Колея российских циклов и перевал к новой логике развития страны

Мы публикуем текст лекции  доктора философских наук, профессора НГУ, ведущего научного сотрудника Института философии и права СО РАН (Новосибирский Академгородок) Николая Розова, прочитанной 27 октября 2011 года в клубе ПирОГИ на Сретенке (ZaVtra) в рамках проекта «Публичные лекции Полит.ру». 

«Публичные лекции "Полит.ру"» проводятся при поддержке:

Российская венчурная компания

Текст лекции

Дорогие друзья, большое спасибо, что пришли. Как известно, американцы начинают с шутки, немцы – с классификации, а русские — с не относящихся к делу лирических воспоминаний. Дело в том, что Москва – это почти мой родной город, город моей юности, я из поколения дворников и истопников, подметал улицу Кузнецкий мост, и мой участок заканчивался у двери со скромной надписью «Комитет государственной безопасности СССР. Приём граждан круглосуточно». И когда мы с подругой глубокой ночью читали роман Оруэлла «1984» и доходили до сцены с крысами (кто читал – понял, кто не читал – прочтите непременно), то я нутром чувствовал, что достаточно пройти через двор, и там любого круглосуточно готовы принять, и можно будет всё рассказать, а кто-то может рассказать о нас, что мы читаем такую книгу. За хранение и распространение книги Оуэлла тогда могли и посадить.

Борис Долгин: Ну а сейчас достаточно посмотреть видеотрансляцию.

Николай Розов: Такого страха уже нет, но какие-то ощущения из «морозных» 1970-х уже возвращаются. Кстати, старый дореволюционный дом, в котором я тогда жил в мансарде, напротив «Детского мира» вскоре снесли, как и весь квартал. В следующий приезд я заглядывал за забор – там был котлован этажей на 8-10 глубиной. Весь прошлый квартал занимает новое здание КГБ-ФСБ. Теперь более приятное воспоминание. Здесь в нескольких шагах отсюда, на Большом Сухаревском я был истопником, оператором газовой котельной. Конечно, я нарушал правила, и я использовал длинный фитиль, которым нужно было зажигать печи, между двух кирпичей ставил чайник и у меня получался эдакий горный костёр посреди Москвы. Всем гостям нравилось. Ну и долгие полуночные московские беседы обо всем на свете. Центр Москвы был тогда по ночам совершенно пустым – ни машин, ни людей. Я провожал гостей и можно было часами гулять по пустынной Москве среди гулких, таинственных, серых громадин. Чудесные воспоминания.

Теперь к делу.

Как появилась книга «Колея и перевал» и само это исследование? Я довольно долго занимался макросоциологией, много переводил, вдохновлял на переводы своих учеников. Благодаря этому выпущены три альманаха «Время мира» с самыми яркими работами в области макросоциологии. Это были довольно отвлечённые академические темы. Но в 2003 году не где-то, а именно в Новосибирском аэропорту Толмачёво был арестован Ходорковский – и это было знаковым событием. Затем уже откровенно началось то, что я называю авторитарным откатом, и стало очевидно, что пока ни о каком «транзите» к демократии и открытому правовому обществу речи быть не может. Следует размышлять и говорить о логике циклической динамики.

Тогда я стал заниматься российскими циклами, и в результате появилось это исследование, отчасти посвящённое анализу порождающего механизма российских циклов, а отчасти — разработке и стратегиям общественных и политических практик, позволяющих из них вырваться. Стало понятно, что циклы эти не обязательны для России, отнюдь не фатальны. Зато они болезненны, порочны и мешают стране развиваться, а людям нормально жить. Исследование получилось достаточно большое, сложное, в нём много разнородных компонентов. Сюда входит феноменология циклов российской истории, которую я далее представлю с помощью наглядной модели. В центре ее — феномен возрождающейся «системы русской власти».

Достаточно детально развит концептуальный аппарат объяснения. Как я покажу, в нём много уровней и аспектов, заложена внутренняя динамика. Разработаны модели объяснения циклов: от рефреймингов в менталитете российских граждан — до эффектов геополитики и геоэкономики. Также проведен анализ контуров деградации современной России: от падения квалификации, упадка морали до угрозы территориальных потерь.

В главах 14-15 представлены прогнозные сценарии политической динамики; описаны  вероятные будущие развилки и условия их прохождения. В главах 16-21 разработан комплекс стратегий и приоритетов. Последняя часть книги посвящена ориентирам, целям и проектам разного масштаба: от активизма индивидов и групп до больших цивилизаторских миссий.

Почему другие объяснительные модели циклов меня не удовлетворяли? Там не была задана феноменология, не было понятно, какие переменные циклически меняются, не объяснялись типовые фазы цикла и условия возникновения. О движущих силах либо не говорилось вообще, либо только на уровне расплывчатых метафор. Не было связи с современными социальными теориями и, как правило, проявлялась гипертрофия одного объяснительного начала: либо борьба тенденций (как у Янова), либо раскол (как у Ахиезера), либо милитаризация (как у Клямкина) и так далее.

Как я понимаю феноменологию циклической динамики: что, собственно, изменяется циклически?

Одна агрегированная переменная — это государственный успех, включающий следующие компоненты: внешний престиж и могущество, территориальное завоевание, уровень легитимности власти и стабильности режима, уровень экономически эмоционального комфорта влиятельных групп (при этом, основная часть населения может жить вовсе не сладко).

Вторая переменная — уровень свободы. Свобода, конечно, условный термин, сюда входит фактическая независимость индивидов от властного произвола, защищённость от прямого принуждения и насилия, уровень защиты личных, гражданских и политических свобод и уровень участия в управлении обществом – конституционализм.

Дальше я буду говорить просто про государственный успех и свободу. Тут важно, что за ними не пустота, а именно комплексы указанных компонентов, каждый из которых вполне можно оценить по объективным показателям.

Например, защищённость от прямого принуждения и насилия – уровень фактической независимости индивидов — оценивается по правовым актам, известным административным практикам. Если крестьян можно продавать только с землёй, то это более высокий уровень свободы, чем когда их можно продавать без земли. Если крестьянам и колхозникам не дают паспортов, то это меньший уровень свободы, чем когда им дают паспорта. Есть такого рода ступени, переход от одной к другой и составляет историческую динамику по данной переменной.

Для государственного успеха тоже есть ступени, и они опираются на участие или неучастие России в основных международных договорах: приглашают ли представителей России к обсуждению и решению важнейших международных вопросов, учитывают ли ее мнение. Расширяются или сужаются зоны контроля и влияния. Какова частота крестьянских волнений, городских бунтов.

 

Рис.1. Динамика государственного успеха и свободы в России 1800-е -2000-е гг.

На этом временно́м графике (рис.1) красным цветом отмечена линия изменения свободы, как это представляют Лапин и Пантин, здесь мы видим основные провалы и подъёмы (то, что называется «реформами» у Александра Янова, или «Либерализацией» в моей терминологии). Чёрная линия – это государственный успех. Мы видим как провалы, связанные с наполеоновским и гитлеровским вторжениями, с распадом Империи в 1918 г., так и высокие уровни, когда Россия была жандармом Европы, приобретала большие территории в Азии, и, конечно, в Советское время, когда СССР был одной из двух сверхдержав.

Главный паттерн, на который нужно здесь обратить внимание – это расхождение. Есть некоторые исключения, но всё же, можно заметить по этим графикам, что высокий уровень государственного успеха, как правило, соседствует с провалами в свободе. Это именно тот момент феноменологической модели, который подлежит объяснению.

