оно мощное, красивое, сильное, но совсем не моё.
И это не только моя точка зрения. Вы же были в некотором смысле… я уже не говорю о "Неоконченной пьесе", но и "Свой среди чужих", и… Вы же были такой вот - "а я иду- шагаю по Москве", который всегда с нами. А потом вдруг для интеллигенции стали, для большой части её, как-то вдруг, в достаточно обозримом куске времени вы стали такой фигурой ненависти. Почему?
Михалков: Погодите, это такой странный вопрос… Вот я говорю: "Какая вы были красивая 25 лет назад, какая вы были очаровательная…вы такая были трогательная - и что с вами произошло такое?"
Малкина: С нами, девочками, такое происходит. А вот с вами – большими художниками - всё происходит наоборот.
Михалков: Время меняется, стиль меняется.. Я помню взгляд Озерова.. Когда мы сидели и снимали "Пять вечеров", пришёл Озеров. И вдруг какая-то пауза, и он говорит: "Как мне всё это надоело, я хочу картину, где два человека, тихо, любовная история". И я, идиот, тихо (как мне показалось – тихо) сказал: "А за окном танковая дивизия". Он сразу: "Что?"
Вот и мне интересно попробовать большой стиль. Я не о том говорю, что мне хочется командовать 5 тысячами, почувствовать себя маршалом Жуковым – не в этом дело.
Никита Михалков и Татьяна Малкина. Фото Наташи Четвериковой
Малкина: Кстати - да, многие подозревают, что в этом дело.
Михалков: Вы знаете, когда меня спрашивают: "Вы это читали?" - Да, читали. На заборе что написано? а там дрова. Мало ли кто что думает, главное как. Вот вчера человек говорит: "Я вчера вернулся из Карловых Вар, жил в вашем отеле".
Малкина: В вашем, это в смысле…?
Михалков: Я был там в Карловых Варах два раза по полтора часа. Какой отель? Чего? Но это неважно…
«Урга» – это месседж. "Анна от 6-ти до 19-ти" - это месседж. «Урга» - долгоиграющая картина. «Анна» - - долгоиграющая картина. Дело не в том, что я считаю их очень хорошими. Это картины, в которой отражено время. Для меня. Моё время, мой взгляд на время. Картина "Утомлённые солнцем-2" - долгоиграющая картина, уверяю вас. Потому что
в ней заложено то, что так или иначе должно постепенно выстреливать, как лекарство, которое начинает действовать чуть позже.
Повторяю, я могу заблуждаться, и про меня напишут в Интернете: «Михалков чокнулся совершенно, у него мания величия, и так далее».
Малкина: А вы не читайте, что вы, в самом деле.
Михалков: Я не читаю. Это в воздухе витает!
Малкина: Вот сейчас, когда вы говорите про месседж, когда вы говорите как доктор про заложенное лекарство, вы явно не закладывали никакого лекарства в "Пять вечеров", вы просто снимали "Пять вечеров". А тут лекарство заложено.
Вам что интереснее? Тут есть такие страшные вопросы: "Как вы относитесь к идее восстановления нашей страны, разрушенной в 1991-м году, каковы пути реализации этой идеи", - видимо это СССР - "На каких принципах возможно объединение республик бывшего СССР?"
Вы не политик, а отвечать придется.
Михалков: Да, действительно, я не политик, какие принципы восстановления могут быть, я не знаю, - как восстанавливаются разбитые семьи. Но не знаю, насколько это возможно, и нужно ли этот делать. Другой разговор, кому хорошо от всего того, что случилось, кто себя чувствует хорошо? Я думаю, что меньшее количество людей себя чувствует хорошо, нежели те, кто раньше жили в этом большом мегаполисе… Не в мегаполисе - на этой большой планете. Хорошо ли они жили? Может быть они просто не знали, что жили плохо, что тоже чистая правда. Но тоска осталась, и я её чувствую физически, общаясь в Украине с людьми, в Казахстане. Хотя всё вроде незалежно, самостоятельно, а вот это внутреннее ощущение: «А помнишь..?».
Это как когда война закончилась, какое было потрясающее единение людей. Потому что и у власти, и внизу люди были все, которые повязаны войной, и они жили воспоминаниями: до войны, во время войны и после войны. Когда они стали уходить, не за что было цепляться. Ужасно, что для консолидации нации необходимы такие катаклизмы, как война. Но я не верю в то, что можно объединиться сейчас в то, что было, но если это объединится во что-то новое, в каких-то новых формах…. Меня затаскали все средства массовой информации, когда я сказал, что Украина - это может быть одна страна и два государства. Вот Михалков требует... Я не требую, я говорю о том, что одна страна - это славянский миф, государство - это совершенно другие вещи. А вот одна страна, это одна территория - я не границы имею в виду и не муниципальные образования - а вот одна духовная территория, я думаю, что это одна страна.
Малкина: Вы имеете в виду - Россия и Украина?Михалков: Да, и Белоруссия.
Малкина: А Польша?
Михалков: Нет, даже Западная Украина - это другая страна.
Малкина: Никита Сергеевич, вот записка: "Ваше отношение к делу Михаила Ходорковского?"
Михалков: Какое моё может быть отношение?
Малкина: Как гражданина, человека, мужчины..
Михалков: Спекуляций вокруг этого очень много. Я не юрист, если мне одни рассказывают, что это политическая акция, а другие мне показывают документы, совсем недавно был фильм о Ходорковском…
Малкина: Я бы не назвала это фильмом.
Михалков: Передача - я не оцениваю художественное качество, я говорю о материалах. То, что мне рассказывала сама Врагова - это другое совсем… Я предпочитаю, чтобы эти вопросы решались судебными инстанциями, а не частными разговорами и сплетнями. Если он не виноват, то он должен быть на свободе; если виноват, то он должен быть там, где он находится. Другой разговор, кто решает это, и какие есть доказательства, - но это уже не моей компетенции дело.
Малкина: Понятно, что у вас нет никакого отдельного отношения к политическому феномену, который называется "Дело Ходорковского". Вы же понимаете, о чём вопрос.
Михалков: Я разве не ответил?
Малкина: Вы сказали, что если он виноват, то он должен сидеть в тюрьме, если не виноват, то должен быть на свободе.
Михалков: Это политическая подоплёка?
Малкина: Эта политическая подоплёка, безусловно, заключается в том, что то, что принято называть интеллигенцией и образованной частью общества, в некотором смысле расколото именно по отношению к делу Ходорковского.
Михалков: Вы знаете, в нашем обществе всегда находят, по поводу чего расколоться. По отношению ко мне как раскололись, а я не Ходорковский даже, так - артист. Так что
нам только дай, на чём расколоться, а мы уж сами доколем.
Малкина: Главное, чтобы вы не кололись.
Вот и тут приятное: "Никита Сергеевич, видела отрывок из "Цитадели" в Доме Кино, я плакала, а коллега сказала: лубок. Вы суперрежиссёр, супермастер, супермужчина, но зачем вы решили оживить покойного Котова? Нет хороших сценариев? И можно ли пару слов о вашем новом фильме "Солнечный удар"? Чем продиктован ваш выбор? Спасибо, Рада".
Михалков: Сразу столько вопросов.
Малкина: Прямо признание в любви.
Михалков: А вообще: я плакала, а коллега сказала, что лубок, - это гениально. Вообще, как раз это самое главное, когда плачут над сказкой, это же и есть самое замечательное, когда плачут над лубком. И в этом нет ничего предосудительного.
Вообще картина "Утомлённые солнцем-2" - это сказка. И вы это поймёте по "Цитадели", если вы не послушаете Ксению Ларину. Потому что если первая часть - это законченные новеллы, каждая из которых имеет начало, конец, и так далее. А когда мы видим, что происходит абсолютно с нуля: солнечный день, немцы спокойные, лёгкие едут, вода, девочка, 80 человек сожгли. Меня спрашивают, как может человек сесть и испражняться? Конечно, не может. Но он не для этого сел, а чтобы унизить, как унижали в 1941-м году, сбрасывая не бомбы, а бочки с дырками, которые так выли, что солдаты седыми становились.
