Спецпроект «Чернобыль-25»

26 апреля 1986 года изменило судьбу миллионов людей не только в Украине, в СССР, но и во всём мире. И всё-таки на жителей Украины взрыв на Чернобыльской АЭС повлиял в первую очередь – здесь было, кажется, страшнее всего. В преддверии 25-летней чернобыльской годовщины «Полiт.ua» попросили киевлян и жителей других украинских городов – наших коллег, друзей, знакомых рассказать, что они помнят о тех днях в Киеве и его окрестностях. Публикуем..." />

Top.Mail.Ru
29 марта 2024, пятница, 04:36
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники
27 апреля 2011, 09:55

Память о Чернобыле

Спецпроект «Чернобыль-25»

26 апреля 1986 года изменило судьбу миллионов людей не только в Украине, в СССР, но и во всём мире. И всё-таки на жителей Украины взрыв на Чернобыльской АЭС повлиял в первую очередь – здесь было, кажется, страшнее всего. В преддверии 25-летней чернобыльской годовщины «Полiт.ua»  попросили киевлян и жителей других украинских городов – наших коллег, друзей, знакомых рассказать, что они помнят о тех днях в Киеве и его окрестностях. Публикуем первую часть этих воспоминаний.

Мирон Петровский, литературовед, писатель, исследователь городского фольклора, в том числе, анекдота. Киев:

Шутки на этот счет – это была защитная реакция. Тогда, почти на 5-6 день, началась неистовая волна анекдотов. Думаю, скорее это сделало меня специалистом, а не я, как специалист, воспринимал это явление. Я был совершенно поражен - вроде бы, все испуганы и понимают, что ситуация нешуточная, и она тем страшнее, что она загадочна,  не имеет ни цвета, ни запаха - ощущение мистической опасности. А буквально через несколько дней, началась  волна анекдотов про Чернобыль. Анекдотами становилось буквально все, не только сюжет смешной, но фраза, каламбур, все, что  содержало в себе какую-то смеховую реакцию на это.

Впоследствии, изучая историю отечественного анекдота и прослеживая его хроматическое распределение, большие вспышки, сгустки бытования, я увидел, что они совершенно точно сосредоточены в самых болевых исторических точках – это средина 1930-х, это война, это 1948-1953 г., это еврейский и антисемитский анекдот и Чернобыль. Объяснить это иначе, как защитной психологической реакцией, я не мог.

А потом, когда я просмотрел большие массы анекдотов в фольклористических записях, а, впоследствии, и в печати, где они были опять-таки по этим любительским и профессиональным записям опубликованы, я увидел, что значительная часть этих анекдотов сосредоточены около двух тем – эротика и политика.  Я, в данном случае, понимаю эротику, как личностное, и политику, как общественное. Когда я увидел, что вся масса бытующих в советскую эпоху анекдотов довольно четко распределяется по этим двум критериям (есть какие-то другие еще рубрики, но эти абсолютно доминируют), я понял, что догадка о психологической защите через смех имеет реальные основания. По крайней мере, она достаточно основательна, чтобы ее можно было  высказать.

…Что творилось на вокзалах, в аэропорту, в билетных кассах: совершенно обезумевшие от бессонницы и страха люди пытались вывести поскорее своих детей. И тут же рядом, на Крещатике - непрерывное веселье, песни, танцы, наряды… Было такое ощущение, что в городе идет непрерывный фестиваль. Это было сочетание страха и веселья почти истерического. 

Я понял, что, если эта штука угрожает всем (и детям в первую очередь), то моей девочке, которая незадолго до этого перенесла болезнь крови, это угрожает в первую очередь. Я понял, что она кандидат номер один, и нужно ее вышвырнуть отсюда как можно быстрее. Надо сказать, что я сделал это сравнительно рано, 1-го мая ее уже не было в Киеве. Для начала я ее отправил в Москву, где ее приютили друзья. На этом, собственно, кончилось ее детство, ей было около 16-ти лет. После этого она в Киеве только бывала, но уже не жила никогда.

Узнал я об этом, когда кто-то позвонил и сказал, что случилась на ЧАЭС авария. Сначала я не очень обратил внимание, а потом стали просачиваться слухи и опровергающая информация советских властей, когда нужно было слушать радио или читать газеты и понимать все наоборот. У нас был опыт знакомства с отечественными средствами массовой информации. А когда речь пошла о распространении радиации, я первым делом вышвырнул Катьку (дочь). Боялся я за нее просто чертовски. Отправить было очень трудно, потому что люди уже кинулись к поездам. Я уже не помню, как мы это сделали, по-моему, просто заплатили проводнику и сунули ее куда-то.