Если мы построим параметрическое пространство с теми же переменными и проследим, как менялась та или другая переменная, то получим следующий сквозной паттерн динамики (рис.2).

 

Рис.2. Основные фазы циклической динамики России в параметрическом пространстве «государственный успех / уровень свободы граждан».

Как правило, это очень глубокая колея: «Стагнация и разложение» ведут к «Кризису», кризисов же в истории России было много. Наиболее типовой выход из «Кризиса» – это как раз «Авторитарный откат», который чаще всего ведёт к «Стагнации».

Но при некоторых условиях есть усложнение этой схемы: бывают периоды «Успешной мобилизации». Это то, что называется «революциями служилого класса» у Ричарда Хейли или «долгими циклами модернизации» у Романа Вишневского. Наиболее яркие периоды мобилизации – это Грозненский цикл (втор. пол.XVI-XVII вв.), Петровский цикл (XVIII- первая пол. XIX вв.) и Сталинский цикл (1930-70е гг.). Каждый раз такие периоды скатывались к «Стагнации» и затем к «Кризису».

Самый глубокий кризис ведёт к «Распаду государства» – и таких было три: Смута начала XVII в., распад Российской Империи 1917-18 гг. и распад СССР в 1991 г. Также имели место всем известные периоды «Либерализации» – их также было достаточно много. Как правило, они были не успешными, даже наполовину, возвращали либо к «Кризису», либо прямо к «Авторитарному откату».

Это, разумеется, упрощённая феноменологическая модель — то, что подлежит объяснению.

Серые стрелки и блоки на рис.2 — это кольцевая динамика. Размашистое движение от «Успешной мобилизации» до «Либерализации» и «Государственного распада» — это маятниковая динамика. На что тут нужно обратить внимание – так на пустой верхний правый квадрант. Увы, в российской истории пока не получается сочетать государственный успех и свободу граждан (защищенность их личности и собственности, участие в управлении). В чём причины, почему именно так пролегает колея российских циклов? – это как раз и есть теоретическая проблема моей книги.

Итак, взяты наиболее конструктивные и подкреплённые эмпирические модели циклов – это краткие циклы реформ и контрреформ у историка Александра Янова, долгие циклы модернизации экономиста Р.Вишневского и революции служилого класса чикагского историка Р.Хейли, экосоциальные циклы взяты у историка из Екатеринбурга Сергея Нефедова. Все они составляют единую внутреннюю динамику в этом пространстве государственного успеха и свободы.

Картина усложняется включённостью во внешние динамики, а именно геоэкономическую (И.Валерстайн и Б.Кагарлицкий), геополитическую (Р.Коллинз и В.Цымбурский) и геокультурную (В.Пастухов и А.Липкин). Т.е. с одной стороны, перед нами — синтез нескольких моделей, с другой – включённость во внешние, охватывающие динамики. Такой сложной и богатой феноменологической модели российских циклов у других авторов я не встречал.

Скажу несколько слов о понятийном аппарате: это самостоятельный результат книги. Представлены несколько социальных масштабов.

Уровень ультра-микро – это уровень непосредственных взаимодействий, когда люди встречаются здесь и сейчас, как мы с вами. Для этого уровня есть теория интерактивных ритуалов (Э.Дюркгейм, И.Гофман, Р.Коллинз и др.), о ней я не могу рассказать отдельно, разве что кто-то задаст по ней вопрос. Я объединяю эту теорию с концепцией оперантного обусловливания по Скиннеру.

В ритуалах формируются и закрепляются габитусы – такова единица менталитета. Габитус включает установки, символы как единицы культуры и структуру отношений, т.е. мы видим, что здесь психология, культурология и социология соединены в единое целое.

Что можно сказать об индивидах (уровень микро)? Поведение каждого человека в этой модели определяется его габитусом. Термин взят у Бурдьё, но у него это довольно смутное понятие, а у меня совершенно чёткая четвёрка. Я утверждаю, что это универсальная схема, которая подходит для всех времён и народов. Габитусы включают: 1) фреймы, т.е. когнитивные установки, которые подводят воспринимаемое под известное; 2) символы – ценностные установки, святыни, которые задают желания, интересы, страхи; 3) идентичности – экзистенциальные установки, ответы на вопрос «кто я такой», они управляют самосознанием и принятием ролей; и 4) стереотипы – поведенческие установки, которые управляют личными практиками и стратегиями.

Откуда берутся эти четыре компонента? Они не заложены в культуре, они формируются и меняются как раз в сериях интерактивных ритуалов. Для осмысления и теоретизации этого и разработаны принципы ментальной динамики.

Сами ритуалы – это часть жизни сообществ и институтов (уровень мезо). На уровне групп обеспечивающее сообщество (ключевое понятие) — то, что даёт каждому из нас безопасность, социальный статус, эмоциональный комфорт и основной доход. Институты понимаются здесь как устойчивые структуры взаимодействий, причём это именно серии ритуалов между участниками, занимающими разные институциональные позиции, с правилами поведения и правилами обмена ресурсами, распределения ресурсов.

Сами сообщества и институты меняются через типовые ритуалы, и для этого разработаны принципы социальной динамики. Причём, сообщества с высокой асабией (этот термин Ибн Халдуна означает воинственную сплочённость, высокую энергию активизма, нечто похожее на пассионарность Льва Гумилева) способны разрушать прежние и создавать новые институты.

На уровне макро есть связь политики, силовой сферы, экономики и культуры. Есть и такие специфические образования, которые пронизывают все уровни: это иерархии с мобильностью, социальные сети как связи личных знакомств, которые перестраиваются, и рынки в широком смысле, присутствующие не только в экономике, но также и остальных трех сферах. Динамика общества задаётся сложной взаимосвязью факторов.

И, наконец, международный уровень. Тут имеют место, как я сказал, геополитическая, геоэкономическая и геокультурная динамика. Для каждой есть арсенал теоретических моделей.

Что нового в данном концептуальном аппарате? Он позволяет быстро и корректно менять оптику, т.е. переходить от масштаба к масштабу, причём удерживая целостность рассмотрения.

Вот основные положения.

  • Сознание и поведение индивида задаётся габитусом.
  • Габитусы формируются в серии (интерактивных) ритуалов.
  • Институты и сообщества и создаются ритуалами, и сами создают серии ритуалов.
  • Обмен и перераспределение ресурсов – это результаты особых ритуалов и основа для новых ритуалов.
  • Поведение социальных акторов и государств уже на макро-уровне управляется габитусами элит, но ограничивается наличными ресурсами и действиями других акторов и государств.

Как видите, здесь проведена сквозная линия от ультра-микро до международного уровня. Важно, что в динамических объяснениях нет конечных причин, а ведь именно их обычно ищут. Т.е. всеобъясняющими причинами не являются  ни свойства души (Платон), ни страсти (Декарт) или структура бессознательного (Фрейд), ни прогресс (Тюрго и Кондорсе), ни развитие технологий, ни системы собственности и способы накопления (Маркс), ни демография (Мальтус), ни эволюция (Милль и Спенсер), ни насилие, войны или геополитика (Челлен и Шмидт), ни рационализация, ни модернизация, ни шпенглеровские культурные архетипы (а это теперь наиболее популярный способ объяснения всего и вся), ни технология контроля и власти, и даже не институты. Т.е. нет какой-то конечной причины, которая бы объясняла социальную и историческую динамику.

