29 марта 2024, пятница, 03:20
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

03 апреля 2012, 18:00

Александр Адабашьян: «визуальное воплощение мощнее литературы»

Киношкола им. МакГаффина заканчивает набор на Курс продвинутого кинозрителя, но возможность записаться на Курс еще есть! Первый мастер-класс в рамках Курса проведет телеведущий, актер и режиссер Александр Гордон (суббота, 7 апреля, 14.00, клуб «Завтра», Сретенка, 26/1).

Сценарист, актер и художник Александр Адабашьян отвечает «Полит.ру» на вопросы о кинообразовании и современной ситуации в кинопроцессе.

6 марта в Киношколе им. МакГаффина прошел предпремьерный показ фильма «Грозовой перевал» (режиссер Андреа Арнольд). После Александр Адабашьян рассказал нам об экранизации литературных произведений. Сегодня мы публикуем самые интересные фрагменты обсуждения.

Про экранизацию «Грозового перевала»

Дарья Гладышева, идеолог Киношколы им. МакГаффина, ведущая: Александр Артемович, я читала в вашем интервью, что вы участвовали в создании французской телевизионной постановки романа «Грозовой перевал», которая так и не состоялась, но сценарий к которой вы написали…

А. Адабашьян: Не сценарий, мы только успели синопсис написать, а потом начались типичные «французские игры». Знаете, есть такой способ ловли обезьян, когда в кувшин с очень узким горлом насыпается что-то очень съедобное, она засовывает туда руку, сжимает кулак, а дальше сложное положение, потому что разжать жалко, а вынуть невозможно. И прямо с этим кувшином ее забирают в мешок. Такова и ситуация типичного французского продюсера, когда нужно платить деньги, начинать производство – он засовывает руку в карман и в этом положении очень долго находится. Ждать было невозможно, я ушел, и в результате проект так и не состоялся. Потом и режиссер сбежал.

Александр Адабашьян

Что касается романа, это шотландская история, действие происходит в Шотландии, вы знаете, наверное, историю трех сестер Бронте. Наиболее известная – старшая, Шарлотта, которая «Джейн Эйр» написала, а Эмили – автор знаменитого «Грозового перевала». Жесткая история.

Если помните, там рассказ идет от первого лица некоего человека, который попадает в этот дом и начинает потихоньку распутывать сложную историю взаимоотношений живущих там людей. Она очень порочная и запутанная.

Для меня экранизации – а я поучаствовал в приличном количестве экранизаций – это перевод на другой язык. Это то же самое, что перевести литературное произведение с одного языка на другой.

Еще сложнее, наверное, поэзию переводить. У нас была итальянская картина – к сожалению, она шла во время событий в Беслане, поэтому ее никто не увидел, по Второму каналу шла. Итальянец снял картину, которая называлась «Доктор Живаго». Итальянец, с которым мы до этого три картины сделали, я его очень хорошо знаю. Мы с ним даже встречались перед картиной, он хотел со мной посоветоваться. Я взял у него книжечку, мне было любопытно, как они перевели на итальянский «Доктора Живаго». Если помните роман, его, наверное, читало бОльшее количество народу, чем Бронте, то в конце там есть тетрадочка - «Стихи доктора Живаго», а в течение всего романа упоминается вскользь, что он пишет стихи. И только в конце, после его смерти эту тетрадочку вроде как начали активно читать – там Пастернак поместил лучшие свои стихотворения. Это такой оглушительный поворот, когда в конце романа оказывается, что это был такой гениальный поэт доктор Живаго с его невероятной судьбой. И мне было интересно, что же вычитывают итальянцы. А там в конце были подстрочники, и я себе представляю какого-нибудь итальянца, который читает-читает, в конце должен произойти такой взрыв, перед ним должно распахнуться нечто новое. А вместо этого идет такое унылое «По всей земле мела метель / По всем направлениям / На столе горела свеча, Горела свеча / Иногда на пол падал башмачок / А на потолке различные формы изображали тени рук». Вот такая ахинея, из которой вы должны понять, что это гениальный поэт. Получается совершенно противоположный эффект – это бедный графоман, который зря прожил свою жизнь. Как переводить поэзию и браться за перевод этого романа, не будучи в состоянии перевести поэзию или найти кого-то, кто мог бы это адекватно сделать?!..

