29 марта 2024, пятница, 10:40
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

15 июля 2011, 11:47

«Горе злу»: на смерть «Таганки»

Разломали старую «Таганку»
Подчистую, всю, ко всем чертям!

(Владимир Высоцкий
«Эй, шофер, вези в Бутырский Хутор…»)

Реплика Юрия Петровича Любимова, брошенная в финале, – «пусть ими руководит профсоюз», – была об уникальности «Таганки». Требовать от театра Любимова уважать актеров – все равно что требовать от театра дель арте репетировать лацци: это будут уже не «Таганка» и не дель арте.

Бунтующая труппа до сих пор относится к психозу режиссера как к очередному закидону герцога Мандарина из «Чиполлино», то есть уверена, что поорет, но с буфета не сбросится.

Когда пауза затянулась и стало сдаваться, что «Таганка» заканчивается, я заказал билеты на «Горе от ума — Горе уму — Горе ума» – четвертый и последний таганский спектакль (до этого был бриколаж «До и после», «Марат и Маркиз де Сад» и «Братья Карамазовы»). Показалось символичным сходить именно на эту пьесу, хотя бы из-за названия. Решил заодно вспомнить жанр школьного сочинения.

Дети, которых в школе заставляют писать сочинения на тему «Новаторство Грибоедова-драматурга», по определению не могут написать ничего путного – потому что догрибоедовскую драматургию они не знают. Единственная пьеса XVIII века, которую проходят, – «Недоросль» Дениса Фонвизина – сделана в совершенно другой комедиографической традиции и вообще считается chef-d'œuvre, т.е., нестандартным продуктом времени, а, чтобы понять, в чем Грибоедов был новатором, нужно знать, с чем сравнивалось, – т.е., массовую комедиографию.

Заслуженный учитель РФ Лев Иосифович Соболев перед «Горем от ума» заставляет детей читать «Говоруна» Хмельницкого и раннюю статью А. Л. Зорина «Горе от ума» и русская комедиография 10 – 20-х годов XIX века» (Филология. Сб. работ студентов и аспирантов филологического ф-та МГУ. Выпуск 5. М., 1977. C. 68 – 81), где пьеса Грибоедова рассматривается на фоне комедиографических ходов того же Хмельницкого, А.А.Шаховского и М.Н. Загоскина. Там показано, как Грибоедов остраняет растиражированный комедийный сюжет: глупые, вздорные и болтливые претенденты на руку выводят из себя невесту, которая в финале предпочтет им дельного и немногословного жениха.

В «Горе от ума» дельный и немногословный герой оказывается дураком и подлецом, в чем современники видели классицистическую ошибку. Мутацию традиционной любовной интриги пытался объяснить сам Грибоедов в письме к Катенину: «Ты находишь главную погрешность в плане: мне кажется, что он прост и ясен по цели и исполнению; девушка сама не глупая предпочитает дурака умному человеку…». Это, однако, не его изобретение. Предпочитать девушка могла кого угодно, но должен быть отец, дядя, опекун, случай, – кто угодно, кто отвратит ее несчастную склонность (Грибоедов в итоге и не даст Софье Фамусовой выйти за Молчалина). Однако обратные прецеденты были.

В анонимной двухактной комедии «Письмо, или Богатая невеста» (1788) нехитрое дурное дело доведено до конца.

Комедию эту никто не читал, кроме П.Н. Беркова, который ее тоже не читал: в монографии «История русской комедии XVIII века» (Л., 1977. С. 291) он назвал ее «самой бездарной среди особо бессодержательных», разбирать не стал и от брезгливости неточно пересказал фабулу. Меж тем, в ней предвосхищена интрига – девушка (тоже Софья), сама не глупая, предпочитает явно недостойного жениха. Софья влюбляется в безусловно порочного и развратного г-на Махалова и навязывается ему в невесты. Разоблачаемый всю дорогу Махалов, чья семья разорила девицу Люмилову (конфидантку Софьи), не любит Софью и не уважает, но узнает в финале, что она богата и соглашается на свадьбу по расчету. Комедия настойчиво кончается потенциально несчастным браком, который по всем комедиографическим канонам должен быть отвергнут. От ошибки не были гарантированы даже добродетельные герои (у фон Визина, например, безнаветный Милон, одобренный Стародумом, во внесценическом браке с Софьей оказывается не таким благородным, каким был на словах), но дело тут в другом.