Евгения Карпиловская, заведующей отделом структурно-математической лингвистики Института языкознания НАН Украины, доктор филологических наук, профессор, Киев:

Я в это время была в Киеве. Поскольку я была во вполне взрослом возрасте, то, естественно, я отреагировала на это как на трагедию. Еще и по той причине, что мой отец – энергетик, принимал самое активное участие в ликвидации этой аварии. Все время после 26-го апреля он находился в одиннадцатикилометровой зоне. Поэтому, я из первых рук знаю информацию, которой в то время многие не обладали. И поэтому,  все то, что происходило в течение майских праздников, все заверения, что всё  нормально и никакой опасности нет, я воспринимала как лицемерие и вранье. Потому что я понимала, что происходит. Но я была в Киеве до конца мая. Просто потому, что вся моя семья была здесь.

Я уехала из Киева в конце мая. У нас был нормальный директор института, земля ему пухом, Виталий Макарович Русановский. Он нас всех просто выставил  в отпуск, не смотря на все графики и дисциплину. Он просто собрал нас всех и сказал: «Куда есть возможность, немедленно оформляйте отпуска и уезжайте из Киева. Особенно те, у кого есть дети».

Мы с мужем уехали в Прибалтику, в Юрмалу, где тогда был Дом науки. Мы сначала уехали туда, где коллеги понимали, что происходит. Нас принимали как жертв катастрофы. А потом нас «с рук на руки», после двух недель пребывания, отдали нашим коллегам в Таллинне.

В Киеве первую неделю люди не понимали, что происходит. Были разговоры, была тревога. Никто тогда не понимал масштабов этой аварии. Когда начала поступать информация, когда приехали коллеги из Москвы, когда здесь появился Александров (президент Академии наук того времени), тогда начали понимать, что что-то неординарное происходит. Но когда по телевизору выступал Министр здравоохранения Романенко и рассказывал нам, что просто нужно мыть руки, ходить в резиновых сапогах или лишний раз помыть окна в квартире, то это успокаивало моих коллег, но и настораживало. Все начали понимать, что нам перечисляют все правила поведения в зоне ядерного поражения… Начала нарастать паника.

В то советское время даже те люди, которые обладали информацией, языком не трепали, нельзя было. А когда стало известно, что и как, и дан был приказ вывозить детей из Киева, мы наблюдали жуткую панику на вокзале. Это напоминало первые дни войны - на перроне стоял крик, потому что мама на перроне, ребенок в вагоне или наоборот. Вот так с киевских вокзалов уходили поезда в 1986-м году. А когда узнали, что 27-28-го из Борисполя улетели самолеты с семьями правительства, это очень добавило паники в Киеве.

Мирослав Маринович, співзасновник української Гельсінської групи, правозахисник, Львів:

Я почув про Чорнобиль по радянському телебаченню, коли перебував у Казахстані на засланні. І мушу сказати, що мене, битого пса, битого пропагандою, битого усім вишкулом табірного життя, таки підкупила радянська пропаганда. Коли вперше почув, що там за паніка піднялася, подумав, що нічого ж страшного, все в порядку, чого ж вони там так захвилювалися. Бо радянська влада подала це, як інсинуацію людей-панікерів, хоч насправді все в порядку.

Щиро кажучи, десь кілька днів, поки не отримав листи від друзів із Києва, перебував під таким враженням. Потім мені було дуже соромно за те, що я дав себе підкупити. Тоді почалися стривожені листи з Києва, але вони були стривожені в якийсь дивний спосіб. В той час Київ багато іронізував, жартував над цим. Це була своєрідна психологічна реакція людей на цю тривогу. Потім вже стало ясно, що це така захисна реакція людської психіки на проблему, яка може виявитися насправді дуже серйозною, психіка себе захищає через жарти, анекдоти, через якісь кпини над самими собою. Це було друге враження про Чорнобиль, яке прийшло з Києва. Ну а потім уже стали приходити звістки про справжні розміри цієї катастрофи, тоді вже все стало на свої місця і стало зрозуміло, що це справді трагедія.

Перевод:

Мирослав Маринович, один из основателей украинской Хельсинской группы, правозащитник, Львов:

Я услышал о Чернобыле по советскому телевидению, когда был в Казахстане, в ссылке. И должен сказать, что меня, битого пса, битого пропагандой, битого всей муштрой лагерной жизни, все же подкупила советская пропаганда. Когда я впервые услышал, что там за паника поднялась, подумал, что ничего же страшного, все в порядке, что же они так заволновались. Потому что советская власть преподнесла это, как инсинуацию людей паникеров, хотя на самом деле все в порядке.