Примерно то же самое экранизация. Потому как если брать сегодняшнее произведение, то посмотрим на фигуру отца, который привез этого в романе цыганенка, а здесь более политкорректно – афроамериканца, и почему-то отдает ему предпочтение перед собственным сыном. В романе это можно сделать легко, одним абзацем, просто сказать (я не помню, как это в романе было, но, допустим, можно сделать очень просто, если вы пишете роман): «…Непонятно, почему он предпочел его своему родному сыну, может быть, в этом было что-то из прошлого, может быть, этот человек напоминал…». Так легко вы одним абзацем это сделаете. Как то же самое сделать в экранизации? – Вот это проблема. Я тоже посмотрел эту картину, и для меня не очень убедительно, почему этот нелюдимый, мрачный, абсолютно лишенный чувства юмора юноша в глазах отца предпочтительнее, чем его собственный сын, который теми же качествами обладает, и может быть, даже в большей степени, а мы должны просто на слово верить, что это вот так.

Ну и еще одно, что отличает фильм (в романе это тоже есть) – полное отсутствие чувства юмора в истории.

Я считаю, что это основополагающее качество и режиссера, и сценариста, и кого угодно. Если оно отсутствует, то ты не чувствуешь даже те моменты, когда ты патетичен и смешон. Это очень сложно в любой экранизации. Поэтому и безумная любовная история, которая там есть, безумно шекспировская – а они результат начинают играть с самого начала. Нелюдимый, мрачный молодой человек и юная, такая вроде как легкая, веселая и совершенно независимая в семействе девица.

В романе мы постепенно сначала знакомимся с ней, потом потихоньку начинаем распутывать их взаимоотношения, не понимаем ее странное положение в доме, когда ей разрешают значительно больше, чем всем остальным, и так далее, и так далее все раскручивается. А в фильме все начинается сразу с его приезда, поэтому многие вещи, которые в романе были более или менее логичны, здесь опущены.

Сейчас уже не помню, когда у нас была история с той экранизацией, по-моему, у нас тоже не было таинственного человека, от лица которого ведется рассказ, хотя он очень практичен и удобен в экранизациях, потому что закадровым голосом можно что-то объяснять.

Дарья Гладышева и Александр Адабашьян

Д. Гладышева: Александр Артемович, в этой картине весь рассказ ведется главным героем – Хитклифом. А в той экранизации, которую вы пытались сделать, кто у вас был главным героем?

А. Адабашьян: Главных героев было двое – он и она. В романе же есть еще рассказчик, который все распутывает и первый натыкается на тайну, на надпись на стене в комнате, и потихоньку начинает разбираться, что же там было, как происходила, эволюционировала история этого семейства. Драматичная – и в то же время трагичная. В романе еще более жестокие вещи происходят, чем в фильме.

Но если не говорить именно про эту картину, то в принципе

любая экранизация при переводе на другой язык требует, прежде всего, понимания того, что вы собираетесь делать, ради чего вы это собираетесь делать,

что вас заинтересовало в произведении, которое подлежит переводу на другой язык. Важно еще и чисто человеческое восприятие: после прочтения какого-то романа (повести, рассказа – неважно), потом вам какая-то самая яркая сцена вспоминается из него.

Очень важно поймать эмоцию произведения, то есть, как говорил Пушкин, судить художника по законам, им самим созданным.

Поэтому необходимо сохранять интонацию, манеру и – самое главное – мир произведения. Условно говоря, персонажи Марка Твена не могут существовать в этой картине, они там не выживут. То же самое:

если Хитклифа загнать в «Тома Сойера», там все очень плохо и быстро кончится.