Здесь совсем другая парадигма, все эти компоненты изменчивы, зависимы и раскрываются через разнообразие. Ресурсы, заметьте, очень разные: экономические, организационные, силовые, символические и социальные. Условия тоже разные. Это всё связано в некое органическое целое.

Как с помощью этого аппарата строится модель механизмов российских циклов? Прежде всего, нужно наполнить эти понятия-рамки конкретными значениями для России.

Типовые российские ритуалы известны: демонстрация власти и подчинения, одаривания, жалобы начальству и наказание нерадивых.

Основные габитусы в России:  «Хозяин», который раздаёт ресурсы и блага; также «ловкие инсайдеры» (те, кто во власти или кормятся около нее); «недовольные» – это реформаторы и радикалы; есть также «аутсайдеры-обыватели» и «подвижники».

Типовые фреймы российского менталитета. Основной фрейм в конфликтной динамике звучит так: «Царь спасает Отечество, уничтожает Врагов, одаряет Верных, заботится о Народе». Такого рода фреймы это нужно воспринимать отношения между пустыми ячейками, которые заполняются разными элементами.

Главные российские символы тоже хорошо известны:

  • «Великая Россия» со связкой обширности территории, мощи и устрашения,
  • «Порядок», наводимый «Сильной Рукой»,
  • «Справедливость» – как распределение благ (выплата ренты) «по службе», то есть за место, а не за работу;

Типовые стратегии и практики в российской политике:

  • подавление политических соперников,
  • устрашающее принуждение, которое дисциплинирует элиты,
  • охранительство со стороны правителей,
  • присвоение ресурсов – когда элиты эмансипируются.

Выделен сквозной паттерн поведенческих установок. Что интересно, он характерен для всех российских габитусов: это свобода как воля — нежелание, отказ связывать себя какими-то обязательствами горизонтального, нравственного, внутреннего характера помимо ближнего круга (родственников и ближайших друзей).

Мы принимаем эти обязательства друг перед другом, а вот перед государством – не хотим, оно не своё, оно чужое. Отсюда у верхов — склонность к автократии, т.е. несвязанность контрактами, а у низов – склонность к стратегиям ухода. Отсюда и социальная пассивность, и бегство от налогов, и эмиграция, и алкоголизм, между прочим.

Типовые сообщества в России – это ближние круги, родня, те друзья, с которыми мы часто встречаемся, на которых мы можем положиться, а также связи «клиент-патрон»: «кто под кем ходит», «кто кому заносит».

Основные институты в России тоже известны: принудительные – для сбора ресурсов и мобилизации, распределительные – те, что раздают блага, ренту, и репрессивные – защищают режимы и власть.

Важна также специфическая для России логика ресурсных потоков: гиперцентрализация ресурсов, распределение в ответ на уровень лояльности, принуждение подчинённых к коррупции как способ дисциплинирования, т.е. для власти есть функциональность в коррупции.

В отношениях центр-регион-поселение – это лишение нижележащих уровней автономии, попустительство местному авторитаризму в обмен на лояльность.

Место России в геополитике и геокультуре – это контраст мощи и геокультурной подчинённости-отверженности, в геоэкономике — известный сырьевой экспорт, ведущий к т.н. властесобственности и росту разрыва между социальными стратами.

Какие модели объясняют российские циклы? С разных сторон выделяются разные аспекты порождающего механизма: вертикальные договоры, переключение стратегий, о чём я расскажу далее, рефрейминги, релейная схема бинарных факторов, а также принципы влияния на циклы со стороны геополитики, геоэкономики и геокультуры.

Для наглядности я представлю самые простые схемы. Что ведет именно по этим трём квадрантам колею российских циклов? Конечно же, это принудительные распределительные стратегии, институты и практики (рис.3).

 

Рис.3. Основные «силы», определяющие маятниковую динамику российских циклов

Т.е. для подъёма государственного успеха в основном ориентация идёт на принуждение. Принуждение – это то, что снижает уровень свободы. А далее происходит непреднамеренное следствие этих принудительных стратегий, которые с одной стороны увеличивают свободу (прежде всего, для элит), но при этом назревает кризис, т.е. они ведут к упадку государственного успеха.

Почему верхний правый квадрант в динамике циклов остаётся пустым? Вероятно, есть некая выталкивающая из него сила. Если так выглядит колея, то почему нельзя пробиться сверху к большему уровню свободы?

Элиты-то преуспели именно благодаря стратегиям принуждения, чужая свобода им не нужна (рис.4).

Рис.4. Основные «силы», выталкивающие из благоприятного квадранта — сочетания высокого государственного успеха и высокого уровня свободы граждан

А когда элиты получают свою свободу – они как раз и занимаются стратегиями присвоения, коррупцией, что ведёт к безответственности и стагнации. Но и из «Либерализации» не удаётся вырваться вверх к государственному успеху, потому что для восстановления порядка и верхам и низам известны и доступны только стратегии принуждения, «порядок» через «сильную руку». Следовательно, опять скатываемся в ту же колею.

Как объясняется главный кольцевой цикл? Эффективный для государственного успеха «Авторитарный откат» включает особую стратегию Правителя — устрашающее принуждение – как средство дисциплинирования Элиты (рис.5).

Рис. 5. Раскрытие кольцевой динамики через модель сочетания и переключения стратегий Правителя и Элиты

 Яркие  примеры – Пётр Первый и Сталин. Стратегия Элиты при «Авторитарном откате»  – это служение, отчасти из страха, отчасти и из энтузиазма и нравственных качеств. Рано или поздно все это приводит к пределу роста недовольства Элиты, к её последующей эмансипации, а Правитель, утерявший ореол «спасителя Отечества», теперь практикует новую стратегию — охранительство («все оставить как есть», т.е. пресловутая ориентация на «стабильность»).

Соответственно, разложение Элиты, присвоение ею ресурсов ведут к пределу ресурсного дисбаланса, т.е., грубо говоря, обнищанию населения и опустошению казны, а, следовательно, к такту «Кризис», который продолжается вплоть до того, как появится новая пара: Правитель с принуждением и Элита со служением. Таково основное объяснение наиболее проторенной колеи кольцевой динамики.

Та же модель может быть представлена и на языке переменных (рис.6).

  • Уровень принуждения (С – Coercion) – это как раз строгость контроля Правитель по отношению к Элите.
  • Ответственность Элиты (R – Responsibility) – насколько честно она служит.
  • Ресурсный баланс (B – Balance) – насколько ресурсы равномерно распределены между Народом, Элитой и государством.
  • Тревожность (A – Anxiety) – это боязнь хаоса и ориентация на сильную руку.
  • Напряжённость (T – Tension) – это то, что испытывает Элита, когда к ней применяется слишком высокое устрашающее принуждение, т.е. это то, например, от чего коммунистическая номенклатура освободились при Хрущёве.

 

Рис.6. Раскрытие кольцевой динамики через состояния переменных и тенденции их изменения в каждом такте

В такте «Стагнация» меняется сочетание значений этих переменных. При такте «Кризис»  почти все эти переменные падают, но резко растёт тревожность, которая потом и ведёт к основной тяге всех слоёв — ожиданию сильного «Хозяина» (Правителя – Спасителя Отечества), который придёт и «всех прижмёт». Так мы скатываемся в фазу «Авторитарный откат».