А вторая часть - это 8 дней от полного дна до взлёта, и это тоже сказка. Тем более, что в этой картине заложено огромное количество мин маленьких и крючков, которые отрабатываются во второй части фильма чудным образом. Маленькая мышка - и цитадель, которую не могли взять три года… А маленькая мышка - и Цитадели нет. Это всё фольклор.
Никита Михалков и Татьяна Малкина. Фото Наташи Четвериковой
Михалков: Абсолютно. Но дело в том, что Рада плакала, потому что она не думала о том, что это лубок, а прозорливая коллега плакала от того, что она любит русские сказки. А что касается того, почему оживил… Я не первый и не последний. И Конан Дойль оживлял, и Ильф и Петров. Мне не хотелось этих героев оставлять, я хотел снять картину о войне, и мне казалось самым правильным взять тех героев, которых я уже знаю, с которыми мне удобнее и интереснее идти.
И последний вопрос про "Солнечный удар". Да, "Солнечный удар" - это по мотивам Бунина, но по мотивам.
Мы закончили сценарий, и, к сожалению, я не буду говорить об этом ужасном событии, которое приключилось, у меня умер мой соавтор, неделю пролежал в больницах.
Малкина: То есть пока вы не хотите про "Солнечный удар"?
Михалков: Я готовлюсь к съёмкам, это картина, к которой я шёл 37 лет. Я не знал, я не видел направления, потому что 11 страниц гениального рассказа - я его восемь раз переписывал от руки. Я хотел понять, как это? Вот как - сидит человек и пишет. Вот я сидел, заглядывал и писал. Потом думал, что вроде как я его уже знаю. Я начинаю фразу - и продолжаю её так, как я бы её продолжил. Как Моцарт - всё не так. И рассказ, который заканчивается «поручик чувствовал себя постаревшим на десять лет»… 11 страниц невероятного текста ни о чём. И ты понимаешь, что человек никогда не может этого написать, если он этого сам не переживёт, никогда. Для меня было очень важно найти эту форму. Не знаю, получится ли это…
Конечно же, если даст Господь, мы это снимем. Всё равно на меня обрушатся, что я не так сделал, но, опять же повторяю, я делаю что-то, потому что не могу не делать, а не потому, что хочу кого-то эпатировать или достичь какого-то успеха.
Малкина: Вы можете себе это позволить - делать что-то, потому что не можете этого не делать. Действительно, завидно.
Вопрос от корреспондента радио "Голос России": "Никита Сергеевич, на 23, 24 марта у нас назначена встреча президента Российской Федерации с деятелями культуры. На какую тему вы хотели бы с ним поговорить, что для вас сегодня является самым актуальным?"
Михалков: Меня не приглашали, поэтому не знаю.
Малкина: Может, это означает, что эта встреча не состоится?
Михалков: Если бы встреча была со мной, то я мог бы ответить на ваш вопрос.
Малкина: "Какие фильмы из последних, вами увиденных, произвели впечатление?" И подсказывают ответ: "Чёрный лебедь", "Король говорит"?
Михалков: "Король говорит" - потрясающая картина. А вот представьте себе, Михалков снял такую картину в России. Что со мной бы сделали критики - что-то про царя…
Малкина: А эта была не про царя.
Михалков: Тогда мы говорим про разные картины. А я говорю о картине, которую сняли про принца крови, про короля. История заики - сына мясника с окраин шотландского города никого бы не заинтересовала так, как заинтересовала эта история.
Малкина: Никита Сергеевич, но позвольте, это история не про принца, это на самом деле история про мужество, ответственность, и любовь.
Михалков: И?
Малкина: Слава Богу, он был действительно заикой, о чём мало кто знал.
Михалков: Подождите, секундочку, это же мужество, любовь и ответственность - но короля.
Малкина: А что вы вкладываете в это слово?
Михалков: Ничего, кроме короны, потому что если бы это было мужество и ответственность ассенизатора, то это была бы другая история, он мог бы заикаться всю жизнь и об этом бы никто не узнал.
Малкина: Почему вы пытались сейчас перенести? Вот если бы вы сняли про мужество, ответственность и любовь Николая Второго, который сыграл такую же роль в истории своей страны, что известный герой Колина Ферта, то тогда мы могли бы это сравнивать, а так зачем?
Михалков: А я не сравниваю, я говорю о том, что...
Ну представьте себе, что я в нашей стране сегодняшней снял картину "Спасите солдата Иванова". Что бы со мной сделали критики?
Малкина: Это зависит от картины, мне кажется.
Михалков: Это не зависит от картины, это зависит от того, что я бы в этой картине снял, что Сталин, Жуков и Малиновский собрались и решили, что надо спасти солдата Иванова, который остался последним сыном у семьи Ивановых, и бабушка в деревне Дыркино в Вологодской губернии останется одна, если его убьют, и они посылают отряд для того, чтобы его спасти, - я знаю, что вы со мной сделаете.
Малкина: Смотрите, как это звучит, тем более что ни Сталин, ни Малиновский ни в коей мере не беспокоились о судьбе рядового Иванова, они у них пачками гибли.
Михалков: То есть вы убеждены, что в данном случае эта история о том, как решили спасти солдата Райана, зная, что это последний сын у старушки, которая живёт где-то в Аризоне, - это правда?
Малкина: Конечно, нет. Просто зачем же нам такое впаривать в стране, которая свой собственный народ уничтожала миллионами?
Михалков: Я об этом и говорю: а американцы впаривают.
Малкина: Нет.
Михалков: Ну, как нет?
Малкина: У них нет такой отягощённой истории, у них нет таких Малиновских, Сталиных и Жуковых. Нет и не было.
Михалков: Подождите секундочку, значит, тем, у кого не было такой истории, впаривать можно, а тем, у которых была, нельзя впаривать?
Малкина: Конечно.
Михалков: Значит, безропотным бедным американцам можно впаривать, потому что им прощается, они ещё верят….
Малкина: Конечно!
Михалков: Понял. Согласен!
Я вообще считаю, что Америка не столько страна, сколько великий проект.
Малкина: И неплохо получается, между прочим.
Михалков: Конечно, неплохо - не воевать на своей территории никогда, то есть вообще не знать, что такое война. Никто и никогда не может сказать, что знает, что такое война, если он не воевал на своей территории.
Малкина: У них была мучительная гражданская война. Какая разница, внешний это враг, или внутренний, если Север против Юга, брат на брата, муж на жену, и так далее.
Михалков: То есть они знают, что такое война?
Малкина: Для такого проекта - я думаю, что они знают достаточно.
Михалков: Хорошо, ладно.
Малкина: Конечно, так хорошо знать, что такое война, как знаем это мы и ещё несколько европейских стран, никто не знает. Ну, разве что ещё японцы по специфической известной нам причине. Это действительно эксклюзивное знание, которыми не обладают ни страны Латинской Америки, ни даже Африка.
Михалков: Это вообще другая категория взаимоотношений с миром, вообще другая, когда воюет всё. Американцы посылали войска, оттуда привозили гробы, были несчастные семьи, машины, снаряды, амуницию, обмундирование, пропитание, всё посылали, участвовали в этом, слушали сводки. Да, они принимали участие в войне, но они никакого представления о войне не имеют. Никакого.
