«Полит.ру» продолжает публикацию выступлений на экспертных семинарах, посвященных разработке стратегии Москвы. Семинары проводятся совместно с Российской академией народного хозяйства и госслужбы при президенте РФ. Разговор, посвященный проблемам развития туризма, продолжает искусствовед, специальный корреспондент издательского дома «КоммерсантЪ» Григорий Ревзин.
Когда у нас был праздник, 850-летие Москвы, московское правительство к нему выпустило сборник трудов членов московского правительства. Он открывается статьей Юрия Михайловича Лужкова о Москве как социокультурном организме, которая начинается неожиданной цитатой. Юрий Михайлович начинает с того, что древнеримский философ Цицерон определял город и задачи города таким образом, что в городе нужно поддерживать отеческие традиции и не слишком привлекать в него чужих. Потому что большое присутствие «чужих» может эти традиции нарушить. Не знаю, почему Юрию Михайловичу попался Цицерон, а не Платон, который все это обосновал, но установка была именно такая. И когда мы говорим о туризме, возникает вопрос, хотим ли мы изменить эту ситуацию. Есть туризм, а есть и индустрия туризма, это разные вещи.
Мы сегодня живем в доиндустриальную эпоху, у нас мануфактурный туризм. То, рассказывали про устройство ваших хостелов, – это типичная мануфактура, энтузиасты, семейные предприятия. Индустрии туризма в Москве нет. Правда, в силу того, что город очень большой, «домашнее производство» позволяет принимать до миллиона туристов в год (звучавшие цифры про 4 млн – это просто иностранцы, включая легальное СНГ, а не туристы ). Это означает, что в Москве просто нет туризма. Аналогичные цифры по Риму, Парижу –19, 17 миллионов. Даже по Петербургу – 4 миллиона туристов при 4 миллионах населения. То есть у них 100% от населения города, а у нас 8-10%. Хотим ли мы его развития? У нас есть такая задача? Тогда вопрос в том, кто ее субъект. Московское правительство хочет развития туризма? С какими целями?
Была советская индустрия туризма, но это идеологическая индустрия. Она приобщала жителей Воронежа к Москве как столице нашей Родины. И иностранцам показывала успехи социализма с лицом Москвы. Этой индустрии больше нет. Другие цели у правительства Москвы – это экономические цели? Культурные? Их надо хоть немного определить. Я не знаю, как их определять, не очень понимаю, есть ли они.
Когда мы говорим об индустрии туризма, то все рассказы о том, что нужно расширить ассортимент интересных мест, – это совсем неверно. В этом году я ездил в Шанхай на всемирную выставку. Вот ты входишь во французский павильон: Нотр-Дам, Ренуар, круассан, Диор. Все, больше ничего нет. Входишь в испанский павильон: коррида, футбол, Пикассо. Больше ничего. В России по идее должны быть Кремль, Большой театр, Толстой и Достоевский. Но там этого не было. Там был сон Незнайки, употребившего грибов.
Марина Хрусталева говорила о том, что в Москве трудно найти здания архитекторов-авангардистов первой половины ХХ века. Если приехать в Иерусалим, чтобы посмотреть святые места – пожалуйста, но если интересно посмотреть современную архитектуру, такого путеводителя ни на каком языке, кроме иврита, ни в одном магазине вы не найдете. И сведения о том, кто построил еврейский квартал в Иерусалиме, приходится искать в научном сборнике. Это к вопросу о раскладе знаний. Это везде более локальные события, более сложные, которые интересны небольшому количеству людей.
Для индустрии важен очень ограниченный набор мест, который нужно продвигать всюду. И именно на него, как на манок, привозить туристов. У них это Нотр-Дам и Ренуар, а у нас почему-то Незнайка. Всемирная выставка – это просто обмен визитными карточками для туризма. И нам там не очень понятно, чем мы занимаемся.
Если говорить, какого рода туризм в Москве возможен, надо понимать, что существует туризм глобальный и локальный. Есть места, которые «генерят» глобальные события. Туризм Нью-Йорка, Лондона, Рима – это мировой туризм. Там происходят премьеры, выставки. На эту тему тоже существует индустрия. У нас задан вопрос «Туризм в Москве как глобальном городе», но, понимаете, есть индустрия культурных событий глобального города. Мы хорошо ее знаем по примеру Гуггенхайма, когда одна выставка гоняется по всем местам, которые претендуют на глобальность. Москва на сегодняшний день глобальных событий в культуре не порождает вообще. Это важно осознавать. Просто нет таких событий, которые разносятся на весь мир. У нас есть только локальные события, это показывает очень четко, и это определяет образ туризма.