Что нового в этом объяснении российских циклов? Каждый такт образован сочетанием практик и стратегий основных акторов, причём главные здесь – Правитель и Элита. Важно их различать: у Правителя есть государственные интересы, поскольку он находится на арене взаимодействия с другими государствами, т.е. правители хорошо или плохо заботятся о бюджете, обороне, общей легитимности, стабильности и так далее. Элиты тоже заботятся об этом, пока честно служат, но потом, по словам одного остроумца, «как дитё к материнской груди», тянутся лишь к безопасности и собственности. Соответственно, когда они «приникают к этой груди», происходит эмансипация Элиты, она прекращает служить, начинает присваивать, отсюда — рост коррупции и соскальзывание к такту «Кризис».

Сами эти стратегии приводят к назреванию тенденции, которая разрушает прежние ритуалы солидарности и легитимации, приводит к новым ритуалам обвинений и отчуждения. При этом актуализируются ранее латентные фреймы, символы, идентичности и стратегии, это детально показано в книге. После периода неустойчивости, конфликтов складываются новые-старые институты, сообщества и сочетания стратегий и акторов. Начинается новый такт цикла.

Как это обосновываются такие модели? Есть несколько способов обоснования, они не естественнонаучные. Характер моего исследования теоретический и макросоциологический. Для отдельных компонентов основанием являются результаты эмпирических исследований социологов, экономистов, политологов и историков. Есть другие способы обоснования: когерентность с признанными социальными теориями, логика связи между компонентами разных аспектов и уровней. Приведу некоторые положения этих теорий.

Сужение институциональных ниш ведёт к габитусному кризису. Актуализация латентных символов и идентичностей ведёт к тому, что человек ищет новые ниши и происходит рефрейминг, он иначе себя ощущает, «другим богам молится». Это положения теории Рэндалла Коллинза.

Рост государственного устрашения и насилия снижает конкуренцию за доступ к позициям с высокой рентой – это уже Дуглас Норт.

Если у новых моделей есть когерентность такого рода с хорошо подкреплёнными теориями, то следует считать соответствующие положения в этом плане обоснованными.

Еще один способ обоснования теоретических моделей: в главе 10 построена формальная аксиоматика, весьма строгая для переключения бинарных переменных и стратегий основных акторов, более мягкая для рефреймингов и институциональных трансформаций. Когда мы построили такую аксиоматику, мы можем посмотреть, как работают правила и что они дают. Если действие правил производит ту же структуру феноменологии, а именно последовательности тактов в цикле, а главное – применение формальных правил воспроизводит систематические расхождения в динамике государственного успеха и свободы, то мы считаем аксиоматику верной. Этот дедуктивный подход похож на математический.

Теперь скажу несколько слов о прогнозировании политического будущего. Тут нужна была более подробная модель. За основу я взял матрицу Роберта Даля, но развернул оба измерения (рис.7).

Первое измерение (ось X) — масштаб участия людей в политике: закрытая, полуоткрытая (с цензом допуска) и открытая публичная политика. Полуоткрытая – когда приходится пускать не всех, но либо по имущественному цензу, либо по принципу достаточной силы, например, вооружённых отрядов или массовых гражданских протестов. В полуоткрытой политике участвует центр силы, который уже нельзя не учитывать.

Второе измерение (ось Y) — качество политической конкуренции. Самая высокая ступень – конституционализм, когда власть реально подчиняется закону; затем мирная полиархия – пакт элит. Далее следует неустойчивая полиархия, которая может либо подняться до мирной, либо соскользнуть в авторитаризм, или еще глубже — в диктатуру. Самое тяжёлое (худшее качество политической конкуренции) – война без правил.

Посмотрим, какие развилки ожидают Россию в этом параметрическом пространстве.

Рис. 7. Первая развилка при кризисе авторитаризма (жирные сплошные стрелки). Либо прежний или новый центр силы восстанавливает господство, подавляет остальных претендентов на власть (путь к диктатуре), либо появляется неустойчивая ситуация полиархии — нескольких автономных центров силы со своими ресурсами, причем характер их взаимодействия не определен. Тонкие пунктирные стрелки здесь и далее показывают наиболее вероятные последующие исходы.

Если верна модель, то сейчас (октябрь 2011 г.) мы находимся в такте «Стагнация» – она ведёт к такту «Кризис», а кризис – это всегда точка бифуркации. При первой развилке, по-моему, наиболее вероятен новый «Авторитарный откат». Для этого есть достаточно сил у режима. Тем не менее, возможно появление новых центров силы. Тогда возникает вопрос: какие стратегии они примут в борьбе за власть?

Есть два основных типа политических стратегий при конфликте и кризисе: подавление и компромисс. Соответственно, появляется вторая развилка (рис.8).

 

Рис.8. Вторая развилка: выбор способа взаимодействия между автономными центрами силы. Либо доминируют стратегии подавления и узурпации власти (движение к массовому насилию и последующей диктатуре), либо доминируют стратегии компромиссов, договоренностей, отказа от насилия в политической борьбе (движение к пакту элит — картельному соглашению, с возвратом к авторитаризму как наиболее вероятным следствием).

 При выборе стратегии подавления есть опасность высокого насилия. Кто бы ни победил, это приведёт к диктатуре, мы видим вновь крайне неприятную колею.

Однако новые центры силы могут выбрать стратегию компромисса, тогда устанавливается пакт элит, появляется третья развилка (рис.9).

 

Рис.9. Третья развилка — выбор способа взаимодействия в полузакрытом пакте центров силы. Либо пакт становится закрытым, затем обычно кто-то побеждает во внутренней борьбе, ослабляет или изгоняет конкурентов, что возвращает систему к авторитаризму. Либо стороны договариваются о разделении властей, о ротации на основе формальных правил, открытой политики и апелляции к выборам — предпочтениям населения, что дает системе шанс переход к устойчивой конституционалистской демократии.

При этом у элит есть поведенческие стереотипы, согласно которым они стремятся сделать свой пакт закрытым. При закрытости кто-то побеждает, и мы снова приходим к авторитаризму.

Но есть и другая возможность, когда центры силы договариваются о том, что они будут мерить легитимность друг друга, и право каждого на  занятие административных высот на определённый срок по результатам выборов, а это уже обращение к публичной политике, то, что называется в книге «перевалом», и труднодостижимо для России. Перевал — это выход из колеи исторических циклов, ее преодоление.

Что сделано нового в политическом прогнозировании?  Во-первых, развёрнута матрица Даля для анализа будущих развилок. В этой простой схеме совмещены несколько концепций: полиархия Роберта Даля, коллегиальное разделение власти по Рэндаллу Коллинзу, переключение стратегий центров силы по Владимиру Гельману, «зависимость от ранее пройденного пути» Дугласа Норта (та самая «колея»), и аттракторы Ильи Пригожина.

Также детально выписаны и специфицированы условия выбора пути в каждой развилке на основе синтеза теоретических концепций и эмпирических обобщений. Т.е. зная об условиях, мы можем предугадывать, какой будет путь из каждой развилки. Как я сказал, при наступлении кризиса, первый рефлекс власти – и, скорее всего, успешный – авторитарный откат.

Рассмотрим гипотетический выход из колеи циклов. Какие есть теоретические ориентиры? Конечно, необходима дискредитация прежних базовых действ, т.е. демонстрации власти, одаривания. Нужно предложить что-то более привлекательное: горизонтальные договоры, чествование за успех общего дела. Следует дискредитировать прежние базовые ментальные связки, такие как «наведение Порядка сильной рукой», предложить и показать действенность нового принципа: порядок как результат выполнения договоров и правил честной игры.