Никита Михалков. Фото Наташи Четвериковой
Потому что когда сейчас сюда или к вам домой может войти любой человек, оттолкнуть вас в угол, залезть к вам в холодильник, лечь - и вы не пикните! Тогда начинается унижение, отматывание назад. Тогда начинает воевать всё: речка, поле, небо, колодец, велосипед - всё воюет. Это совершенно другая война, это тотальная война. И когда мы говорим об этом... Я согласен с вами, когда вы говорите – у них другой опыт. Именно поэтому мы и принимаем "Спасите рядового Райана".
Малкина: Это тоже сказка.
Михалков: Да, но когда я смотрю картину в Париже, и выходят молодые люди из кинотеатра, убеждённые в том, что Вторую мировую войну выиграли американцы, у меня это вызывает протест.
Малкина: У меня тоже, но при этом, вы знаете, я, наверно, последний представитель по возрасту россиян, для которых слово «война» означает одну конкретную войну, когда до войны и после войны - понятно, о чём речь. А дальше уже нет, это неизбежно, даже эта травма изживается...
Михалков: Поэтому я и хочу снимать "Утомлённые солнцем-2", именно поэтому. Потому что мы теряем иммунитет. Простите меня ради Бога, может, я кого-то огорчу, но
я убеждён, что если бы сегодня случился 1941-й год, война закончилась бы в конце июня нашим проигрышем.
Малкина: То, что вы описывали, - то, как воюет всё, вы произнесли фразу, и я вздрогнула, что ты знаешь, что кто-то может в любой момент может ворваться к тебе в дверь, и так далее. Дело в том, что мы не очень далеко ушли от этого состояния.
Михалков: В каком смысле?
Малкина: В том смысле, что никто из наших сограждан не удивится, если в дом войдёт милиционер, и так далее.
Михалков: Родная моя, я говорю не о милиционере, милиционеры бывают идиотами. Я говорю о конкретном вмешательстве чужого человека, не имеющего к тебе никакого отношения, в твою жизнь с оружием в руках. Я говорю только об этом.
Малкина: Конечно, это произошло с нами и с Европой. А с остальными этого не происходило, им повезло.
Михалков: Только и с Европой по-другому происходило, чем с нами, Европа за семь дней отдала всё, что у неё было, и тихо сидела в оккупации.
Малкина: Вот вам за это: "Уважаемый Никита Сергеевич, в книге "Прямая речь" видна ваша…, - я даже не знаю, как ударение здесь поставить, консерваторская или консерваторская позиция. - В связи с этим хотелось бы узнать ваше мнение относительно строительства в Козихинском переулке?"
Михалков: Это замечательный...
Малкина: Приём?
Михалков: Нет, не приём, это когда люди путают острое с белым, моё консервативное мышление - и Козихинский переулок.
Малкина: Там написано консерваторское. То, что вы должны консервировать, я почему сделала на этом акцент, вы должны стремиться к консервации.
Михалков: Вот удивительная вещь. Живёт в Козихинском переулке разваливающийся дом. Козихинский переулок, дом 11. 8 лет мы обращаемся в правительство Москвы с просьбой дать нам возможность его переделать, сломать, потому что эта земля - это наша собственность, но в этом доме жить нельзя. Мало того, я переселяю людей из комнаты в комнату, это все мои коллеги, которые бились в одном углу, сбивались, потому что трещины были величиной с лапоть. Это всё нормально.
Рядом строились дома, и мы всё это терпели, и всё надеялись, что и вот скоро наша очередь придёт, нам разрешат. Отстроились прекрасные дома, но рядом, стенка к стенке.
И вот через 8 лет, когда уже стало неприличным гонять нас за бумагами, и приносить всё новые и новые бумаги, а нам бы предъявляли всё новые требования, нам разрешили его ломать, чтобы построить там очень красивое, абсолютно вписывающееся в архитектурное лицо Москвы, здание, похожее на то, что строил Шехтель. Прекрасный, красивый дом.
Ё-моё… мы разрушили археологический пласт. Как будто он был только под нашим домом. То есть вот здесь он есть, а там уже его нет, и соседние 9 домов, которые построены вокруг, они как бы вот…
Ребята, зачем лукавить? Вас не строительство интересует этого дома, а то, что этот дом имеет отношение к моему имени,
вас не мигалка интересует, а то, что она относится ко мне.
Малкина: Мигалки интересуют, кстати.
Михалков: Потому что эта мигалка принадлежит Министерству обороны, а я являюсь второй раз избранным председателем общественного совета Министерства обороны, и Министерство обороны само по идее должно было бы решать, кому чего давать. Но если это Михалков... А если там будет сидеть Кандыбай Курганович Мусрепов - в этой машине?
Малкина: С него никакого спроса.
Михалков: Правильно! Мы нарушили жизнь Москвы. Михалков, как вам не стыдно! Ну, ушёл я из этой машины, переизбрали меня и я ушел. И всё, пробок нету, нормально живём?
Малкина: Вашей мигалкой интересуются, потому что вы человек, который говорит о праве и правде, и который шлёт стране месседжи о справедливости. И, конечно, к вашей мигалке привязываются не потому, что вы создаёте пробки, слава Богу, вы не один такой, а потому что возникает вопрос о моральном праве.
Михалков: Стоп, вот представьте себе, я работаю директором школы слепоглухонемых в городе Калязине. И вдруг у меня появилась машина с мигалкой. И мне говорят: "Ты что, очумел, откуда у тебя машина?" - "А мне товарищ Путин дал, я буду теперь на ней ездить". В чём моральный ущерб? Я не могу понять, в чём он.
Малкина: Если вы в Калязине, или если вы здесь?
Михалков: Да где угодно. А если бы у меня в Калязине была машина, то это нормально?.
Малкина: То, во-первых, это стало бы туристическим объектом, поехали бы люди смотреть на мигалку в Калязине.
Михалков: Смотрите, в Калязине это нормально было бы?
Малкина: Никита Сергеевич, мы совершенно не о том говорим. Понятно, что мигалки являются чувствительной темой для людей, мигалка - это символ неравенства. Оруэлловского такого. То есть «все животные равны, но некоторые равнее».
Михалков: Одну секундочку, давайте тогда поменяемся теми обязанностями, которые мне приходится выполнять. Вот если бы вы сели со мной в мою машину с мигалкой и провели один день со мной, когда мне приходится последние 30 лет спать по 4 часа, я не успеваю физически. Другой разговор - а на фиг тебе это надо? Согласен.
Малкина: Зачем вам мигалка? Вы счастливый кинорежиссёр, художник, творец, делаете то, от чего вам есть счастье. Спите по 4 часа вряд ли из-за того, что вас нагружает Министерство обороны.
Россияне (москвичи особенно) очень настороженно относится к мигалкам, правы они или не правы, это другая история. Они травмированы. Потому что я, например. каждый день наблюдаю, как неизвестно кто (я даже пыталась пробить по номерам эту машину), 15-го разбора какой-то начальник выезжает чуть-чуть поперёк движения напротив Лубянки, и каждый раз на 10 минут останавливает для него один конкретный гаишник движение.
Михалков: Это не ко мне претензия?
Малкина: Нет, не к вам. Вот в этом смысле, чем вы отличаетесь?
Михалков: Я отличаюсь тем, что я являюсь председателем общественного совета Министерства обороны. И давайте вот еще о чем подумаем.
Если Министерству обороны Российской Федерации будет отказано в том, чтобы они сами принимали решение, кому давать или не давать мигалку, никого это Министерство обороны не защитит никогда.
Малкина: Оно по другим причинам не защитит.
Михалков: Нет, именно по этим.
Малкина: Да не по этим, Никита Сергеевич, а по причине массовой коррупции: финансовой, политической и моральной.
Михалков: Вы настроены решительно. Политическая коррупция - не ко мне, финансовая коррупция - не ко мне, хотя можно что угодно про меня сказать, но когда мы говорим про мигалку, я абсолютно убеждён, что это ясная и простая история, это связано только с именем, а не с самой мигалкой.