Бренд Москвы более или менее понятен, он сам собой сложился. Для России это такое место, которое тянет из нее все соки, это город больших денег, большой власти, больших пороков, которые мучают всю Россию. Для Запада Москва – это город без правил, город авантюризма, город без закона, больших денег, большой власти, больших пороков. Эти признаки вообще-то сильно пересекаются. Поездка в Москву – это такое сошествие в ад. Здесь можно попасть в авантюру, опасную, интересную атмосферу, где можно или очень обогатиться или погибнуть. Это экстремальный урбанистический туризм. В этом плане бренд сильный, но не знаю, хотим ли мы его развивать? Хотим ли строить индустрию именно на нем? Тут невольно думаешь, что Юрий Михайлович в чем-то прав: может быть, действительно лучше жить отечественными установлениями и не особенно манить «чужих» такого рода искушениями.
Это довольно богатая тема, игра на ощущении, что Москва – это такое Инферно, изнаночная сторона мира, или вообще другой мир. Он, конечно, оформлялся через миф об СССР. Нужно понимать, что для мира СССР и являлся таким инфернальным местом, а СССР – единственно узнаваемый бренд, который существует от России в мировом масштабе. Я не уверен, что русский архитектурный авангард знают в масштабах индустриального туризма, в локальных кругах знают – архитекторы, критики, интеллектуалы. А в индустриальных – нет (если нам нужно 20 миллионов туристов в год). Но СССР знают, это как раз не проблема. И все части СССР у нас могут работать на этот имидж. Это касается архитектуры и т.д. Но знание об СССР в Москве получить трудно, оно не предъявлено. У нас пласт СССР вообще очень слабо предъявлен. Вы входите в Политехнический музей, вот вход, советская раздевалка, 1960-х годов, с вворачивающимися крючками, а вот, за телефонной будкой, лежит атомная бомба, изделие №1. Она сама, просто из нее вынут атомный заряд. Вот такая лежит вещь. Это ведь в принципе главная вещь ХХ века. К ней должен быть организован путь, шествие, в конце нужно на карачках ней подбираться: очень страшно. Самая страшная вещь. А сейчас она просто валяется. Естественно, никто не понимает, что это такое.
И если говорить о каких-то конкретных предложениях, я бы просто предложил московской мэрии подумать об организации музея СССР.
Это был гигантский социальный эксперимент, главный эксперимент ХХ века в истории человечества. Он интересен всему миру. Но, понимаете, делать музей для иностранцев мы не очень хотим. А нашим не так интересно смотреть советскую историю.
Я в свое время делал серию статей про московские малые музеи. Их получилось порядка 80 с разными экспозициями. Они выходили в «КоммерсантЪ-Weekend» в качестве серии. Среди них есть очень интересные места, есть не очень интересные, но около 40 из них связаны с историей СССР. Все они загибаются. Музей Красного креста и полумесяца, Музей радиотехники, Музей Мосводоканала, еще чего-то. У нас есть потрясающее место – бункер на Таганке на случай ядерной войны – подземелье, оно музеефицировано. Но реально, если вы туда приходите, там можно собрать и разобрать автомат Калашникова и надеть противогаз. Больше ничего. То есть курс НВП там повторяется школьный, там огромные пространства, и это, конечно, несомненный ад. Ты туда спускаешься и очень остро ощущаешь, что такое СССР. Если все эти экспозиции свести туда, и сделать там большой музей СССР, это будет опознавательный знак. Для этого вообще не нужны инвестиции – это пространство есть. Пропускная способность там отвратительная, всего один лифт, но есть прямой проход из метро в этот музей. В случае атомной войны там был предусмотрен выход в метрополитен, на Таганку, его можно открыть.
Если нужна такого рода идентичность, – да, она в Москве достижима. Работа по восстановлению культурной памяти об СССР и предъявление этого образа – это мощный ресурс для брендирования Москвы. И считаю, что это вполне пристойный имидж города для развития туристической индустрии. Музеефицировать плохо отрефлексированную историю, к которой у нас весьма сложное отношение – это проблема. Но все индустрии туризма связаны с операциями секвестра истории. Египтяне тоже не в восторге от Пирамид, но что поделаешь? Они бы хотели показывать Мубарака, но его никто не смотрит.
Если у нас есть индустрия и есть экономическая задача зарабатывать на туристах, привозить их сюда 4-20 миллионов, то это все начнет работать. Если нет, и мы делаем только усилия в области идеологии, то возникают определенные сомнения в осмысленности такого разговора. Потому что, повторяю, Юрий Михайлович в этом смысле прав: мы живем по Цицерону, а точнее – по Платону.
Если же говорить о внутреннем туризме, то он в Москве абсолютно не актуален, поскольку любой человек в России хочет попасть в Москву за деньгами. И это настолько сильная мотивация, что ехать сюда изучать Мельникова из Воронежа можно только в качестве какой-то дополнительной темы. У нас нет задачи притягивать людей из России в Москву: их здесь и так очень много. По оценкам МВД, 10 миллионов постоянного населения и столько же приезжих. Какой туризм? Вы о чем?