Откровенно говоря, где-то несколько дней, пока не получил писем от друзей из Киева, пребывал под таким впечатлением. Потом мне было очень стыдно за то, что я дал себя подкупить. Тогда начались тревожные письма из Киева, но они были встревожены каким-то странным образом. В то время Киев много иронизировал, шутил над этим. Это была своеобразная психологическая реакция людей на эту тревогу. Потом уже стало ясно, что это такая защитная реакция человеческой психики на проблему, которая может оказаться на самом деле очень серьезной, психика защищается шутками, анекдотами, каким-то подтруниванием над самим собой. Это было второе впечатление о Чернобыле, которое пришло из Киева. Ну, а потом уже стали приходить известия о настоящих размерах этой катастрофы, тогда уже все стало на свои места, и стало понятно, что это настоящая трагедия.

Наталья Бельченко, писатель, Киев:

На майские наша семья отдыхала в парке Дружбы народов. Жгли костёр, похоже, ни о чем не беспокоились. Спустя время наш класс (я была в седьмом) в числе прочих отправили в пионерлагерь в район Славянска или Славяногорска. Посадили в поезда на станции Петровка (школа была Оболонская, № 210). Помню, ехала в последнем вагоне, из-за жары позволили открыть дверь в его конце, и были видны убегающие рельсы. А незадолго до этого искупалась в заливе Днепра и потом долго ломала голову, не нахваталась ли радиации.

Александр Пасхавер, экономист, президент Центра экономического развития, Киев:

Я был информирован о трагедии с самого начала, потому что мои друзья работали в соответствующих институтах. Поэтому я имел полную информацию, несмотря на всю секретность. Я имел не только информацию о масштабах происходящего, но и о влиянии его на здоровье людей. Это было для меня потрясением, шоком, может быть самым сильным за всю мою жизнь. И я направил все свои усилия на то, чтобы вывести свою семью за пределы Киева. Это было не так просто по ряду причин. Бытовые вопросы, вроде билетов, я преодолел. Но, кроме того, было сопротивление семьи, не столь грамотных в этом деле, как я. Помимо этого, оказалось, что распространенность радиационного заражения значительно больше, чем я думал. Моя семья сначала выехала к родственникам в Кишинев, где после я обнаружил достаточно высокий уровень радиации, в десять раз превышавший нормы.

На тот момент у меня было уже двое маленьких детей, я не знал, как дальше строить свою судьбу. Я рассматривал вопрос о переезде в другой город, договаривался о работе… Сорвалось, потому что в советское время в крупные города не так просто было устроиться. Месяцев шесть я держал детей за пределами Киева, после чего смирился с существующим положением. Первые несколько лет контролировал радиоактивность окружающих вещей, но через несколько лет просто забыл об этом. Сейчас у меня дозиметра в квартире нет.

Паника в городе если и была, то она не имела ясных форм. Были совершенно идиотские распоряжения власти, которые противоречили здравому смыслу. Например, власть не давала женщинам с детьми выехать за пределы города. На предприятиях города было дано распоряжение не пускать их в отпуск. Но люди начали понимать, что к чему, только в середине мая, вследствие сокрытия информации. И когда матери осознали опасность для своих детей, произошло довольно необычное явление для советской власти – они просто наплевали на все распоряжения, это было массовое явление. Они не спрашивали никаких разрешений, просто бросали заявления на отпуск и уходили. В результате Киев опустел, остались одни мужчины, которые (я в их числе) постоянно следовали рекомендации пить красное вино, что создавало атмосферу некоторой приподнятости, ощущения праздника. Мы были в таком состоянии постоянно.

Виктор Суслов, экс-министр экономики Украины, заслуженный экономист, Киев-Харьков:

В 1986 году я жил в Харькове, работал доцентом Харьковского университета. Первая информация тогда у меня появилась через моего друга – соседа по комнате в общежитии. Он поехал на рыбалку, на Припять, как раз на 26 апреля, но через пару дней вернулся. Он рассказывал: «Сидим, ловим рыбу, светло, голубое пламя вокруг, реактор горит…» Вот с такими богатыми впечатлениями он приехал. А через несколько дней людей повезли из Чернобыльской зоны, в том числе и в Харьков. Мой отец тогда лежал в больнице, потом больных всех выписали. Большое количество людей из Чернобыльской зоны принял тогда на срочное лечение Харьковский институт радиологии. Очень много людей прибывало с вещами и сразу на госпитализацию.

Запомнилась дождливая погода конца апреля - начала мая. Ходили слухи о том, что дождь искусственный, чтобы посадить радиацию. По телевизору шли сообщения, что волноваться нет причин, что на самом деле ничего особого не случилось. А подъем паники – это воздействие вражеских голосов.