Бывает, что мир произведения в экранизации очень удаляется и делается, что называется, «по мотивам», как данелиевский «Не горюй» - это очень отдаленная экранизация романа Теле, по которому тоже есть картина бывшего нашего соотечественника, француза Жана Тати (он же Татищев, мой дядя). Если вы посмотрите их, вы никогда в жизни не догадаетесь, что это по мотивам одного и того же произведения, но это по мотивам. Просто берется сама тема, берется приблизительно характер главного героя, и дальше в одном случае используется французская провинция, в другом – грузинская провинция XIX века. И

другой способ – это сохранить ауру, атмосферу места и действия, поселить героев там, где их селил автор, просто переводя слова на пластику, на действия, на события.

Зритель: Скажите, вам понравилась эта экранизация «Грозового перевала»?

А. Адабашьян: Поскольку то, что мы делали, было немножко по-другому, то мне трудно пока определиться, так как у меня мало того что роман сидит в голове, так еще и видение этой истории. Мы старались нивелировать весь страшный пафос, все это – дожди, грязь бесконечная, жестокость, в огромных количествах там существующая… Визуальное воплощение – это более мощный эффект, чем литература. Понимаете, в романе очень много описывается метаний чувств, взаиморасположения героев. А в фильме по умолчанию это сделать невозможно, и вот такая страшная Шотландия у них вылезает на первый план.

Это ошибка, когда герой с самого начала начинает играть результат.

То есть: каким приехал тот мальчик, так он и закончил на могиле этой самой барышни, никакого изменения в нем не было. Но наверное, за что-то все-таки она его полюбила, какое-то обаяние в нем было, а он все время с самого начала в таком состоянии обороны, так в этом состоянии и существует до конца картины. Вот это мне кажется не то что ошибкой, но неким недостатком истории.

Про фильм «Мадо: до востребования»

А. Адабашьян: У меня была такая французская картина «Мадо: до востребования», история которой тоже очень забавная, потому что сначала мне тоже предложили написать сценарий, это было в 90-е годы, когда здесь работы никакой не было, а у меня два свободных языка – французский и итальянский – и я много работал во Франции и Италии. Сейчас здесь работать интереснее, и я там не появляюсь, потому что все-таки они другие.

«Мадо» - это была книга, которую мне предложили экранизировать – роман некоей Симоны Арес. Был монолог некоей толстой почтальонши в провинциальном городке, которая всю жизнь мечтала о семье, потому что сирота, воспитывалась в католической школе, и происходили с ней всякие смешные и трогательные события. Событийного там очень мало, но интересны были ее забавные рассуждения. Там у меня появились новые персонажи, и когда я написал сценарий, «авторша» пришла в ярость, считая, что это ничего общего с ее произведением не имеет. Слава Богу, мы были защищены, потому что одна из продюсеров была издательницей этой книги и все права были у нее. Тем не менее, война моя с ней была довольно долгой, с этой Симоной. Деликатная борьба у меня была и с продюсерами, они все время спрашивали: «А почему то? А почему это?» Потому что им казалось немножко странным, что такое литературное произведение, которое вроде бы было ясно и понятно, превратилось в какую-то череду действий, которой в романе и не было. Я так поднаторел, рассказывая все это, какие-то номера проигрывал, рассказывал, пел-плясал – чего только не было, чего только не вытворял, чтобы объяснить. Потом стали разговаривать о том, почему бы это и не снять. Плюс еще тогда была мода на «перестройкА», «Горбачев» - это все было в моде, поэтому даже было забавно, да и мне тоже, снять первую в жизни картину на чужом языке, в чужой стране, да еще и про французскую деревню, про которую я ничего не знаю. В общем, такая стопроцентная авантюра, интерес которой для меня в этом и состоял.