Малкина: Смотрите, тут вопрос пришёл на фирменном блокноте "Единой России": "Когда вы последний раз были на совете Минобороны, и что там делали?"
Михалков: Это военная тайна.
Чтобы было понятно - совсем недавно, несколько дней назад.
Из зала: Враки.
Михалков: Как это враки, меня по телевизору показывали, родной. Смотри телевизор.
Из зала: Это коллегия была.
Малкина: Тут знатоки вопроса, к которым я не отношусь.
Михалков: Вы имеете в виду - на совете Министерства обороны?
Малкина: Давайте не будем входить в частности, как будто бы от этого зависело наше отношение к мигалке Михалкова. Какая разница – где. Мне лично всё равно, на совете вы были, на коллегии или просто чай пили.
Давайте, чтобы оставить эту тему, потому что вы слишком хорошо готовы, и непробиваемы: "Кто из тандема Путин - Медведев вам симпатичен как человек, кого из них вы бы поддержали на президентских выборах, например, в 2012-м году?" Подпись, "Независимая газета". [В этот момент записки с вопросами рассыпались по полу – прим. ред.]
Михалков: Вот один вопрос - и всё посыпалось, вот как крутит-то!
Я давно и хорошо, как я надеюсь, знаю Путина, я никогда не скрывал моего отношения к нему. Это не мешает мне существовать в уважительных отношениях, даже в товарищеских с Медведевым. Но мне думается, что на сегодняшний день более конструктивным и созидательным для страны является то, что я называю для себя просвещённым консерватизмом. То есть я за нанотехнологии, модернизацию, и так далее. Но когда я не слышу в послании президента к народу ни одного слова про крестьян…
Малкина: Про кого?
Михалков: Про крестьян. Тут какая-то недопонималка… вы не знаете, кто такие крестьяне, что ли?
Малкина: Я знаю, что были такие крестьяне, но их больше нет, сельского хозяйства нет.
Михалков: Я поэтому и говорю, что ни одного слова про них не сказано.
Малкина: А чего говорить о том, чего нет?
Михалков: Я-то как раз надеялся, что если об этом говорить, то оно будет! А вам всё равно, что его нет?
Из зала: Приезжайте в Курск, мы покажем вам крестьян.
Малкина: Хорошо.
Михалков: Я же не говорю о том, что их нет, это Татьяна говорит.
Малкина: Так меня и зовут в Курск.
Михалков: Вот - ни одного слова не сказано про это, хотя миллионы гектаров земли лишены человеческих рук, а это очень опасная вещь для России, я убеждён в этом глубочайшим образом. Потому что эта земля не только даёт, но она должна и брать, а брать неоткуда. И это может привести к тому, что земля скажет: а идите вы все, давайте на север нам шведов, а на востоке китайцев, и мне уже всё равно, кто меня будет обрабатывать. Это серьёзно И это вещь так сказать метафизическая.
И ни одного слова не сказано про духовную составляющую нашей жизни, про то, что существуют конфессии, что существует некая духовная жизнь. Вот отсутствие этих трёх пунктов у меня вызывает большое опасение.
Малкина: Правильно ли я понимаю, что в 2012-м году вы бы поддержали Путина?
Михалков: Для этого я должен быть точно уверен, кто из них пойдёт.
Малкина: А если оба?
Михалков: Я поддержу Путина.
Малкина: Прекрасно. Никита Сергеевич, вам уже всю плешь проели деятели культуры, которые организуют всякие альтернативные союзы. А не хотите ли бы вы сделать альтернативный музей кино, взамен того, который был уничтожен в здании Киноцентра?
Михалков: Мною был уничтожен?
Малкина: Не вами.
Михалков: Музей кино был уничтожен, к сожалению, Министерством культуры во время правления Михаила Швыдкого. И всё то, что произошло с Музеем кино, ужасно, но, слава Богу, что он не рассыпался и не распался. Альтернативный музей кино не нужен, нужно заниматься этим Музеем кино. Если, наконец даст Господь, после пяти публичных обещаний, который давал Лужков, что у нас будет Дворец кинофестиваля, и, наконец, сейчас, кажется, это начинает сдвигаться, то в этом здании Дворца кинофестиваля и должен быть современнейший Музей кино, на что я очень рассчитываю.
Малкина: Где у нас будет Дворец кинофестиваля?
Михалков: В Москве.
Малкина: Тут целая серия вопросов про ваш любимый фильм, который не ваш, это подчёркнуто – ваш любимый не ваш фильм - и художник, который повлиял на вас?
Михалков: Если вы даже самого ужасного режиссёра спросите, кто на него повлиял, он назовёт Феллини, Бергмана, Куросаву, Милоша Формана и ещё много замечательных имён. А правильнее спросить, кто бы я хотел, чтобы на меня повлиял. Так вот именно те, которых я назвал, плюс Борис Барнет и Довженко.
Что касается любимого фильма, то это несколько картин.
Это гениальная картина Барнета "Девушка с коробкой" 1927-го года. Гениальная картина.
Это "Земля" Довженко, это "Бумажная луна" Богдановича, "Кто-то пролетел над гнездом кукушки" Милоша Формана, и, конечно же, практически всё, так или иначе, сделанное в разные периоды Бергманом, Куросавой и Феллини. Антониони - самые первые картины.
Малкина: А «Андрей Рублёв"?
Михалков: "Андрей Рублёв" - вообще гениальное кино. Это вообще просто отдельная статья, потому что я был мальчишкой, когда это всё происходило, поэтому мне очень трудно оценивать эту картину как бы со стороны. Я посмотрел её, будучи в армии, на экране, сделанном из наволочки, в посёлке Верхпорей, я служил на Камчатке. И я никогда в жизни не испытывал такого культурологического шока, как тогда, когда я посмотрел в этих условиях на 16-ти миллиметровом проекторе "Андрея Рублёва".
Считаю, что новелла "Колокол" - это одно из лучшего, что было сделано вообще в истории кино.
Малкина: Нам пришла такая тревожная записка: "Никита Сергеевич, в мужской комнате полицейский живой, стоит и дежурит, это случайность или стечение обстоятельств?"
Михалков: Это надо нам пойти проверить. Я думаю, что ему было бы лучше стоять в женской комнате, если он настоящий полицейский. А может быть, он нуждается в помощи, может, мы ему поможем?
Никита Михалков. Фото Наташи Четвериковой
Малкина: Ничего не известно Никите Сергеевичу про живого полицейского в мужской комнате.
Михалков: Я, честно говоря, его там не ставил. Я ставил двоих в женской, но они, видимо, теперь разделились.
Малкина: Есть пачка вопросов примерно одного и того же содержания, я зачитаю самые типичные: "Вы говорите, что спокойны за свою безопасность. Почему охрана на входе изымала у людей яйца и помидоры?» - что, приносили что ли? «Не боитесь ли вы повторить судьбу своего героя "Утомлённых солнцем-1"?"
И очень много записок: "Объясните свой поступок, когда вы ударили человека ногой?"
Михалков: Что касается изъятия помидоров и яиц, я такой команды не давал, если изымали – то только яйца судьбы у входящих сюда.
Малкина: Значит, приносили, надо же.
Михалков: Значит, приносили. Видите.
А что касается того случая…. Мне жалко, что о нём говорят уже 11 лет.
Малкина: Он очень яркий и заметный случай, к сожалению.
Михалков: Да, это был заметный случай, я о нём сожалею. Я сожалею о том, что это произошло. Но у меня не было осознания того, держат его или не держат, я был абсолютно вне себя от ярости. Я никогда не испытывал такого оскорбления, когда во время мастер-класса, на который меня пригласили, и который меня попросили провести, я увидел эту ужасающую реакцию. Я понимаю сейчас… Кстати говоря, потом всё закончилось, мы с ним договорились, уже проблем не было… Но я об этом сожалею, я сожалею о том, что это произошло.