Об авторе комедии «Письмо, или Богатая невеста» известно только то, что это женщина: комедии предпослано «Письмо от сочинительницы к издателю», подписанное нераскрытым криптонимом «N». Финал мотивирован не то женской логикой, не то неумением построить интригу: в пьесе нет «эмброглiи» – отца невесты, который должен навязывать брак, исходя из ее блага или сословных соображений, и вообще никаких альтернатив недостойному жениху. Софье не из кого выбирать, да она и не хочет, потому что поглощена одной неразумной страстью – к Махалову, которому все прощается. Классицистически комедия неправильная, финал ее нерационалистичен. Можно предположить, что удовольствование всех подпитывается екатерининской комедиографией рококо (предпочитавшей снисходить пороку, нежели наказывать), и драматург рокайльно-сентименталистской выучки отстаивает право на безрассудство и женскую прихоть. (Между прочим, Софью Фамусову за то же самое – за независимость  в выборе – комментаторы будут хвалить.) При очевидной разнице (Софья Фамусова не знала, что избранник уволакивается за ней «по должности», и она не присутствует при разоблачении Молчалина, а Молчалин не пристает к Лизе в последней сцене в ранней редакции; «богатая невеста» же имеет способы убедиться в порочности Махалова, но, вопреки всему, потакает явно неразумному желанию), прецедент грибоедовскому плану есть. Падают в цене суждения самой девицы – ее благоразумие (а Софья, от греч. σοφία – имя для благоразумных девиц) и ее собственный выбор дискредитированы уже в этой анонимной комедии конца XVIII века.  

Разница между «Письмом» и «Горем от ума» не чрезмерно большая: у Грибоедова есть три претендента на руку Софьи и все три недостойные – калумниатор, дурак и подлец.

Часто цитируются слова Грибоедова из того же письма к Катенину:  «В моей комедии 25 глупцов на одного здравомыслящего человека; и этот человек разумеется в противуречии с обществом его окружающим, его никто не понимает, никто простить не хочет, зачем он немножко повыше прочих, сначала он весел, и это порок: «Шутить и век шутить, как вас на это станет!» — Слегка перебирает странности прежних знакомых, что же делать, коли нет в них благороднейшей заметной черты! Его насмешки не язвительны, покуда его не взбесить, но всё-таки: «Не человек! змея!», а после, когда вмешивается личность, «наших затронули», предается анафеме: «Унизить рад, кольнуть, завистлив! горд и зол! » Не терпит подлости: «ах! боже мой, он карбонарий». Кто-то со злости выдумал об нем, что он сумасшедший, никто не поверил и все повторяют» 

Пушкин, напомню, усомнялся в уме этого единственного здравомыслящего на всю комедию: его «ум» дискредитирован болтливостью, он остроумничает и проповедует не у места. «Все, что говорит он, — очень умно. Но кому говорит он все это? Фамусову? Скалозубу? На бале московским бабушкам? Молчалину? Это непростительно. Первый признак умного человека—с первого взгляду знать, с кем имеешь дело»; «Чацкий совсем не умный человек – но Грибоедов очень умен».

Как мутировали у Грибоедова комедиографические типы видно из ранней редакции «Горя от ума», – т.н. «музейного автографа», подаренного первому слушателю комедии С.Н.Бегичеву и сохранившего следы празамысла.