Надо дискредитировать сквозной российский паттерн «свобода как воля» — отказ от связанности внутренними нравственными горизонтальными обязательствами. Альтернативный паттерн – это свобода как участие в принятии общих решений, а затем их выполнение.

Следует дискредитировать прежние политические стратегии: устрашение, подавление соперников, охранительство; показать действенность новых: переговоры, компромиссы, установление общих правил и так далее.

Необходимо расширять сообщества как «круги своих», т.е. от ближних — к соседним, местным и дальним.

Замещать репрессивные и распределительные институты институтами производительными и конкурентными.

Децентрализовать ресурсные потоки, что очень важно, потому что без этого ни от какой коррупции не избавиться. Установить контроль за распределением ресурсов со стороны заинтересованных потребителей. Обеспечить выборность и финансовую автономию региональных властей вкупе с повышением ответственности именно перед местным населением, а не перед начальством.

В геокультуре следует заместить отношения «особнячества», как это называет Янов, и самоуничижения в структуре Россия-Европа отношениями партнёрства в общем деле.

Преодолеть сырьевой перекос, прежде всего, открытием зелёной дороги для импорта технологий, гарантиями частных инвестиций, планомерным государственно-частным партнёрством в проникновении на мировые рынки, чего, к сожалению, у нас нет до сих пор, кроме как в самом крупном, огосударствленном бизнесе.

Какие основные системные требования предъявляются к первым шагам на перевал? Начальные шаги должны открывать путь к последующим шагам, что значит создавать для них субъекты и ресурсы.

Обязательно возникнет вопрос о том, кто всё это должен будет делать, это вопрос о субъектности, поэтому первые шаги должны создавать самих субъектов.

Следует блокировать неизбежные поползновения к авторитарному откату. Колея российских циклов глубока и в неё постоянно затягивает страну. Стратегии перевала должны быть абсолютно легитимными в правовом и нравственном отношении. Важно помогать широким слоям в решении реальных жизненных проблем, т.е. иметь потенциал поддержки среди населения, бизнеса и хотя бы части государственного класса. Без союзников и широкой коалиции ничего не сделаешь.

Какие требуются первые шаги на перевал? Первое, чрезвычайно важное, о чём мало говорится, по-моему: необходима широкая консолидированная кампания по дискредитации и преодолению насилия и репрессий в политике, т.е. нужно повышать издержки в применении властью стратегии насилия, сделать это позорным и неприличным.

Второй шаг – самый тяжёлый, можно его назвать «маниловским»: гражданская самоорганизация, сплочение  вокруг новых центров силы, затем оформление в виде новых партий, свободные выборы, новый парламент.

Похоже, что наша Конституция закрепляет авторитаризм, поэтому смело нужно говорить о переходе к парламентско-президентской или даже парламентской форме правления. Только тогда парламентские выборы обретут смысл, когда правительство будет определяться победившей на выборах коалицией. Конечно, необходима федерализация налогово-бюджетной системы, что опять же возможно только при новом парламенте. Требуется перестройка судебной системы как надёжной основы для решения всех конфликтов.

Коротко о первых двух шагах. Что такое дискредитация и преодоление насилия? Чтобы не разгоняли мирных демонстрантов, чтобы владельцы фирм не боялись прихода «маски-шоу», чтобы правоохранительные органы не использовались для захвата бизнеса и властного передела собственности. Чтобы бизнесмены не боялись поддерживать любые партии, движения, газеты, интернет-издания. Защищённость от страха перед репрессиями – именно это активизирует общественно-политическую активность. И удивляться, что сейчас этой активности нет, не приходится, потому что страх, увы, остаётся очень важным фактором нашей жизни. Особенно у тех, у кого есть ресурсы: они понимают, что их могут тут же отнять.

Второй шаг начинается с активизации малых инициативных групп, сетей, связывания групп из разных регионов, широких общественных движений. Тут важно нахождение институциональных решений проблем в отношениях с властью. Конечно, только если начнется мирная борьба за свои интересы и права, тогда граждане обретут субъектность и ответственность за происходящее вокруг. Ни в какой пробирке субъектность не вырастить.

Что нового в этих стратегиях перевала? Сами цели не новы. Известны и призывы против репрессий в политике, и за коалиции и за новые центры силы, хотя об этом говорится реже. Про независимые суды и честные выборы только ленивый не говорит. Меньше говорят о федерализации бюджета. Самое смелое – это о переходе к парламентско-президентской системе и о союзе с Европой.

Новым является предложенное теоретическое обоснование именно таких приоритетов и очерёдности, а также пути достижения. Пути эти основаны на моделях порождающего механизма, т.е. они разрывают порочные круги связи мощного механизма, порождающего российские исторические циклы. В основе стратегий перевала лежат также закономерности множества автономных динамик, о которых я говорил. Т.е. цели не новы, а вот пути достижения, предложенные в книге, по-моему, вполне новые, нетривиальные.

Возвратимся к схеме циклов (рис.10).

 

Рис.10. Перевал к новой логике исторического развития — выход из колеи из среднего уровня кризиса и ключевые условия

Окно возможностей открывается от среднего уровня кризиса, когда делегитимируется вертикаль власти и режим, но ещё функционируют все системы. Тогда и возможен перевал к новой логике исторического развития. Здесь обозначены главные условия: делегитимация вертикали, паритет новых центров силы, которые берут на вооружение стратегии компромисса, а не подавления друг друга, меряют свою легитимность через выборы, причём проигравшие остаются в политическом поле, чего до сих пор не бывало в России.

Более детально обо всем этом можно прочесть в книге «Колея и перевал: макросоциологические основания стратегий России в XXI веке», а также в моих публикациях в открытом доступе, где выложены и полнотекстовые версии книг, и научные статьи, и актуальная публицистика. Приглашаю также в свой блог в «Живом Журнале», где я откликаюсь на важнейшие события в текущей политической жизни.

Спасибо всем за внимание и терпение.

Обсуждение лекции

Б.Д.: Честно говоря, случилось почти то, чего я опасался. Очень многое было сказано с использованием разных языков, теорий многих авторов. В процессе и в конце я услышал массу замечательных пожеланий, мыслей из политической аналитики, иногда из социологической публицистики, но, честно говоря, чётких тезисов, которые можно было бы считать верифицируемыми – я не услышал. С другой стороны, может, в этом и не было особой необходимости, если перевод на язык какого-то количества социальных теорий помогает подать вполне симпатичные меры. Но это не более чем личная точка зрения. Надеюсь, что вопросы что-то расставят по местам. Просьба быть умеренно лаконичными, потому что тема и сам разрез взгляда таков, что он неизбежно будет провоцировать на длинные высказывания.

Лев Московкин: Борис, а я не согласен с вами. Я услышал в чистом виде макроэволюционную схему в своей терминологии, и она элементарно переводится на терминологию, которую знаю я. Я хочу тезисно отметить, что предшественник Пригожина Эдвард Лоренц разработал теорию структуры хаоса, которая как раз даёт физическую подкладку, а раньше на полвека та же схема дана в виде Волн Жизни Четверикова. За исключением маниловщины, то, что я сказал – чисто макроэволюционная схема. Последнее, что тут можно отметить: кризис, стагнация и все эти фазы распределены и в личности, и в обществе, и в хромосомах не по времени, а, скорее, делят нас внутри. Т.е. внутри нашей системы есть на одном поле – один режим, на другом – другой. Спасибо.