Но должен вам сказать, что я не знаю, как я себя повёл бы сегодня, если бы произошло то же самое. Я не знаю. Потому что это же не рациональная вещь: «А, его держат – значит пойду его бить!». Это вспышка. Есть такое состояние у человека, у меня, по крайней мере, было раза четыре в жизни, когда между мной и объектом как будто костёр, какой-то горячий воздух. Два раза в жизни это закончилось очень плохо.
Малкина: Не пугайте меня так. То есть ещё хуже?
Михалков: Да, ещё хуже, уверяю вас. Я очень боюсь этого состояния, это не злоба, а это такое беспамятство. Я вам расскажу потрясающую историю, почему я этого потом испугался.
Я ударил человека, и он улетел вот туда, упал, остался лежать. И когда я прихожу в себя, он стоит передо мной, а у меня рука не работает. Я месяц не мог бумагу взять рукой. То есть у меня произошло всё то, чего я не сделал, но молочная кислота ударила в мышцы так… Потому что я бил его, он улетал, я всё это видел, но этого не произошло. И вот этого состояния я очень боюсь, поэтому стараюсь до этого не доводить.
Что касается того случая, я повторяю, я об этом очень сожалею.
Я сожалею о том, что это произошло, мне неловко, мне стыдно, что это было, но повторяю вам - это не концепция. Это тот срыв, который может быть с любым человеком.
Думаю, и у здесь сидящих тоже.
Малкина: К сожалению, да.
"Кого вы считаете своим учителем в жизни, и кого вы считаете своим учеником в искусстве кино, есть ли у вас воспитанники-режиссёры?" И очень много вопросов: "Собираетесь ли вы набирать курс во ВГИКе и преподавать?" - и называют, что это ваш долг перед Россией. "Когда вы начнёте преподавать? Думаю, что это ваш долг перед родиной. Знаю, что 18-ти- и 25-тилетние вам неинтересны, и понимаю вас. Когда вы начнёте преподавать?"
Михалков: Кстати, идея замечательная. Это повышение квалификации - это некая Академия, моя Академия, в которую я приглашаю уже состоявшихся актёров, режиссёров, операторов для того, чтобы вот то самое создание этой семьи, которая называется кинематографическая площадка. Там очень интересные, на мой взгляд, вещи есть, очень интересные…
Это не 5 лет, не 3.. Это год, может быть, чуть больше года, чтобы можно было поставить спектакль. Для меня это моя мечта, мне обещал опять же Швыдкой дать помещение, но не получилось пока. Помогите, пишите письма, чтобы дали мне возможность это делать. Мне это очень важно, и я думаю, что не только мне.
Что касается учителя, то, конечно, мой старший брат Андрон очень во многом… и должен вам сказать, что его уроки, особенно в детстве, меня уберегли от многих вещей, я мог быть ещё хуже.
Малкина: Спасибо, Андрон.
Михалков: Я ему тоже всё время спасибо говорю.
Малкина: Отвечайте на вопросы, потому что меня тут закидали.
Михалков: А что это вы мне всё "отвечайте"?
Малкина: Потому что я чувствую ответственность перед корреспондентами.
Михалков: Конечно же, это мама. И уже во взрослом возрасте, пока был жив отец, очень много я черпал из его внутреннего мира.
Что касается моих учеников, у меня их нет. То есть у меня есть ребята, например, Володя Хотиненко у меня учился, я с большой радостью считал бы его своим учеником, если он считает меня своим учителем. Это же тоже очень важная вещь, то есть ты считаешь его своим учеником, а он тебя учителем - нет.
Малкина: Кстати, это может неловко получиться.
Из зала: Он везде говорит, что он ваш ученик.
Михалков: Он действительно у меня учился. Вообще, он странно ко мне попал, в Екатеринбурге пришёл ко мне молодой человек в погонах и сапогах и сказал: "Я буду режиссёром". Серьезно, говорю? Он говорит: "Точно?". С этого момента мы стали с ним дружить, и он им стал, причём очень хорошим режиссёром.
Дальше, Танечка. Как-то у вас тут корреспонденция какая-то неопрятная.
Малкина: У меня тут очень сложная система, всё рассортировано. "Существует мнение, что человечество должно быть принуждаемо к добродетели. А вы как считаете?"
Михалков: Да.
Малкина: Как превентивный удар, как принуждение к миру?
Михалков: Вы мне задали вопрос, я вам сказал - да.
Малкина: А какими средствами?
Михалков: Это надо спросить у автора записки. Там же не сказано, какими средствами.
Малкина: Я спрашиваю вас - какими средствами?
Михалков: Я думаю, что права была моя мама, когда говорила, что воспитывать надо, когда лежит поперёк кровати, как лёг вдоль, уже поздно. Это первое.
Второе,
я считаю, что в России нужно введение смертной казни.
И дело не в том, чтобы кого-то убить, а дело в том, чтобы было нечто такое, что страшно переступить, хотя бы для какой-то части населения. А когда ты можешь убить 15 человек, а максимум, что ты получишь – это получишь пожизненное.. а это всё равно пожизненно: ты живёшь. А там то ли ишак сдохнет, то ли падишах помрёт. А может, ещё и война, и сбежать можно, и есть надежда, и книжки. Это жизнь. А вот если перед тобой стоит проблема, что, знаете, как замечательно сказано, что бытие только тогда есть бытие, когда ему грозит небытие. Поэтому я считаю, что для России, по крайней мере, эта мера необходимая.
Из зала: Если суды будут независимыми.
Михалков: Конечно, но мы сейчас не об этом говорим. Вы сейчас говорите о судебной системе, а я говорю о той атмосфере, которая естественна, небезобразна и справедлива, а не о том, что можно купить суд, занести деньги, и так далее. И у полковника милиции висит на шее взятка в 47 миллионов и 6-ти этажный дом на Рублёвке. Я сейчас не об этом говорю.
Малкина: Вот за это вам записка (явно с балкона прилетела): "Никита Сергеевич, а где блуждающему во тьме русскому народу искать соборность и духовность?"
Михалков: В церкви. Блуждающему во тьме русскому народу соборность и духовность найти можно только в церкви православной, и больше нигде.
Малкина: "Никита Сергеевич, как вы считаете, Россия и русская культура многоконфессиональная или православная, и почему лично вы стали православным, а не мусульманином или буддистом?"
Михалков: Вот это мне не ответить…
А я так себе представил, что я как Владимир Красное Солнышко. Обратился, а мне говорят: «А можно быть мусульманином». А я сидел и думал – пойду-ка я к православным, там пить можно.
Я считаю, что Россия - православная страна. Россия - это котёл, в котором перемешано всё. Америка - тоже котёл, но Россия – котел византийский. В Америке как раз тоже всё перемешано. Поэтому для меня как раз и есть ценность и вообще уникальность России в том, что она является конгломератом несоединимых вещей, которые умудрились существовать единым целым. Нет такой другой страны. Россия - реальный мост между Востоком и Западом. При том, что если бы не было России, неизвестно, на каком языке говорили бы в Париже сейчас, потому что Россия поглощала Восток, она его ассимилировала, она его в себе растворяла. Недаром Тютчев говорил, что поскреби любого русского – увидишь татарина.
Для меня этот вопрос был решён потрясающе на географическом уровне, на уровне пейзажей. Меня пригласили в татарскую деревню на праздник, сабантуй, угощают, баранина, и так далее. А там - Волга, красота, пейзаж сумасшедший. И мне говорят: "Хотите, мы вам покажем мечеть». Для меня мечеть должна находиться в пейзаже "Белого солнца пустыни" по идее.
Малкина: Это потому, что вы православный?