В Харькове паники не было, никто из Харькова не выезжал. Но много людей из Киева приезжали в Харьков. Мне кажется, что подавляющее большинство людей относилось к случившемуся достаточно спокойно. Видимо, они не достаточно хорошо понимали суть происходящего.

Константин Сигов, кандидат философских наук, директор издательства «Дух і літера», Киев:

Я много лет воздерживался от высказываний по этому поводу. Потому что все это, мне казалось, не туда комментировалось. Но потом, все-таки, написал статью об этом, она была опубликована в газете День. Спровоцировала меня на это Светлана Алексиевич. Я участвовал в том, чтобы ее книжка «Чернобыльская молитва» вышла на украинском языке. Был круглый стол в журнале «Дух і літера» по Чернобылю с участием Светланы Алексиевич. Она сказала, что, так как уже очень много фактов, нужно какое-то их осмысление и обратилась к философам. И мы - Могилянка и «Дух і літера» провели обсуждение этого вопроса.

Что до моих личных воспоминаний… У нас за год до этого события родился сын, нам пришлось просить моих родителей, чтобы они уехали из Киева. Они поехали в Новороссийск. Наверное, я не буду одинок, если отмечу, что этот город, из которого уехали дети, выглядел не менее странно, чем город, из которого другие оккупационные власти пытались устранить евреев. Это был очень странный город – без детей, или почти без детей. По крайней мере, все, кому это удалось, постарались детей выслать. И эта отправка детей на ошеломленном киевском вокзале, где люди не знали ни как найти место, ни как прощаться, ни как провожать… Очень странно вспоминать это. Это очень тяжелая травма для всей киевской культуры. Все это до сих пор до конца не осмысленно и не пережито.

Недавняя японская трагедия должна провоцировать на то, чтобы люди подумали об этом как-то глубже, может быть даже менее локально постсоветски. Помню, в Париже появилась статья, как реакция на Чернобыльскую трагедию, под названием «Правдофобия». Это действительно болезнь, не менее лучевой, которая поразила не только ЦК партии и медиа. Но самое важное, что теперь, в отличие от предыдущих лет, когда правдофобия была латентной, она вышла на авансцену. Мы увидели, что правдофобия действительно болезнь всей системы, что правду сказать боятся не только какие-то оголтелые чиновники по идеологии, но и многие другие люди, которые так или иначе завязаны на чиновничью систему. Мне кажется, что с одной стороны - контраст, с другой - перекличка с тем, как сейчас это происходило и происходит на наших глазах в Японии, могут показать, как люди реагируют по-разному на бедствие, которое в любой момент может настигнуть любую точку планеты. И, как преодоление тех или иных фобий, может помочь людям в выходе к настоящей правде, которая по-настоящему одна только может отвечать на трагедию человека. Потому что, когда человеку говорят правду, тогда он понимает, что он человек. Ему отвечают люди, он находится все еще в человеческом мире, а не в каком-то потустороннем, инопланетном, бесчеловечном.

Впоследствии это послужило толчком к тому, что в Париже, когда меня пригласили писать для Европейского словаря философии, я написал для него статью «Правда». Разумеется, она не исчерпывает предмет, а только указывает на его загадочность. Потому и для «Політ.ua» именно эту тему я брал для своей лекции. По ту сторону старых и новых фобий не ведет парадокс правды, быть может, ключевой парадокс нашего смыслового пространства.

Наталя Яковенко, доктор історичних наук, професор та завідувач кафедри історії НаУКМА, Київ:

Дізналася я про трагедію по голосам «із-за бугра». Паніки не було, тому що в родині ніхто дуже не розумів. Чоловік уявляв собі це, бо він починав своє життя в Томску-2. Але це не уявлялося, це було все не зрозуміло настільки, що не уявлялося якоюсь безпосередньою загрозою. А дітей маленьких у нас уже не було, син на той час уже був підлітком. Ми його в хаті закрили і не давали виходить на вулицю.

Паніки не було. Я тоді працювала в університеті Шевченка. Що ми робили, то це розповідали кожен день на факультет нові анекдоти. З цього починався наш день.

Перевод

Наталья Яковенко, доктор исторических наук, профессор и заведующий кафедры истории Национального университета Киево-Могилянская Академия, Киев:

Узнала о трагедии по голосам «из-за бугра». Паники не было, потому что в семье все не очень понимали. Муж представлял себе это, потому что он начинал свою жизнь в Томске-2. Но это было непонятно настолько, что не представлялось какой-то непосредственной угрозой. А детей маленьких у нас уже не было, сын в то время уже был подростком. Мы его в доме закрыли и не давали выходить на улицу.

Паники не было. Я тогда работала в университете Шевченко. Что мы делали, так это каждый день рассказывали на факультете новые анекдоты. С этого начинался наш день.

 

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.