Валерий: Вопрос такой: Вы вырабатывали параметры политической свободы из нормативных актов. Но как говорят, в России хорошее законодательство, но, к сожалению, оно не исполняется. Как это ложится на Ваши оценки?

И второй вопрос: Вы построили модель, её можно ассоциировать с регрессионным анализом, но раз из этого анализа мы построили модель, можно ли прогнозировать, что будет дальше? Опять же, вероятностные факторы выходят. С какой вероятностью может эта модель быть реализована? Т.е. может быть, но понять, как ею пользоваться?

Н.Р.: Как мы знаем, есть нормативные акты разных уровней и разных уровней реальности. Т.е. допустим, есть сталинская Конституция 1936 года, в ней статьи могут даже неплохо выглядеть, но здесь нужно ориентироваться не на них, а на подзаконные акты и известные практики, которые известны историкам.

Б.Д.: Даже на законы, ведь Конституция — не единственный законодательный акт.

Н.Р.: Да, верно. Т.е. на те законы, которые реально работали и на функционирующие практики. Тогда мы уровень свободы можем оценить более адекватно.

Теперь относительно прогнозирования. Данная модель не позволяет прогнозировать на большие отрезки времени, т.е. возможен прогноз внутри такта, оценка условий и расчёт вероятностей того, какой будет следующий такт. Но для этого нужно получить эмпирические данные об имеющихся условиях и подставить их в гипотезу. Что будет дальше: берем ту или иную часть модели. Но ведь в будущем изменится эмпирика, опять нужны будут эмпирические данные и тогда вновь можно будет прогнозировать. Т.е. примерно так, как на самом деле метеорологи действуют. Они могут сказать, какая будет погода в ближайшие два-три дня. Кстати, теперь они уже не особо ошибаются, потому что знают, где какие находятся массы воздуха, куда движутся и что получится, когда они столкнутся. Если спросить, какая будет погода через полгода, то никакой грамотный метеоролог не ответит. Он спросит: «А что будет за два дня до этого? Какие значения у таких-то параметров?». Вот и здесь примерно так же.

Геннадий Воронин: Летом была встреча с Зигмундом Бауманом, я буду отталкиваться от него, но перефразирую: кому на Руси жить хорошо – ответ есть, Кто виноват – ответ есть, Что делать – ответ есть, Кто это сделает? Колея и перевалы: кто подведёт к этому перевалу? Есть ли социальная группа? Или такая социальная группа присутствует в каждом из нас?

Б.Д.: Да, надо сказать, что лектор даже вполне спрогнозировал появление этого вопроса.

Н.Р.: Конечно, этот вопрос постоянно возникает. Даже в нынешней обстановке уже есть ростки гражданской самоорганизации. Это движения автомобилистов, «синих ведёрок», солдатских матерей, экологов, правозащитников и так далее. Другое дело, что они разрознены, мало между собой связаны. Пока такие движения — то, что называется «класс в себе», а не «класс для себя». Здесь важно осознание неких общих интересов и общих принципов. Второй момент: для любой серьёзной деятельности нужны ресурсы. Эти ресурсы нужно откуда-то получать. Основные держатели ресурсов у нас сейчас — бизнес и власть. И те, и другие никогда не дадут никакие ресурсы, если не получат на это разрешение сверху. Здесь действует как раз тот самый фактор страха.

Б.Д.: Власть – это и есть «сверху».

Н.Р.: Власти бывают разные.

Б.Д.: Т.е. власть нижних уровней по отношению к властям верхних.

Н.Р.: Да. Есть местное самоуправление, региональные, городские власти. Они тоже находятся в подвешенной ситуации, потому что, не проявляя достаточно лояльности по существующим законам и практикам, они тут же лишаются своих позиций. Соответственно, здесь нужно искать союзников и в государстве, и в органах власти разных уровней. При условии избавления от страха, уверяю, ростки самоорганизации будут расцветать и расти с огромной силой. Но после первого шага.

Григорий Чудновский: Сегодня есть люди, имена не очень важны: одни – носители какой-нибудь пятой империи, другие повернули к сталинизму, третьи – в Святую Русь. Это разные люди, плохо связываемые между собой.

Б.Д.: Иногда это одни и те же люди.

Г.Ч.: Может быть, и так. Но это носители разных идеологий. Если у них хватило воли, времени, мозгов прочитать эту книгу – произошёл бы ли у них в уме некоторый поворот к движению в этой терминологии? Маловероятно… для узкого круга, разве что, важный момент, который мелькнул, но я не очень уловил: страх. Вы говорите про «синие ведёрки» – там стоит двух человек расстрелять – и нету. Химкинский лес – та же история. Автомобилисты – там надо больше (нрзбр) на перекрёстках. Но сделать это не сложно. В чём дело? Чего люди боятся?

Б.Д.: В смысле, почему не отстреливают?

Г.Ч.: Нет, я не имел в виду эту мысль. Я говорю, что если бы появилась организованная группа стрелков где-то наверху, то они бы это сделали. Но страх! Мне важно понять, в вашей формальной теории, где какие-то переходы и выходы из колеи – вот страх задаётся по каким-то параметрам? Он разнообразен, это разная категория, все боятся разных вещей. Кто-то – за детей, кто-то за себя. Старушка, которая мечтает о Царствии Небесном, не хочет умирать раньше времени! Что это за дела?

Б.Д.: Вы хотите спросить о причинах социального страха?

Г.Ч.: Я хочу добавить некоторые элементы, которые возникают в ходе не очень глубокого понимания. Разверните тему страха. Почему люди из Америки ради свободы едут в Ирак  или Вьетнам и гибнут? Может, это деньги? Но вообще ими движет именно свобода. А здесь боятся сделать просто шаг и подвергнуться критике.

Б.Д.: Итак, первый Ваш вопрос в том, есть ли те люди, которых может перелопатить книга. Второй вопрос: как в Ваших построениях присутствует страх, как Вы его параметризуете, в какие формулы он входит.

Н.Р.: Итак. Начнем с идеологии. Важно привыкнуть к мысли, что на долгие десятилетия вперёд у нас будут разные группы с несовместимыми идеологиями. Останутся коммунисты, будут сталинисты, будут приверженцы консервативного державничества с православием и так далее, будут западники и либералы, будут социал-демократы. Надо привыкнуть к существованию и неистребимости этого разнообразия и взять на вооружение принцип, который называется «согласиться о несогласии» — мы разные, и никого из этих групп привести к моноидеологии не удастся. Это не значит, что разные группы не могут договориться по минимальным правилам взаимодействия. Например, то, что называется «договором о разоружении»: не стрелять друг в друга и не использовать репрессии и прокуратуру в политической борьбе.

Я не большой сторонник упования на просвещение. Эта книга, если она кому-то и поможет, то тем, у кого примерно такие же идеи. Им она поможет эти идеи структурировать. Если она будет бурно обсуждаться на каких-то семинарах (а это те же интерактивные ритуалы в коллинзовском понимании), то, возможно, что именно эти ритуалы на основе книги приведут к каким-то рефреймингам в сознании и поведении участников. Это нельзя исключать, иначе зачем вообще такие книги пишутся?