Михалков: Нет, потому, что я сейчас рассказываю, вы меня поймёте. И вот зовут меня, мечеть стоит. А когда построили? Семь лет назад. Поднимаемся на минарет - пейзаж фантастический! Рощи березовые, поля… Левитан! Я говорю: "Скажите, пожалуйста, а сколько живут здесь люди, которые должны в эту мечеть ходить?" Они говорят: "800 лет". И для меня вопрос был решён: для этих людей, которые исповедуют ислам, этот пейзаж - родной, они его будут также как и я с автоматом в руках защищать.
Потому что
для меня русский не тот, кто русский по крови, а тот, кто ценит, любит, понимает, чувствует, сострадает той отчизне, которая его родила.
Левитан был евреем - ни одного нет живописца-пейзажиста, который так бы чувствовал Россию. И тот же Шагал, который гениальный художник, который в местечке воспел свою культуру, и никто так не сделал. Да, я православный, я стараюсь быть православным по-настоящему, но для меня не существует здесь разницы, не потому что я интернационалист, не дай Бог, а потому что для меня это является единым и неразделимым целым, и я очень надеюсь, что это как раз есть истинное отношение к России.
Малкина: Я вижу, что вы не еврей.
Михалков: С чего это вы взяли, что это видно? Зачем вы меня обижаете?
Малкина: Я имела такое намерение отказать вам в этом, да. Так это правда, что вы еврей, или нет?
Михалков: А вот не скажу!
Малкина: Предпочли не отвечать на этот вопрос.
Михалков: Нет, я не еврей. Хотя считаю, что величие этого народа уже заключается в том, что всего два народа из главной Книги православия – Евангелия - остались до сегодняшних дней: это египтяне и евреи. И это уже говорит о том, что это действительно великий народ.
Другой разговор, когда их сталкивают, и русофобия "Эха Москвы" наводит на нехорошие мысли, то у меня это сначала вызывает раздражение, а потом опаску, а не нарочно ли это делается, это было бы очень страшно, если это так.
Малкина: Никита Сергеевич, вы меня пугаете, такое ощущение, что вы всё время слушаете "Эхо Москвы", как моя мама. Может быть, не надо? Надо как-то ограничивать себя. Слушайте музыку. Не надо слушать радио, не надо читать газеты…
Михалков: Дайте руку! Вот первый человек… а я про Таню знаю много - я же вас изучал. Я же даже знаю, какие советы вам давали в Фейсбуке как себя вести. Даже предложили меня представить, как профессор Полежаев представил Шарикова. Слава Богу, удержались.
Малкина: Оцените.
Михалков: Так вот - я никак не ждал от Тани такого совета, и я ему последую.
Малкина: Не надо слушать радио - надо слушать музыку; не надо смотреть телевизор - надо смотреть кино; не надо читать газеты - надо читать книги, чего же проще-то?
Вот вам, пожалуйста, православный типичный вопрос: "Как и на что расходуются средства, которые поступают вам от продажи дисков?"
Михалков: Ни одной копейки не получили вообще. Я понимаю, что этот вопрос всё время висит, вот Михалкову Путин подарил 100 миллионов, это такая чушь.
Рассказываю для несведущих: во всём мире собирается 1% с чистого диска. Этого нет на Кубе и нет в Белоруссии. И не было в России. Теперь этот закон принят. Когда закон принят, объявляется конкурс, куда любые организации, занимающиеся авторскими правами, могут подать заявку. Одна из заявок была подана организацией, в которую я вхожу, и её приоритет заключается в том, что она дочка того самого ВААПа советских времён, который имеет почти во всех регионах свои отделения. И в эту организацию входят тысячи: Пахмутова, Добронравов, Коля Расторгуев и так далее, Башмет. И на этом конкурсе была ещё одна организация, которой руководит Тагибов, кажется, - и всё.
И случилось такое чудо, что выиграла эта организация, в которую я вхожу. Михалков придумал 1% - это ложь, это чистая ложь. И провокация.
Поэтому когда сейчас говорят: «куда деваются деньги?».. Мы не получали никаких денег - это раз. Есть второй объект для обсуждения: почему та организация, куда я вхожу, не может выиграть этот конкурс? Почему, если это организация, которая действительно имеет 60 или 70 отделений по всей стране?
Малкина: Потому что так получается, что некоторым всё, а некоторым - только часть. Вы бы взяли – и проиграли бы это дело, и представьте, какой громадный политический капитал заработали бы.
Михалков: Вы знаете, Таня,
я бы представлял узкомедицинский интерес для публики, если бы я подал заявку и специально проиграл, чтобы набрать политический капитал.
Перед кем политический капитал?
Малкина: Перед теми, кому вы адресуете все те слова, что это всё чепуха.
Михалков: А почему это должно кого-то интересовать, если это неправда? Почему я должен оправдываться, если это ложь?
Малкина: Вы уже оправдываетесь.
Михалков: Я не оправдываюсь, я объясняю, вы мне задали вопрос, я его объясняю.
Малкина: Вы какой-то очень профессионально готовый.
Михалков: Ждали лоха, а пришёл профессионально готовый. [Показывает характерный жест.]
Малкина: Это настолько мужской жест, что...
Никита Сергеевич, «Россия над пропастью во лжи. Как выбираться будем? Монархия?»
Михалков: Для того чтобы прослыть совсем сумасшедшим - я считаю, что это единственный правильный строй для России. Это моя точка зрения, сумасшедшего режиссёра и артиста, она не должна вас волновать. Но я убеждён абсолютно, что передача власти по наследству в такой стране, как Россия, намного более безопасна, чем борьба политических партий, на мой взгляд. Потому что Государь отвечает за страну перед детьми.
Из зала: И он сам у себя не украдёт.
Малкина: Конечно, сам у себя не разворует.
Михалков: Погодите секундочку, вы учтите, что вот всё, что я сейчас сказал, когда я выйду, оно не случится, как я говорю. Я говорю о том, что идеала нет. Понимаете,
нелегитимная монархия ещё страшнее, чем любое другое правление.
Потому что если говорить ещё с точки зрения религиозной... Вы поймите такую вещь: когда существует конкретная ответственность, причём семейного характера, когда отвечают перед детьми за то, что ты им оставил, - это совсем иное, нежели ответственность перед Государственной Думой, Советом Федерации, и так далее. Повторяю - утопия, да утопия.
Малкина: Совесть и уголовный кодекс.
Из зала: А что можно в России за четыре года сделать?
Михалков: Ничего, потому что первые два года идёт некое принятие власти, а вторые два года идёт борьба за то, чтобы остаться на следующие четыре. Так что согласен.
Малкина: Очень просят вас снять фильм о Столыпине.
Михалков: Очень хочу! Очень хочу снять, и сыграть хочу! И сыграю, если будет возможность. Кстати, он мой родственник.
Малкина: И он?
Михалков: И он тоже. Сейчас в 2012-м году будет годовщина, и я надеюсь, что мы сделаем большую документальную картину о Столыпине.
Столыпин - вот, кстати говоря, гениальная фигура. Человек, который сумел за какие-то несчастные годы правления своего совершить переворот в сознании, который заселил Сибирь, который создал крестьянские банки с беспроцентным кредитом на 20 или 40 лет, уже не помню.
Про столыпинские вагоны рассказывали нам в школе, а потом Сталин возил в них заключённых. А столыпинский вагон - это когда вся семья, которая привыкла жить в одном доме с животными, в клетях, - в вагон, и вся семья переезжала. Он расселял города, он освобождал их от революционной обстановки, он убирал люмпенов, которые тянулись в город, потому что в селе нечего было есть, потому что перенаселение в центральной России. Это гениальный человек!
Когда французы прислали своего лазутчика проверить, что происходит, когда он вернулся, он доложил: к 1945 году в России будет около полумиллиарда человек и эта страна по уровню не будет досягаема никогда и никем. Вот что остановили убийством Столыпина.
Малкина: Как вы думаете, Столыпин сегодня разделил бы положения вашего манифеста?