Потом потихонечку, когда картина уже начала складываться, Симона меня возлюбила, но уже было поздно, потому что она надеялась на продолжение нашего творческого романа (у нее еще другие были произведения). Но, памятуя, сколько она крови у меня выпила вначале, я не надеялся на компенсацию в какой бы ни было форме, и так мы и расстались. Картина продолжала жить своей жизнью, даже была номинация на «Сезар» и какие-то премии в Бельгии и в Каннах. Это я к тому, что

отдаление от художественного произведения по форме, но не по сути, в общем, не криминально в случае экранизации.

Про экранизацию «Мастер и Маргарита» Владимира Бортко

А. Адабашьян: Я отношение имел к экранизации минимальное, я не участвовал в разработке сценария, просто играл одну небольшую роль, Берлиоза. Отношение у меня к этой картине сложное, потому что роман я очень хорошо знаю, как и, наверное, большая часть населения России, и поскольку он никогда не экранизировался, то никаких визуальных взаимоотношений с персонажами еще ни у кого нет. Если условно, то «Война и мир» для многих, которые читают роман, посмотрев предварительно фильм, все равно вызывает некоторые ассоциации с Савельевой в виде Наташи, Болконский – Тихонов, а здесь

у каждого в голове, наверное, была своя Маргарита, свой Мастер, и картина была обречена на то, что большая часть зрителей возмутится: «Какая же это Маргарита?! Какой же это Мастер?!»

Есть в ней вещи, на мой взгляд, не совсем удачные, просто принципиально: допустим, кота вообще не надо было оставлять. Это один из самых обаятельных персонажей, а в фильме он превратился в какую-то огромную куклу из «Спокойной ночи, малыши» - и не страшный, и не смешной. Просто глаза все время хотелось опустить, когда он появлялся.

Но в основном она верна первоисточнику, там не было никакой попытки автора показать свое видение, показать, что у него совершенно особый взгляд на произведение, что он видит нечто, чего в романе не было. Я думаю, что будут еще экранизации со временем, потому что и до этого их было уже много – и Кара снимал картину, и Вайда снимал, и в Югославии Попович, по-моему, снимал. Но они, правда, брали историю Иешуа и Понтия, хотя и там, в общем-то, возможны варианты.

Проявить какое-то однозначное отношение мне трудно, хотя, как и всякому, кто был внутри процесса, не совсем корректно это обсуждать и критиковать. Думаю, что мой взгляд совпадает со взглядом большинства, именно потому что прежде у меня сложилось в голове собственное визуальное ощущение от романа. Да и Берлиоз, скорее всего, должен выглядеть не так, как я (в романе он лысый совершенно, я еще не совершенно, только к этому иду, на полпути).

Про экранизацию «Обломова»

А. Адабашьян: Была еще экранизация «Обломова», за которую нас очень «долбали» в свое время, потому как существует определение «обломовщины» Владимира Ильича Ленина. Знаете, как

бывает: кто-то умнее своего таланта, а кто-то талантливее своего ума.

Вот с Иваном Александровичем Гончаровым именно такое происходило: он ставил перед собой публицистическую задачу – отхлестать и приговорить Обломова и возвысить Штольца с надеждой, что когда 10 штольцев придут на российскую землю, то тогда наступит в ней благоденствие. А Обломова он писал с себя, это ему близко.

Могу рассказать маленькую историю, если вам интересно. «Фрегат Паллада» - его замечательное произведение, он был пресс-секретарем этой экспедиции на парусном еще корабле, они ходили в Японию, в огромное кругосветное плавание. Был он человеком весьма ленивым, с места трогался тяжело, но тут его уговорили, ему вроде самому любопытно было. Он долго колебался, наконец, согласился. Целая эпопея: сдать квартиру в Петербурге, рассчитать слугу, со всем хозяйством перебраться, какие-то вещи куда-то распихать, в общем, масса бытовых неудобств, которые пришлось претерпеть. Наконец, он погрузился на корабль и мгновенно понял, что это совершенно не то, что ему нужно. И он потихоньку начал готовиться к тому, чтобы в ближайшем порту (это, кажется, был Лондон) сойти на берег. Его поселили в надстройке на верхней палубе и он сразу стал жаловаться, что он не спит, что у него болят зубы, потихоньку рассказывал, сколь невозможно для него это путешествие. У него не было морской болезни – это один минус для его легенды. Второй минус: когда он опять начал в кают-компании скулить, что он не спал всю ночь, его деликатно спросили: «А вас что-нибудь беспокоило?» - он ответил: «Нет, зубы болели…». Они все переглянулись: оказывается, ночью была учебная тревога «человек за бортом», стреляла пушка, народ бегал по палубе, кидали спасательные круги, спускали шлюпку, а он дрыхнул.