«Чацкий» был «Чадским», от слов «чад» ‘угар, угольная окись’, ‘смрадный, вонючий дым с гарью’ и «чадить», т.е. ‘подкуривать дымом, причиняя угар и удушье’ или «чаднеть» ‘становиться чадным и смрадным’. Он не просто болтун вроде Звонова из «Говоруна» Хмельницкого или Зельского из «Сплетен» Катенина или Беневольского из ранней комедии самого Грибоедова «Студент». В классицистическом празамысле «Горя от ума», реликты которого осели в ранней редакции, он должен был быть воплощением одного конкретного порока – порока злословия. Чадский «весел и умен, и ловок и остёр» только на вкус горничной, а для Софьи его остроумие – поток злости:

«...привязан он к чему,
Окроме шутки, вздора?
Всех в прихоть жертвует уму,
Что встреча с ним у нас, то ссора»

(Грибоедов А.С. Горе от ума. Изд. подг. Н.К. Пиксанов при участии А.Л. Гришунина. М., 1969. С. 137).

Слово «ум» тут встречается впервые, и это синоним острословия и злоречия. Для московских салонов Чадский – попросту злой, и, к тому же, высказывается без обиняков, в отличие от злобной графини Хлестовой из гарусовского фальсификата 1875 года, которой хватает ума говорить то, что думает à part. В этом был первый смысл заглавия, где «горе» – это расстроившаяся свадьба Чадского, а «ум» – остроумие и смех. Прямой прообраз Чадского – Хохоталкин из стихотворной комедии Клушина «Смех и горе» (1792), и перекличка заглавий не случайна. Хохоталкин вышучивает женихов-конкурентов – птиметра Ветрона и Плаксина, как Чадский будет вышучивать глупость Скалозуба и Молчалина. Для Клушина отвергаемый невестой остряк все ж предпочтительней дурака и даже делается резонером: «Когда бесчестию хотят дать виды чести, /  Когда подлец, дурак живут посредством лести, /  Коль сердце, ум, душа осуждены страдать, – Не должно ли тогда смеяться и кричать?» (монолог Хохоталкина); но резонер – другое амплуа, он непригоден на роль жениха.

Для Грибоедова способность зло всех вышучивать – показатель ума, а для Софьи (в конце концов, – ей выходить замуж) – характеристика отрицательная. Колкость, злость она навязчиво ставит в упрек Чадскому: «Не потому ли, что так славно Зло говорить умеет обо всех» (136). Пра-Чацкий (Чадский) – воплощение порока злоречия и отвергается невестой именно из-за своей злобности, ср., как говорит Л.И. Соболев, – «лексический ряд» к «чадить»: «змея» (коннотирующая яд и ядовитость), «...вы желчь на всех излить готовы» (181), «град колкостей и шуток» (182), «дым, прах, смех» (все, кроме объекта желания) – реплика кодирующая фамилию. Чадский-сочинитель («Он славно пишет, переводит») отсылает к болтливым и самовлюбленным педантам из комедий Сумарокова, которые тоже пишут и переводят, – карикатурам на Тредиаковского, списанным с Хольберга и Мольера.

Когда Чадский начинает признаваться в любви – через апарт «(Раз в жизни притворюсь)» – притворство означает, что он откажется на несколько минут от злословия по адресу Молчалина. Его признание, когда он начинает рекламировать себя – «Но есть ли в нем та страсть? То чувство? / Пылкость та? / Чтоб кроме вас ему все в жизни Казалось прах и смех? / Дым, мелочь и тщета?» (181) – комическое бахвальство. Еще одна из характеристик Софьи – «Зачем же быть... Так не воздержну на язык? В презреньи к людям так не скрыту? Что и смирнейшему пощады нет!» (182). Здесь предвзятая Софья вступается за Молчалина и произносит фразу «Шутить! И век шутить! Как вас на это станет» (182) – настолько зацитированную, что уже не воспринимаемую как сатира на доминанту характера. Чадский отказаться от привычки острить не может, и это, как у Клушина, мешает любовной интриге: он тут же старается оправдаться, что смех вовсе не единственная цель его жизни, и тут же сбивается на иронию, опровергая себя: «Мне весело, когда смешных встречаю, / А чаще с ними я скучаю». Набиваясь к Софье в компанию, он обещает, что поговорит «Про ум Молчалина, про душу Скалазуба» (185).

