Два года назад Вадим Месяц в предисловии к своей книге «Цыганский хлеб» сделал удивительное заявление: «Здесь собрано все, относящееся к светской лирике,- когда-то именно она казалась мне единственно возможным для современной поэзии жанром».
Удивительным, потому что литература, тем более современная, мне представляется делом сугубо светским, и я не знаю ни одной художественно убедительной попытки уйти от «физики» в чистую метафизику.
Вот и новая книга Месяца «Норумбега: головы предков» - три больших стихотворных цикла с комментирующими каждое стихотворение прозаическими эссе - оказалась, на мой взгляд, вполне «светской». Прилагаемые к стихам эссе, помимо рассуждений и мемуарных записей, содержат обширный компендиум разного рода сведений о материальной и духовной культуре до- и раннеисторического человечества. Здесь цитируются или пересказываются и античные авторы, и северные саги, и священные книги Востока, и серьезные работы историков культуры, и паранаучные фантазии мистиков и эзотериков нового времени (это последнее не в укор - для поэтической реконструкции «золотого века варварства» всякое лыко в строку).
В первой, безымянной, и последней, несущей название «Сведения о северном Будде Хельвиге и его Норумбеге небесной», главках книги, в целом суховатая, а местами даже как бы наспех проговариваемая проза Месяца оборачивается вдохновенным символистическим версе, чем-то вроде проповеди, чем-то, отдаленно напоминающим ницшевского «Заратустру». Впрочем, восторгов по поводу «Заратустры» я никогда не разделял, и месяцевские версе (так с некоторых пор называют прозу, сдвинутую к стиху, в отличие от верлибра - стиха, сдвинутого к прозе) и верлибры лично на меня производят большее впечатление.
«Норумбеге» можно было бы дать подзаголовок «апология варварства» - собственно, так и сделано в приложенном к книге замечательном аудиодиске.
«Мне была важна фонетика, странное слово “НОРУМБЕГА”: я пытаюсь написать эпос некоего северного народа, того гигантского европейского кочевья, которое было обозначено римлянами как варвары» - так предваряет Вадим Месяц публикацию цикла стихов о Хельвиге и Норумбеге в журнале «Знамя». Стихи из этой подборки частью представлены на аудиодиске, но в книгу не вошли: «головы предков» - лишь первая часть масштабного замысла, в ней показаны лишь подступы к задуманному эпосу, хотя значительная часть этого эпоса уже существует.
Совершенно естественно, что человек, увлеченный какой-то эпохой, или мифологией, или идеей, апологетически относится к предмету своего увлечения. Но любая апология явно или неявно обращена к иной точке зрения, это всегда вызов и приглашение к спору.
Вот я и попробую поспорить с некоторыми тезисами, выдвигаемыми Вадимом Месяцем.
«Поэзия, - пишет он резюмирующем послесловии, - берет начало в заклинаниях, молитвах, колдовских обрядах».
Возражать здесь не приходится; разве что пополнить этот список выкриками загонщиков на охоте, загадками, колыбельными - впрочем, и они изначально вполне могли входить в магический ритуал. А можно и не расширять список, а, напротив, копнуть еще глубже и вспомнить гипотезу (я ее вычитал, кажется, в «Поэтике сюжета и жанра» О. Фрейденберг), согласно которой из ритуала развилась не только поэзия, но и вообще человеческая речь. Но это так, к слову.
«Чем дальше мы отходим от материка иррациональности, на котором зародилось искусство, - продолжает автор, - тем меньше шансов понять суть и действенность поэзии. Современное стихотворчество, мягко говоря, не об этом. Решительно не об этом. Тем не менее, лучшие песни слагаются именно во славу богов, а не посвящены себе подобным».