Но, тем не менее, это его не остановило, он решил сойти. Но потом начались другие мысли: он ходит по Лондону, языков не знает. Надо потом перебираться из Лондона в Париж, из Парижа уже на лошадях добираться в Петербург, квартиру надо заново снимать, слугу нанимать, вещи забирать, всем сказал, что уезжает надолго. В общем, приуныл, но таки согласился. Я думаю, что если бы Обломов собрался в кругосветное путешествие, безобразия было бы не больше. Это все к тому, что Обломов ему ближе. Если вы почитаете «Сон Обломова», то увидите, с какой нежностью и любовью, потрясающим юмором это написано. Что касается идиллии Штольца и Ольги, он с диким трудом выдавил из себя полторы страницы о том, как им было хорошо, как они прекрасно понимали друг друга – эдакий фрагмент, напоминающий заказанный газетный очерк, где нужно похвалить какого-нибудь директора колхоза. И он [Штольц] умен, он хорош, он добр; идет перечисление положительных качеств, и ни одного человеческого примера нет.

Поэтому когда мы взялись за экранизацию, нам было понятно, что нужно экранизировать не буквальный сюжет романа, а именно то, что вылезло из Гончарова само по себе,

то есть погубило его публицистическую задачу. Все-таки бОльшую нежность он испытывал к Обломову, нежели к Штольцу. Даже по поступкам: в романе Обломов расстался с Ольгой, переехал на Васильевский остров к вдове Пшеницыной, у которой уже было двое детей от первого брака. Когда у них родился сын Илюша, он не делал разницы между ним и детьми Пшеницыной от первого брака. Тем не менее, после его смерти Штольцы взяли к себе только одного Илюшу, а Пшеницына доживала одна в бедности. Они ей не помогали, поскольку это было нерационально и непрактично, а Илюша был у них. Уже по одному этому поступку видна человеческая пропасть, их разделявшая. Они не позволяли себе практически никакой отсебятины в своих поступках и взаимоотношениях, все это следует из романа. Просто немногие прочитали это глазами Гончарова.

Иностранные экранизации русской классики и наоборот

Зритель: А как вы относитесь к иностранным экранизациям русской классики?

Александр Тюкавкин

А.Адабашьян: Наверное, так же, как они относятся к нашим экранизациям. Хотя Бог его знает, Шерлок Холмс – классический пример – лучшим признан Василий Борисович. Но я видел еще английскую экранизацию немого периода – потрясающую «Анну Каренину», где Вронский был в смазных сапогах с бородой до пояса, в атласной рубахе, и у него был стол весь заставлен хохломой, и он там пил, видимо, водку. Брал двумя руками, поднимал, у него по бороде текло.