Когда Лиза – субретка, которая со времен комедий Бомарше была рупором здравомыслия, – говорит о Скалозубе «Шутить и он горазд, ведь ныньче кто не шутит!» (174), она уравнивает Чацкого и Скалозуба. Кстати, это черта фонвизинских героев, и когда Инна Вишневская в книге «Гоголь и его комедии» (1976) делилась наблюдениями о «фронте сатирических работ», ведущихся «осмеиваемыми» персонажами (за что ее похвалит рецензент «Нового мира», поэт Сергей Михалков), она просто повторяла репрессированого Г.Гуковского: в «Недоросле» «острят дураки и умные, злые и добрые».

Радикальное «новаторство Грибоедова» – смена оценок в комедиографической аксиологии остроумия на базе традиционной сюжетной схемы.

Драматург, сочиняя для героя ядовитые речевые партии, вложил в них слишком много мыслей, под которыми мог бы подписаться сам, а сюжетная схема (и инерция ее восприятия) остались старые. Да и речевые партии Грибоедова-Чадского неоригинальны: во втором акте комическое «злоречие» Чадского начинает совпадать с сатирическими топосами, восходящими к моралистике XVII века. Для Фамусова Чадский – франт, мот и сорванец (147), более приемлемый, чем безродный и нищий тверской протеже, но тоже нежелательный, поскольку не служит (150). Фамусов приводит пример низкопоклонства, по всем канонам, отрицательный – Максим Петровича – тип придворного, описанный еще у Лабрюйера и Дюфрени. Чацкий же просто злословит, но его изобличения – лишь негатив монолога Фамусова, фигура фикции, прием просветительской сатиры.  

В характеристиках галломании Чадский и Фамусов совпадают, потому что у них общие источники – штампы из сатир времен Очаковских и покоренья Крыма. Обличать Москву начала в своих комедиях Екатерина, которая Москву ненавидела, ср. антигалломанско-москвофобские пассажи «Горя от ума» и первой сатиры Николева 1774 года («О бедная Москва! О ты, пространный град! / В тебя-то вовлекли французы сей обряд») 

Женихи в Москве перевелись, есть только злобный остряк, тупой военный брамбарасовского типа, который «слова умного не выговорил с роду» (136), традиционный же тип молчаливого и дельного жениха – Молчалин – именно поэтому показался Пушкину «не довольно резко подлым», что в классицистическом празамысле был положительным. Выводить в сотый раз на сцену галломана для Грибоедова было слишком банально, он вывел сервилиста, прикинувшегося сентиментальным героем. Сервильность (следствие принципа «угождать всем людям без изъятья», действующего для всех в зависимости от обстоятельств) Софья принимает за модную чувствительность («Беспечна я: он за меня боится, Задумаюсь – он прослезится» – 137) и выдумывает руссоистское препятствие в виде неравного брака по модели «Новой Элоизы». С третьего акта, когда начинается неуместная проповедь Чадского в салонах, Софья – вполне в духе архетипа о мудрых женах – выбирает себе жениха и развивается ее выдумка о безумии Чадского – это наказание навязчивому остряку; девушка находится, как его проучить: «А! Чадский любите вы всех в шуты рядить / Угодно ль на себя примерить?» (205). Дальше начинается хорошо описанное Ю.Н. Тыняновым накопление сплетен («Я был в краях, / Где с гор верьхов ком снега ветр скатит, / Вдруг глыба этот снег, в паденьи все охватит [...] И что оно в сравненьи с быстротой, /  С которой чуть возник, уж приобрел известность / Московской фабрики слух вредный и пустой» – с. 233); сама тема – из комедий Екатерины, где слухи и сплетни суть черты быта «столицы безделья», погрязшей «в праздности и роскоши».

И ничего с тех пор в Москве не изменилось. «Дома новы, но предрассудки стары, / Порадуйтесь, не истребят / Ни годы их, ни моды, ни пожары».  