Теперь о страхе: как его измерять. На самом деле, это не так сложно. Об этом спрашивают социологи: «Чувствовали ли Вы какие-то протестные настроения?» – «Да». Вышли бы вы на улицу, чтобы их поддержать? – В большинстве отвечают «Нет». Здесь многое зависит от того, такой уровень напряжения в обществе и насколько соотносится это желание в солидарности с другими отстоять свои права с вполне реальной перспективой получить дубинкой по голове. Причем,  это тоже переменная. Вероятность, уровень насилия и репрессий меняются. Это во многом зависит от наличных институтов, от принятых стратегий принуждения и устрашения. Не нужно воспринимать практики, институты, устрашения как нечто совершенно безличное и автоматическое. Их совершают люди, которые должны отдать приказ на применение насилия. Есть люди, которые соглашаются применять это насилие. И вот эта готовность к насилию – тоже переменная. Задача общественности состоит в том, чтобы увеличить издержки этих решений. Причём не только относительно милицейских начальников, но и относительно местных руководителей, на территории которых это совершается.

Здесь важны ритуалы. Если будет какая-то критическая масса случаев, когда на пресс-конференциях региональным и городским руководителям будут задавать неприятные вопросы: «Что же вы терпите, что мирных демонстрантов у вас дубинками бьют? Можно ли Вам после этого подавать руку?» — уверяю, это отлично подействует на начальство. Потом оно будет разговаривать с милицейскими начальниками и просить, чтобы те вели себя поприличнее: «Ты меня позоришь перед публикой и прессой». Т.е. возможно таким путём воздействовать на стратегии устрашения и снижать страх.

Г.Ч.: При условиях высокой нравственности, появляются эти издержки в насилии. А нравственность – это другой институт. Тут тоже есть заявки о монополии на нравственность.

Н.Р.: Нет, речь идёт угрозе санкций. От общественного мнения.

Г.Ч.: Тогда, если можно, ещё один вопрос по поводу Вашего примера с метеопрогнозами, что за три дня прогнозировать легко, а за полгода – сложно. У нас появилось два долгожителя, которые бегают от возможности прогнозировать. Один был арестован, Ходорковский, сегодня сидит как долгожитель. А другой до 2024-го года будет иметь власть. Ничего здесь нельзя спрогнозировать. Мы попадаем в непрогнозируемый мир с двумя этими субъектами.

Б.Д.: В каком смысле непрогнозируемый мир?

Г.Ч.: Ну а что имелось в виду, когда говорилось о невозможности прогноза через полгода?

Н.Р.: Я говорил в целом об обстановке в стране. И то, насколько один останется в тюрьме, а другой будет занимать государственную должность во многом зависит от обстановки в стране. И ни то, ни другое железно не гарантировано.

Г.Ч.: Но  тогда я бы добавил ещё один параметр, который у Вас выпадал – внешние условия, страна-то у нас не замкнутая!

Н.Р.: Не выпадал, я несколько раз говорил о включённости России в геополитическую, геоэкономическую и геокультурную динамики. В книге этот аспект очень детально развернут в нескольких главах.

Давид Биниашвили: Добрый вечер. Может, я не услышал, но интересно: Вы сказали про перестройку судебной системы и про государственно-частное партнёрство. В принципе, очень правильные выводы сделаны о том, что нужно делать. Но я не понял: видите ли вы именно способы достижения этого? Какие механизмы существуют для этого? Т.е. какие механизмы существуют в рамках той терминологии, которую Вы представили, как придти к этому? Проблема-то есть, она понятна, но как избавиться от неё?

Н.Р.: Относительно государственно-частного партнёрства: как мне говорили  друзья бизнесмены, причём в разных местах нашей родины: есть такая тенденция, когда бизнес растёт и начинает выходить на международную арену, то местная власть предпринимает определённые усилия, чтобы не дать ему это сделать. Почему? Вроде бы, если бизнес выходит на внешний рынок, он расцветёт, будет платить больше налогов и так далее. Налоги от местного бизнеса не очень волнуют местную власть, потому что большинство налогов всё равно идёт в Москву, т.е. это тот же вопрос о необходимости федерализации бюджета. Далее, когда бизнесмен выходит на внешний уровень, он становится независимым и автономным. Лучше, чтобы он был послушным и понимал, кто тут кто, кому нужно «заносить». Соответственно, переломить это можно только тогда, когда, во-первых, появится значимая коалиция уже объединённых бизнесменов, потому что по отдельности они ничего не могут сделать, а бизнес-сообщества уже могут выступать с какими-то требованиями.

Б.Д.: Бизнес-сообщества у нас даже существуют. Это сильно помогает?

Н.Р.: Как-то помогает. А вот на местном уровне у нас очень слабые бизнес-сообщества. Более того, по моим наблюдениям, они неформальны. Т.е. люди где-то встречаются, но так, чтобы знали, что такие-то люди у нас — «отцы города» и они инвестируют в его развитие, чувствуют ответственность и прочее – этого нет. Т.е. бизнес-сообщества – раз, и какая-то часть ответственных чиновников (далеко не все они коррумпированы) — два, это может как-то помочь делу.

Относительно судебной системы – всё сложнее. Если помните, я не случайно поставил это пятым шагом. Конечно, здесь многое завязано на нормативные акты, а это уже дело нового парламента, который должен быть в этом заинтересован. Т.е. не очень понятно, как раньше изменить эту систему, а изменить её необходимо. Я недавно разговаривал с одним социологом, который внимательно занимается правоприменением: есть так называемый обвинительный уклон, и почти миллион человек сидит у нас в тюрьмах, притом, что нет субъекта, которому все это было бы нужно. Просто так устроена система поощрений и наказаний для следователей, судей и прокуроров, что попав в эту машину, ни у кого нет шансов быть оправданным. Всё, на что вы можете надеяться – что срок, на который осуждают человека, окажется условным. Это не какой-то злой умысел, просто так устроена эта организационная машина. Её нужно серьёзно менять, а это сложное дело. Это пятый шаг, а нам дойти бы до второго. Верно было сказано, что второй-то шаг сейчас выглядит как маниловщина, я согласен. Обратите внимание: здесь в подзаголовке книги указано: «Макросоциологические основания стратегий России в XXI веке», обычно это указание на срок пропускают.

Б.Д.: Т.е. в перспективе ближайших 89 лет.

Н.Р.: Указание на XXI век — это не штамп, а знак авторского пессимизма. Хотя бы в XXI веке выбраться на перевал.

Кирилл Новиков: В цикле указано, что наша авторитарная русская власть особенно хорошо себя чувствует, когда Запад слаб. Соответственно, тот фланг, который называется «свобода» теряет часть своего престижа. В настоящее время на Западе трудно не заметить, что именно их переговорная культура, их идеология подвели к тому, что Европа не может договориться о простых вещах, например, «отцепить Грецию от поезда». Также на Западе только ленивый не говорит о смерти Запада, огромное количество использует именно такую терминологию. Вопрос такой: если смерть Запада – это такой мегатренд, то вообще появляется ли у нас шанс как-то без ориентации на них перейти через этот перевал?

Н.Р.: Очень интересный вопрос, спасибо. Вы правы, я не первый заметил тенденцию: при великой депрессии появляется и гитлеризм, и сталинизм, что не случайно. Соответственно, кризис на Западе  1970-х гг. – это подъём престижа и весьма высокая легитимность Советского Союза.

Б.Д.: Подъём престижа Советского Союза в 1970 годы? Вы это серьезно? Появление неожиданных источников средств, позволивших не реформировать экономику – это да, а вот престиж…

Н.Р.: Скажем так, умеренный подъём. Экономический кризис, который был в это время на Западе, укреплял уверенность, что здесь в СССР всё может остаться на месте — статус-кво, особых подвижек и надежд на существенные изменения в 1970-е гг. не было. Чем глубже сейчас будет кризис в Европе и на Западе, тем, согласно это логике, следует ожидать большего укрепления и нынешнего режима в России.