Ну, положим, «материк иррациональности» - чисто современная поэтическая метафора. Мироощущение древних складывалось из далеко идущих экстраполяций текущего опыта, охотничьего и военного, пастушеского и земледельческого, торгового, караванного и мореплавательского, социального и сексуального - экстраполяций разнообразных и противоречивых, складывалось из множества аналогий - преимущественно ложных (наши собственные умозаключения «по аналогии», как правило, тоже далеки от истины), но в основе своей было вполне рациональным. Как, к примеру, вполне «рациональна» симпатическая магия; другое дело, что основана эта магия на ложных аналогиях и предпосылках. Древние и впрямь не очень-то смущались логическими противоречиями в своей картине мира - но до тех лишь пор, пока дело не касалось насущных забот. Сообщества, в которых берут верх «иррациональные», то есть слишком далеко оторвавшиеся от реальности представления и, соответственно, «иррациональные» - непродуктивные, расточительные - действия, попросту не выживают. Такая судьба, надо полагать, постигала многие культуры…
Опять же, утверждение, что «лучшие песни слагаются именно во славу богов, а не посвящены себе подобным», представляется весьма сомнительным. Спору нет, древние гимны во славу богов весьма впечатляющи, но скрижали древности донесли до нас поэзию именно и только или почти только сакральную - на то они и скрижали. Впрочем, ни о «Книге Екклесиаста», ни о «Песни песней» не скажешь ведь, что они сложены во славу богов. А исландские саги - это вообще все больше про соседей и родственников… Чуть-чуть снизив пафос, это утверждение легко переиначивается в том смысле, что лучшие песни слагаются во славу царствующих особ (а в древности между царствующими особами и богами большой разницы не усматривалось), а не посвящены себе подобным.
Я стою на том, что сочинение песен, посвященных себе подобным, есть величайшее достижение человечества.
И если христианство - единственная религия, которая рядом с Богом-из-чертога ставит Бога-бомжа, то это - лучшая религия! (При том, что сам я остаюсь твердолобым атеистом).
И все же, с тем, что «современное стихотворчество, мягко говоря, не об этом» - я, в конечном счете, готов согласиться. Я тоже усматриваю в современном лиризме симптомы некоего кризиса и тоже склонен увязывать эти симптомы с поэтическим эгоцентризмом, а еще - с огромной инерцией накопившейся «лирической массы». Месяц-поэт в своих стихах как раз-то и идет против этой инерции.
Еще две обширные цитаты.
«Я далек от идеализации язычества и свирепого демонизма, плохо отношусь к жертвоприношениям, сниманию скальпов и отрубанию голов, но столь напористое продвижение рациональной цивилизации, которая может похвастаться чем угодно, но не глубиной мышления и бескорыстностью веры, постоянно ставит передо мной постоянный вопрос типа: «с кем вы, художники слова?» Казалось бы, ответ ясен: на стороне слабых, бедных, униженных, - таков закон жанра. Почему же поэзия выбирает сторону самодовольного победителя?»
Не буду придираться к словам: мол, если мы «на стороне слабых, бедных, униженных», то почему «лучшие песни слагаются во славу богов»?
Но - древние верования вовсе не были бескорыстными. Богов надо было задабривать, умасливать - грубо говоря, подкупать, - именно с тем, чтобы получить некую выгоду или, по крайней мере, избежать неприятностей.
Что же до глубины мышления, то для меня теорема Пифагора бесконечно глубже его же мистического учения.
А геометрия многомерных пространств глубже геометрии плоскости.
Далее.
«Что-то изменилось: неясно, к лучшему или к худшему, но мир постепенно дрейфует назад, к фундаментализму и традиции, причем от политического мракобесия при том никто не застрахован.
В чертах эпохи научного освоения мира, начавшейся со времен Ренессанса, явственно начинают проступать онтологические лакуны, а в душе зияют невостребованность и пустота. Представить себе, что мы можем навсегда, окончательно отречься от на время оставленного и забытого, невозможно: слишком это расточительно и глупо».
Верно: забывать прошлое и отрекаться от прошлого - далекого или близкого - и расточительно, и глупо.
Да и ощущение некоего глобального кризиса оспорить невозможно, и дело не в том, что я тоже чувствую нечто подобное, - ощущение, в отличие от умозаключения, неоспоримо по определению.
Но если Вадим еще сомневается, к лучшему или худшему ведет дрейф назад, то для меня здесь сомнений нет: к худшему. И если он говорит, что от политического мракобесия при этом никто не застрахован, то я считаю, что дрейф к фундаментализму это самое мракобесие твердо гарантирует.
Я не знаю, что такое онтологические лакуны, но научная картина мира со всеми ее прорехами - это единственная картина, в которой я могу и хочу жить. Другими картинами я, конечно, могу любоваться, восторгаться, могу совершать туда увлекательные экскурсии (тем более, с таким гидом, как Вадим Месяц), но жить в них никак не соглашусь.
Надо ли говорить, что в этих, так сказать, «вопросительных знаках на полях» я пытаюсь оспаривать лишь отдельные тезисы автора и с нетерпением жду новых книг, продолжающих его эпический замысел.
А то, что мне хочется спорить, - это скорее достоинство книги, чем недостаток:
книгу, с которой не захочется спорить, можно и не читать.