В постановке Любимова последний стих читался так: «Не истребят ни годы их, ни мэры, ни пожары». Мой знакомый театральный критик, смотревший спектакль раньше (премьера была 30 сентября 2007 на 90-летие Любимова), сказал, что этой вставки не было: она появилась, видимо, после падения Лужкова и воцарения Собянина. Публицистические вставки, выхваченные из новостей и лобовым способом, прямым текстом вытащенные на сцену – фирменный любимовский прием. Они не фиксируются в сценарии и меняются из спектакля в спектакль.

Гости на фамусовском балу поют газмановский гимн «Москва, звонят колокола». (Кстати, в афише авторами музыки к спектаклю значатся «А. Грибоедов, И. Стравинский, Ф.Шопен, Г. Малер, В. Мартынов», и никакого Газманова там нет, так что к растаскиванию театра вполне могут подсосаться активисты из Российского авторского общества.)

Грибоедов проецировал Чацкого на себя, Любимов, конечно, – на себя. В интервью «РГ» он говорил, что Чацкий ему симпатичен: «И тут я не согласен с Пушкиным, которого боготворю». Разумеется, Любимов не согласен. Вяземский, кстати, скорректировал наблюдение Пушкина из письма: «Ум, каков Чацкого, не есть завидный ни дли себя, ни для других. В этом главный порок автора, что, посреди глупцов разного свойства, вывел он одного умного человека, да и то бешеного и скучного».

Любимов сам такой же незавидно умный, бешеный и скучный, как Чацкий.

Его «До и после» – авангард без чувства юмора. Грибоедовская пьеса получилась бешеной по ритму и, как обычно у Любимова, синтетической: хореография, декорации, песни, цирк.

Любимов учел реплику Пушкина и исправил поведение Чацкого так, чтобы он не попадал в глупые ситуации, где его ум дезавуировался – т.е. убрал все реликты «музейного автографа». Чацкий (Тимур Бадалбейли) не комичен: он кидается репликами, но не проповедует в салонах и не буффонит (за него это делают другие), скорее, ведет себя как циник, уставший от роли резонера.

Режиссер постарался, чтобы получилась именно комедия (жанр, заявленный в афише), а не сборник стихотворных проповедей. Монологи урезаны, а хрестоматийные пассажи, которые заставляют в московских школах учить наизусть, обыгрываются и обрываются, афоризмы произносятся небрежно, чтобы снизить пафосность, а некоторые речевые партии поются (например, партия Софьи), как в комической опере. Там, где риторичность угрожает наскучить, – театральная условность: голос суфлера на весь зал подсказывает Чацкому слова из филиппик, а он огрызается: «Я помню…» Финальная реплика Чацкого «Карету мне, карету», которую, казалось, без пафоса невозможно было произнести, переразложена: дворецкий за сценой объявляет «Карету!», Чацкий переспрашивает рассеянно «Мне?» и соглашается, пожалуй: «Карету».

Александр Лырчиков, играющий Молчалина, в 42 года выглядит лет на 20. Главным героем пьесы становится не Чацкий, а Лизанька в исполнении Полины Нечитайло. Чуть не забыл один из самых запоминающихся моментов: Чацкий на балу танцует с арапкой-девкой из свиты Хлестовой.

Швы от монтажа видны только тем, кто знает текст наизусть. Сокращая пьесу, Любимов боялся провала: «В Париже, где, как мне рассказывали, сделали хороший перевод, пригласили прекрасных артистов, которые следовали каждой букве, зал полуспал. И в антракте половина публики ушла».

Удержать современную публику на классике – задача всегда нетривиальная. В случае с «Горем от ума» можно было попытаться вернуть пьесу в русло не реалистической, а рокайльной комедии, которой она на самом деле и является.

В этом нет никакого удешевления. Первая же сцена и вся завязка «Горя от ума» – тайное свидание, хозяину дома следить за дочерью мешает совращение горничной, которая не слишком и сопротивляется домогательствам, дальше – типичная интрига положений рококо, когда каждый персонаж замешан в амуры, отчего возникает комическая путаница, как в предрокайльной стихотворной комедии «Сумасбродная семья» (La Famille extravagante, 1709; в русском прозаическом переводе княгини Катерины Меньшиковой 1778 года – «Развратное семейство») Марка Антуана Леграна, открытого на российском театре Александром Волковым, или, чтоб не ходить так далеко за примерами, как в «Бригадире» Дениса Фонвизина. 