Михалков: Он, собственно, из Столыпина и вышел...
Малкина: Мы сейчас будем показывать кусок кино. Но перед этим есть несколько странных записок...
Из зала: А что вы думаете о современных сериалах?
Михалков: Вы знаете, вообще, это такой очень вопрос серьёзный, потому что, во-первых, сериал - это гибель для актёров, а во-вторых, сериал это спасение для кинематографа был в тот момент, когда кино не было. Больше того вам скажу: настоящий
телевизионный сериал сегодня становится основой американской индустрии для таких режиссёров, как Скорсезе, как Коппола.
Потому что деньги на эти картины даются серьёзные, они снимаются на цифре и на плёнке И это настоящее большое кино, которое можно рассказать без требования продюсера сократить картину для экрана. И эту вот сагу историческую можно рассказать на экране. И этим занимаются такие мастера, как Скорсезе.
Те сериалы, которые у нас, когда актёр приезжает, вынимает четыре папки, и не знает, что ему играть… А, вот немцы - где одеваются у вас в немца здесь? О чём тогда разговор может идти? А есть, например, «Ликвидация». Прекрасная картина. И это кино! Поэтому такой - сериал это замечательно.
Малкина: Никита Сергееевич, назовите, пожалуйста, пять вещей, которых вы бы никогда не сделали.
Михалков: Я не знаю, Я не могу - я сейчас начну выдумывать, а потом буду думать, что я не то сказал, а оригинальничать не хочу. Но я подумаю на этот счёт...
Малкина: И в следующий раз…
Михалков: Почему в следующий раз, я теперь превратился в продвинутого юзера, так что на «Бесогон-ТВ»…
Малкина: "Тема сегодняшнего вечера "Право и правда в современном мире", эти два понятия всё больше отдаляются друг от друга. В какой из ваших картин право и правда не могут существовать вместе?" Чего-то я недооценила сложность этого вопроса.
Михалков: "Утомлённые солнцем-2".
Малкина: А "Утомлённые солнцем-1"?
Михалков: Там нет этой развёрнутости. Я ведь видел картину "Цитадель", поэтому знаю, о чем я говорю, а вы её не видели. Но если вы ее посмотрите, то вы соедините то, что было там, с этим, и для вас это объединится в то, о чём я говорю: право и правда там не могли сосуществовать. И поэтому человек в последнюю минуту, в самой последней сцене в картине "Утомлённые солнцем-2" - "Цитатель" останавливается перед абсолютной дилеммой: или правда - или право, без существования права на отказ. Герой должен поступить либо так, либо так. Его право - сделать так, а его правда заставляет сделать по-другому, и невозможно совместить. Поэтому… дальше я сказал уже.
Малкина: Никита Сергеевич, тут прислали большое количество записок про способ распределения денег – государством ли или не государством - и про финансирование кино, включая малобюджетные фильмы, создание сценариев молодыми, подращивание самородков.
Михалков: Вообще вам приходится верить мне на слово или не верить совсем, но то, что я говорю, я за это отвечаю. Я знаю, что меня обвиняют или подозревают в том, что я распределяю деньги.
Никогда в жизни я не распределял никаких государственных денег, кроме тех, которые приходили ко мне на студию для моих проектов.
Никогда не делал, и мало того, я сделаю всё, чтобы не было такой команды, такого комитета, который основываясь на своих вкусовых привязанностях этим занимался. Я этого делать не буду при любых условиях. Это первое.
Второе. Малобюджетное, артхаусное кино, и так далее, - все эти деньги остались в Министерстве культуры. Другой разговор, мне трудно представить, как сейчас работает Министерство культуры, но в любом случае люди, которые этим интересуются, должны требовать денег там, и это полная правда. И документальное кино…
Проблема с детским кино, потому что оно у нас вообще выдохлось, нет детского кино.
Я считаю, что детским кино должен заниматься тот фонд, который существует для коммерческого кино. Потому что если детское кино отдать Министерству культуры, оно там и умрёт, не родившись.
Это принципиальный вопрос.
Что касается молодых самородков… Вот сейчас был фестиваль «Святая Анна» -замечательный. Изменился вектор, слава Богу, у молодого кино, у студенческого кино. 10 лет назад это были нигилисты, для них лёгкость владения формой абсолютно заменяла существо. Сегодня это совершенно другие люди, и, на мой взгляд, мастерство формы ещё и приобретает вес того, что они хотят сказать. Они хотят формулировать и артикулировать то, что их волнует.
Малкина: Ещё бы денег достать на съёмки - и будет всё хорошо.
Михалков: Одну секунду, дело в том, что на эти работы, о которых я говорю, у них деньги есть, это ВГИК и у них есть свой бюджет.
Вот если бы я был услышан… Не бывает так, чтобы получили деньги, раздали, и что побольше людей получили, и что-то будет. Ничего не будет, Таня. Ничего не будет. Потому что если есть тапочки - очень хорошие беговые тапочки, одна пара. И есть два человека, один замечательно бегает и может стать чемпионом мира, а другой бегает, но хуже, - глупость отдать эти тапочки тому, кто бегает хуже. Нужно отдать их тому, кто точно поставит мировой рекорд. Это принцип.
Малкина: А как определяется, кто из них?
Михалков: Я сейчас просто фигурально рассказываю о том, каким образом это должно было бы распределяться, но этих денег не хватит никогда, потому что не существует механизма самовоспроизводства. Французы это построили, давно построили, за что имели некие трения с американцами. Но они квотируют американское кино, чего нам делать нельзя, потому что умрет индустрия. Но они ещё платят с билета на производство своего национального кинематографа, и у них всё время идут поступления именно от зрителя.
У нас этого нет. Не знаю, почему - я в этом не разбираюсь, это юриспруденция. Это юридические вопросы, это называется или налог, или сбор, это вещи, которые вы тоже не понимаете.
Но я знаю точно, и вы меня поддержите, что
если бы процент с продажи билета шёл на национальное кино и на тех же молодых режиссёров, то это было бы логично,
согласитесь. Нужен миллиард долларов на то, чтобы поднимать индустрию. Это как завод, как фабрика, это как огромное производство – оно должно иметь базу. Другой разговор, что этот миллиард дадут - и его сопрут, вот это чудовищно. Но если говорить о том как… Условно представить себе, что это может быть потрачено так, как это необходимо - это строительство кинотеатров в достаточном количестве, это строительство студий, и это подъём того самого механизма, который потом заработает сам. Другой вопрос: если украл - и посадили, это одно, а если украл - и перевели на другую работу… Вот в чём проблема.
Малкина: Я хочу, чтобы вы просто понимали, до какой степени вы должны просчитывать результаты того, как отзывается ваше слово, чтобы вы понимали, про что вам задают вопросы. "Никита Сергеевич, вы за или против легализации проституции в Российской Федерации? Елена".
Михалков: Елена, всё зависит от того, чем вы занимаетесь сами.
Малкина: Ай-ай-ай.
Михалков: По справедливости. Если я вас увижу, я решу...
Малкина: "Уважаемый Никита Сергеевич, о чём вы думаете, когда засыпаете? Степан".
Михалков: Господи, буде ко мне милостив к грешному, в руки твои предаюсь. Это то, что я произношу.
А по большому счёту, я занимаюсь той профессией, которая в этом смысле чудовищна. Если я засыпаю, делая что-то, снимая картину, думая что-то про сцену.. вот если что-то такое во мне существует, то я практически не сплю. То есть я сплю, но я не сплю. Это работа, которая в тебе происходит. Это не то, что сел за стол и работаешь, а работа, которая происходит всё время, и лучшее, что я придумывал в кино, было создано на бегу.