Еще «Доктор Живаго». При этом упоминаемый мною «Живаго» итальянский – вообще замечательная история. Режиссер – это парень, с которым мы сделали три картины в Италии, интеллигентный, замечательный, веселый парень родом с севера итальянского, Джакомо Пиотти. Когда только готовились снимать, с английской фирмой приехала художница по костюму беседовать на эту тему и сказала, что она бы хотела, чтобы в городе Порядине, куда уезжает Живаго, были азербайджанские костюмы. Я говорю: «Да вы что?! Это Урал!» Она говорит: «Я все понимаю, но нужна разница с Москвой. Я все понимаю, я замечательно знаю историю костюма, но для европейского зрителя все, начиная с Польши и Восточной Германии и дальше на восток – это все Россия». А что такое азербайджанский костюм? – Это тоже Россия, и ей нужна эта разница. А там уже скачут, например, разгонять революционную массовку поляки в костюмах самозванцев, голубые какие-то колеты, перья – это казаки разгоняют революционную толпу. И тоже потому, что «нужно ж красиво, нужно ярко». Она посмотрела: либо шинели серые, либо голубая такая вставка, перо – замечательно красиво. Это было сделано совершенно сознательно. Потому что им до такой степени наплевать, это все равно что мы снимали бы картину про Африку.

Когда мы снимали «Рабу любви», у нас в том же дворе, где мы работали в Одессе, Одесская студия снимала телевизионную картину «Капитан Немо». Мы снимали в оранжерее Кинофабрики и вытащили оттуда все пальмы, они у нас стояли во дворе и там снималась сцена, когда капитан Немо занимался освободительной борьбой, освобождал индийцев. Поразило меня то, что перед камерой лежали доски, и оператор был в сантехнических перчатках, которые плохо гнутся. Когда я спросил почему, мне сказали, что его в свое время ударило током и он поэтому… Ударило, видимо, очень сильно, потому что когда расставляли массовку, у этих индийцев (там были какие-то одесские студенты, такие незагорелые, с худыми ногами, худосочные – денег, видимо, не очень много было) из папоротника были сделаны юбки, что у мужчин, что у женщин.

Они стояли с копьями с бумажными наконечниками, которые под ветром колыхались, а расставлены они были по 3-4 человека у пальмы, чтобы собой закрывать кадки. Вот такая была Индия.

И стукнутый током оператор командовал, выскакивал капитан Немо, а потом режиссер сказал, что у него должен быть пистолет. Они забегали, художник местный подошел, говорит: «Ребят…» А мы: «Вы что? Откуда у нас пистолет? У нас пиротехники сейчас все на съемке!» – «Ну, что-нибудь». Мы ему из доски, «сороковки», выпилили пистолет, с которым меня во дворе в детстве погнали бы. Такой буквой Г, приклеили видимость барабана из пенопласта, все это было покрашено черной краской, гвоздь вместо курка, и вот он с этим пистолетом призывал. При этом индейцы с колышущимися копьями делали легкое движение, что они собираются за ним побежать, а делать это было категорически запрещено, с места только не сходи, потому что если бы они побежали с ним бороться, было бы видно, что в Индии пальмы растут в кадках. Теперь представьте, что какой-нибудь индиец посмотрит эту хрень. А вот так оно делалось, телевизионное произведение. Мы очень веселились, потому что это было уже снято, и нам казалось, что это очень смешно.

Внезапно пришедший на встречу педагог Киношколы им. МакГаффина, режиссер, актер и телеведущий Александр Гордон после дискуссий на разные темы выразил благодарность Александру Адабашьяну.

Дарья Гладышева, Александр Адабашьян и Александр Гордон

А.Г.: Я просто хочу поблагодарить за то, что вы являете собой образец человека универсального. Это не пошлая исповедь, что человек талантливый талантлив во всем. Человек талантлив и профессионален во всем, и вот, если кто-то хочет заниматься профессией, это вам навык. Если уж ты сказал «А», то ты до «Я» дойди, потом вернись обратно до «А», какой бы доля твоя в этой профессии ни была. Перед нами замечательный сценарист, потрясающий художник, в этом качестве его еще никто не знает, замечательный артист. Я думаю, что и режиссер-постановщик тоже нескверный, если бы решились вдруг на это по-настоящему. И все это не факультатив, все это честно, отработано и верно. Я хочу за преданность профессии сказать вам огромное спасибо.

Заполнить заявку на Курс продвинутого кинозрителя.

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.