Скандальная двусмысленность (амбигитивность) сюжетных ситуаций «Горя от ума» порицалась современниками (по совету С.Н. Бегичева Грибоедову даже пришлось сделать начало пьесы скромнее, чем в сожженной рукописи), актрисы отказывались играть Софью, считая роль непристойною (А.М. Каратыгина благоразумно предпочла сыграть замужнюю Наталью Дмитриевну). В начале XIX века войдет в моду обличать «грубые нравы» екатерининской эпохи, а цензура будет запрещать даже тексты, раньше свободно издававшиеся. Князь Д. Горчаков в «Послании к князю С. Н. Долгорукому» по-матерному нападет на непристойности театра:

«И скучных свободясь издревле чтимых муз
Чем превосходен стал очищенный наш вкус.
К благопристойности пустую бросив веру
Нам б<лядство> на театр выводят для примеру»

(цитирую по публикации А.Л. Толмачева в «Вестнике архивиста» за 2002. № 2. С. 212; во всех других два последних стиха вымарывались без указания купюры).

Фразу Пушкина «Софья начертана неясно: не то блядь, не то московская кузина» все помнят с детства, некоторые даже писали в школе сочинения на эту тему. Пушкин не любил (и не понимал) романистику рококо: «неясно» тут для него значит «плохо», а для рококо «неясно» – значит скандально-двусмысленно, игриво-двойственно и принципиально нерешаемо.

Рокайльность сцены не в неприличии, а именно в двусмысленности: занятия Софьи с Молчалиным позволительно истолковать в две стороны одновременно («не то…, не то…»), именно этим и занимались зрители. При этом «Молчалин, гуляющий возле женских спален» (129), – так в ранней редакции звучала хрестоматийная фраза «Нельзя ли для прогулок подальше выбрать закоулок» – вызывал меньше нареканий; с ним было все понятно. «Девичью честь» Софьи Фамусовой обеляли, в основном, литературоведки: сперва И. А. Гриневская [Оклеветанная девушка  (Софья в комедии «Горе от ума») // «Ежемесячные сочинения», 1901, № 10; Кого любит Софья Павловна? // Там же, 1901, № 11], потом академик М. Нечкина [Грибоедов и декабристы. Изд. 3. М., 1977. С. 289 – 297]. Решается этот, по выражению А.Р. Кугеля, «академический вопрос» элементарно. Софья, конечно, блядь (это у нее наследственное, Фамусов о ее матери говорит: «...чуть врозь... – уж где-нибудь с мужчиной», с. 237), но в физиологическом смысле, скорее всего, девственница. В сцене ночного свидания из ее спальни «слышно фортопияно с флейтою, которые потом умолкают». «Игра на флейте» – эвфемизм fellatio, восходящий, видимо, к метафоре «chuixiao» из «Западного флигеля» Вана Шифу, китайского драматурга XIII в. (An Introduction to the World of The Western Wing // Shifu Wang. The story of the western wing. Ed. & Trans. with an Introduction by Stephen H. West and Wilt L. Idema. Berkeley & Los Angeles: University of California, 1995. P. 96), а «игра на фортепиано» в таком случае – куннилингус или какая-то мануальная стимуляция без пенетрации. Даже на метафорическом уровне сохраняется рокайльная двойственность: «не то…, не то…». (Смыслы эти столь очевидны, что странно, почему они не стали общим местом в грибоедовистике, а метафоры до сих пор не объясняются школьникам на уроках.)

Конспект двусмысленностей Грибоедова составлен в прологе к обсценной пародии на «Горе от ума» второй половины XIX в., родившейся, между прочим, в театральной среде.