Или плавая. Бывали случаи, когда я, дойдя до какой-то идеи, обратно прибегал десятикилометровый кросс на какое-то количество минут раньше. Не потому, что я бежал к столу, а потому что этот драйв, когда ты нашёл решение. Поэтому в этом смысле мозг не отдыхает. А так я что сказал, то и говорю.
Малкина: Есть несколько вопросов про то, что делать, чтобы стать кинорежиссёром. Есть вопросы: "Рассматриваете ли вы оригинальные сценарии, и можно ли вам таковые присылать?"
Михалков: Да, можно. У нас есть специальное подразделение, которое занимается сценариями. Вот Алексей Леонидович Налепин здесь находится, который является самым главным в этом, он сидит во втором ряду.
Малкина: Опишите его, чтобы все желающие могли на него посмотреть. Встаньте. Все сценаристы в зале, кто есть, - вот кому надо присылать.
Есть несколько вопросов про судьбу историко-культурного журнала "Свой", и такой вопрос: "Утратили ли вы к нему интерес, потеряли ли вы к нему интерес?"
Михалков: Нет, я не собираюсь его бросать, потому что это абсолютно уникальное издание, которое мне лично дорого просто потому, что именно там были опубликованы самые интересные и невероятные материалы, связанные с нашей историей и культурой. Другой разговор, что он трудно живёт, потому что на подножном корму удержаться трудно, а желающих его поддерживать немного, но, тем не менее, я думаю, что мы его удержим, и он будет скоро очень, как я надеюсь, востребован.
Малкина: Тут есть ещё несколько индустриально подготовленных писем вам адресованных заранее, я вам их передаю, они длинные.
Михалков: Вы хотите, чтобы я их прочёл?
Малкина: Нет, эти письма вам адресованы, явно кто-то старался, много, долго, они какие-то разные, поэтому вы, пожалуйста, их прочтите, они слишком длинные для того, чтобы их оглашать.
Так, кто-то успел бросить вопрос: "Никита Сергеевич, много ли вы переступали через друзей или шли на сделки со своей совестью, чтобы добиться успеха?"
Я думаю, что у нас в заключение появился чудесный вопрос.
Михалков: Ливанская вела передачу про провинцию. И там утро такое летнее, и она разговаривает со сторожем, а время часов 9 утра, а сторож такой, из тех, кто утром выпивает, но он разговорчивый такой, с ног не падает. А он охраняет такой барак, где сотни бюстов Ленина. И очаровательная Ливанская идёт между этими бюстами, и он за ней идёт и что-то бормочет. Она его спрашивает: "Скажите, пожалуйста, а их покупают?" Он говорит: "ну-уу… Да". Она говорит: "А вы их покупаете?" - "Па-астаянно!".
Когда я слышу такой вопрос «часто ли я переступаю через друзей?».. Да па-астаянно!. Часто? – Все время. А совесть? – Да па-астаянно!
Малкина: Ежеквартально.
Михалков: Я думаю, что это взгляд на поступок твой со стороны. Была история с покойным Ваней Дыховичным, которая была растиражирована. Он был моим товарищем, царствие ему Небесное. С «Солнечным ударом» связанная, кстати говоря.
Это было расценено как предательство на всю жизнь, мы больше по этому поводу с ним не общались, вернее, общались какое-то время, а потом как-то последние годы уже и не общались.
Но как судить. Он учится на Высших режиссёрских курсах, я помогал ему там, очень талантливый человек, снял очень хорошую курсовую...
Я дал заявку на "Мосфильм" на "Солнечный удар" Бунина как раз где-то 35-37 лет назад. Дал заявку потому, что хотя Бунина снимать было нельзя, но я понимал, что кто-то его возьмёт, и я хотел его снимать. Я его забил, что называется, чтобы никуда он не ушёл, я дал заявку. Мне говорят: «Ты что, с ума сошел?». Я говорю, что пусть она лежит, когда-нибудь Бунин будет легализован – и оп!
Мне звонит Ваня и говорит:: "Слушай, я хочу снять курсовую работу "Солнечный удар" на "Мосфильме". Я говорю: "Ваня, я тебя умоляю, очень прошу тебя - не трогай это, я к этому шёл к этому довольно долго, и не знаю, сколько ещё буду идти, не трогай, там лежит заявка, пожалуйста". Он мне говорит: "Слушай Никит, это же курсовая работа, кто увидит?". Это примерно как я хочу жениться на девушке, а он говорит: «Вань, я с ней съезжу на юг на два дня буквально, а потом ты женишься на ней и все будет нормально».
Я его долго просил, предлагал другие идеи. Есть замечательный рассказ Ирвина Шоу про человека, который ждёт казни на электрическом стуле того, кто изнасиловал и убил его жену. Есть еще что-то… Ну, на этом мы закончили разговор. Проходит три месяца, я прихожу на студию "Мосфильм" в приёмную дирекции. Вижу сценарий: "Солнечный удар", Сергей Соловьёв и Иван Дыховичный», который лежит на столе у секретаря. Я захожу к директору студии и говорю: "Если вы это запустите, я уйду со студии", - потому что я просил, это была просьба друга. "Я уйду со студии, потому что я не смогу работать на одной студии с человеком, который может так поступить".
Перешагнул? Да. Справедливо? Я считаю, да. Ваня считает, нет. Как смотреть. Но если мы договариваемся, если мы товарищи, если тебя просят, то так поступать нельзя. Или хотя бы сказать, что – извини, Никита, я это буду делать, а тихо уехать и написать сценарий и потом положить, я этого не понимаю и не принимаю. Поэтому повторяю - это как смотреть. Для кого-то это я перешагнул через дружбу.
Мне Ваня звонит и спрашивает: "Это ты сделал?" Я ему сказал: "Да Ваня, это сделал я". Он мне говорит: "Как же ты можешь, ты такой большой". Я говорю: "Ваня, если ты выходишь на ринг с боксёром, и чувствуя, что ты слаб, берёшь в руки кувалду, то не жалуйся, если такую же кувалду в руки возьмёт тот, против кого ты вышел". Это не бывает по-другому. Я так понимаю мужские отношения. Но опять же повторяя - это как смотреть. Со стороны людей, которые меня обвиняют, я сделал неправильно, с моей стороны я по-другому поступить не мог.
Поэтому, отвечая на ваш вопрос, я не мог бы сказать, что есть правильно. Вот это для кого-то неправильно, а для меня это правильно.
Малкина: Удивительно много в вас разных мужчин совмещается, я бы хотела побольше видеть актёра. Вы не могли бы побольше сниматься? Это от меня личная просьба.
Михалков: Приходите на "Цитадель".
Малкина: Больше сниматься в чужих фильмах.
Михалков: "Жмурки".
Малкина: Тут непонятный вопрос, но я должна его задать, интригующий: "Вы будете заставлять школьников смотреть "Цитадель"?"
Михалков: Это тот шлейф, что кого-то заставляют смотреть… Ребята, это враньё!
Малкина: Вы звоните, например Путину и говорите: "Володя, тут такое дело, сейчас "Цитадель" выходит, и нужна такая разнарядочка, чтобы пошла через Минобраз, или может через Министерство обороны, через военкоматы, чтобы все школьники от 4-го класса и выше, чтобы посмотрели".
Михалков: Я прошу обратить внимание – это кто сказал? Спасибо за совет, Танечка, я так и сделаю.
Никита Михалков и Татьяна Малкина. Фото Наташи Четвериковой
Малкина: Боюсь, что нам категорически надо сворачиваться, поэтому, уважаемый режиссёр, скажите нам, пожалуйста, как мы действуем - кино, или уже нет времени на кино? Всё, на кино нет времени. Приходите в кинотеатры.
Михалков: Вот.
Малкина: А вообще не смотрите телевизор, «Бесогон» тоже не смотрите – это все пустое.. Лучше пересматривать «Неоконченную пьесу…».
Большое спасибо, Никита Сергеевич.
Михалков: Большое всем спасибо.