Сатирик Петр Шумахер, сам сочинявший похабные стихи, приписывал ее в письме П. И. Щукину от 1884 г. «какому-то актеру Дольскому». Это не мог быть Мамонт Викторович Дольский (Дальский, наст. фам. Неелов; 1865–1918), потому что он не «какой-то». Скорее всего, автором был Михаил Михайлович Михайлович-Дольский из труппы товарищества русских актеров – посредственный драматический артист, «неврастеническую надрывность» которого критика 1900 г. называла «антихудожественной» (Веригина В.П. Воспоминания. Л.: Искусство, 1974. С. 223). Так же антихудожественно он переложил «Горе от ума» и, подражая Баркову, неизобретательно обыграл и флейту («Вот у Молчалина елда!.. / Ну, право, больше нашей флейты!») и fellatio («Ты приготовь мне шемизетку, / А мы еще в последний раз / С Молчалиным проделаем минетку» («шемизетка», которой нет в дефинитивном тексте ГОУ, пришла, видимо, из гарусовского издания: «У всех запачканы, измяты шемизетки»; значит, пародия написана, скорее всего, не ранее 1876 г.).

Любимов избавился от музыкально-сексуальных метафор («дуэта» нет, звучит только фортепьяно) и от рокайльных напластований (наверное, это правильно: если спрямить двусмысленность, получится либо скукота, либо похабщина), зато добавил своих. Памятка Фамусова в календаре «Я должен у вдовы, у докторши, крестить. / Она не родила, но по расчету. / По моему: должна родить» в исполнении Феликса Антипова звучит так, что вдова должна родить от Фамусова (до Любимова этот смысл был вовсе неочевиден). Фамусов тискает Лизу почти как в постановке «Малого театра» Виталия Иванова (1977). Раньше Чацкий на реплике «иметь детей кому ума недоставало» делал непотребный жест тростью: «Заканчивая монолог, брал трость посередине и однозначно изображал ею эрегированный фаллос. Все ржали обычно в голос – это был 100-процентный аттракцион», свидетельствует Александр Плеханов, сходивший на постановку раза четыре. (В спектакле 13 июля этого не было.) Когда Скалозуб рассказывает о княгине Ласовой, он тоже похабничает: «Такая вот у Ласовой езда» (такого стиха нет у Грибоедова). Софья Павловна в исполнении Анны Хлесткиной, скорее, стервозна, чем развратна.

Еще одна любимовская публицистичная находка: бал показан как московский корпоратив. В доме Фамусова все глушат шампанское, и к концу пьесы напиваются. Когда Скалозуб (Иван Рыжиков) угрожает дать «фельдфебеля в волтеры» – он в уматину пьян, Загорецкий (Сергей Трифонов) на балу хлещет бокал за бокалом и признается, что он «ужасный либерал», скорей, в припадке пьяной откровенности, чем с целью спознать побольше про «тайные собранья». Опоздавший Репетилов (Владислав Маленко) напился в английском клобе и «мелет вздор», его «не любишь ты меня» звучит как «ты меня не уважаешь». (Кстати, пьяных в русской комедиографии лучше всех выводила императрица Екатерина, и вообще алкоголики на русском театре – ее персональная инновация.) Это уже сатира не только на Москву. «У нас три четверти России пьют, – сказал Любимов в недавнем интервью чешским "Litetarni noviny". – У нас в России такой диагноз: зачат в подвыпившем состоянии. От этой болезни страдает, как минимум, треть нации. Россия из-за этого быстро вымирает...» Москва выделяется на фоне трети нации только прайсом.

Итог будет, hélas! непопулярным: загнивание театра и творческая деградация Любимова, о которых рассуждают критики, узнавшие в прошлом месяце из телевизора, что «Таганка» это еще какой-то театр, а не только песня, которую они любят поорать в караоке, когда накидаются, – по этой, сравнительно недавней, постановке незаметны. Тем не менее, сожалений нет: omnia finit. 

P.S. Насчет же конфликта есть мнение, что невысокие зарплаты актеров «Таганки» напрямую связаны с самыми низкими ценами на билеты, какие можно встретить в мск: в куда более задрипанных театрах мск цены на два порядка выше (при том, что качество продукта на два порядка ниже).

NB от редакции: эта статья Михаила Юрьевича Осокина обезображена цензурой.

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.