При этом разговоры о смерти Запада, как вы знаете, ведутся не в первый раз. Можно вспомнить Шпенглера. Кто-то из марксистов хорошо сказал: капитализм умудряется всегда убегать от неприятностей, причём убегает он вперёд. У меня есть уверенность, что и в этом случае будет то же самое. Почему? Потому что, несмотря на все эти глубочайшие проблемы с финансами и прочим, внутри США, в меньшей мере в Европе, есть такой фактор, как солидарность. Если кто-то очень сильно обеднеет, то найдут ресурсы, чтобы помочь, вместо того, чтобы плюнуть, куда-то уехать, перевезти семьи, капитал и так далее. Т.е. европейцы европейцам помогут, тем более, американцы — американцам, я считаю это коренным фактором. Из этого кризиса они выберутся. А вот выберется ли Россия в XXI веке из колеи – не ясно.

Валерий: Вы говорите, что Россия должна выбраться из колеи. При этом, считается, что это очевидно, но я не очень понимаю, почему она должна выбираться из неё. Если смотреть по голосованиям, даже если убрать фальсификацию, есть поддержка существующего режима, и вроде все довольны настоящим положением дел.

Н.Р.: Верно. Я очень коротко упомянул о факторах деградации. Фаза «Стагнация» согласно кольцевой динамике переходит к «Кризису». Это не потому, что мы используем экстраполяцию «всегда так было и сейчас будет», а потому, что выявлено порядка десятка контуров деградации, когда одна тенденция влияет на другую, та – на третью, получается круг положительной обратной связи. Это касается и деградации человеческого капитала, и квалификации, и нравственности, и ухода, перетока талантов, капитала за рубеж. Это касается и демографии, оттока населения с востока страны. Это же касается и институтов, так называемые подрывные институты замещают формальные и функциональные.

Мы можем видеть, что действуют факторы деградации просто по учащению бедствий: систематические недовложения в инфраструктуру дают катастрофы, и когда несколько проявлений этих факторов деградаций будут слишком скучены во времени, то это может привести к кризису. С каждым бедствие по отдельности (допустим, раз в полгода) разобраться еще можно, пока денег и сил хватает, но так будет не всегда.

Почему порочна колея? Потому что данная динамика включает в себя кризисы, а это каждый раз, мягко говоря, большие неприятности для большинства населения, экономики, производств и так далее. Другой момент – недостаточный до сих пор уровень свободы. Если с гражданскими свободами (свободой слова, например) сейчас всё более или менее прилично (по крайней мере, в столицах и в Интернете), то с демократическими свободами, а именно с реальным участием граждан в принятии решений, которые их же и касаются, всё плохо. Социологические опросы показали, что относительно своей семьи люди чувствуют себя субъектом, а относительно района города – практически никто. Это неблагоприятная ситуация.

Валерий: Неблагоприятная с точки зрения социологии или это не устраивает людей? Люди говорят: «Да, мы не участвуем, но нас это устраивает».

Б.Д.: Это ценностное утверждение, что колея порочна, или вы исходите из того, что за счёт такого-то значения этого параметра так-то меняется такой-то параметр?

Н.Р.: Действительно, сейчас большинство поддерживает сложившийся режим. Но когда их спрашиваешь, довольны ли они своей жизнью, положением и ситуацией в стране, перспективами, то здесь мы видим гораздо более низкие оценки. Это некое расщепление сознания.

Валерий: А почему же здесь нет корреляции? Какая корреляция?

Н.Р.: Нет корреляции.

Давид Биниашвилли: мы посмотрели с вами на XVI-XVII века, мы проследили изменение этой колеи. Вы дали, на мой вкус, очень оптимистичный прогноз по поводу XXI века. Т.е. мы в этой колее находимся огромное количество времени. Почему же именно сейчас мы делаем вывод о том, что пришло время из этой колеи выйти? Почему мы не останемся в ней ещё 400-500 лет? Почему именно сейчас нужно выходить?

Н.Р.: Сейчас, может быть, и должны, но не выйдем, потому что условий нет.

Б.Д.: На самом деле это был призыв к различению нескольких позиций. Первое – Ваша гражданская позиция. Второе – Ваше представление о детерминистических закономерностях, третье – Ваше представление о вероятностных закономерностях.

Н.Р.: О различении. Я стараюсь в своих текстах всегда чётко отличать, где мы говорим о сущем, а где – о должном. Когда я говорю о демократизации, я это обосновываю следующим образом: сама по себе демократия не является абсолютной ценностью, потому что мы знаем, что есть страны недемократические, которые достигают весьма больших успехов по многим параметрам. Почему бы не пойти по этому пути?

 Здесь есть исследования, которые выявили, в чём главный фактор успеха авторитарных режимов, это так называемый ответственный селекторат (те, кто сами не правят, но решают — кто будет править). Я показываю, что независимого, ответственного за страну селектората в России нет. Поэтому авторитаризм здесь (в отличие, скажем, от Китая или Сингапура) никаких успехов не достигнет. Кроме демократизации нет другого пути решения основных проблем общества, повышения того же государственного успеха, подъёма по миросистемной иерархии, улучшения благосостояния населения. Здесь и получается связка между дескриптивными и нормативными суждениями.

Сергей Александров: В общем-то, я согласен с вашими маниловскими ожиданиями. Вы говорите про габитусы и рефрейминги. Как вы думаете, что сначала произойдёт: рефрейминг габитусов и выход из колеи или сначала выход из колеи, а потом рефрейминг габитусов? Вы говорите про свободу воли в России. Низы не признают никакого авторитета, и не хотят подчиняться верхам, только небольшим группам, вроде соседей, родственников и так далее.

Н.Р.: Солидарность со своими.

С.А.: Да. Т.е. это как бы исключения. Не является ли это исключение тем самым зерном рефрейминга? Меня удивляет, что все употребляют слова «централизация», «гиперцентрализация», но никто не употребляет слово субсидиарность – никто не употребляет.

Н.Р.: Я употребляю. В книге это есть.

С.А.: Так вот, что, если идти отсюда? Европа-то отсюда и шла. О субсидиарности говорили уже в XI веке.

Н.Р.: Чтобы вырваться из колеи, необходимы большие широкие солидарные усилия и воля. Соответственно, деятельность и гражданская, и политическая. Именно в процессе этой деятельности, в подъёме гражданских инициатив, в том, как люди решают свои проблемы не через личную унию с чиновником и взяткой, а через пусть маленькие, но институциональные изменения, и достигают в этом успеха – это уже положительное подкрепление. Они радуются этому, а это важные эмоциональные ритуалы. Перемежение упорной солидарной деятельности и переживания успеха от того, что они этого достигли, ведёт к рефреймингу. Люди обычно не останавливаются, если они достигают успеха, и если дальше это продолжится – то это верный путь к перевалу.

Б.Д.: Что касается отсутствия тех или иных концепций или слов, думаю, что претензии этого рода к докладу бессмысленны. В нем упомянуто необычно большое количество концепций.

Алексей Грошев: Люди боятся – это прозвучало. Возможно ли не радикальным способом избавиться от этого страха?

Н.Р.: Во-первых, я не большой сторонник митингов. Они нужны, чтобы люди почувствовали, что их много, что какая-то проблема волнует многих. А что-то хорошее и реальное происходит не на митингах.

Б.Д.: Но вы противник жёсткого подавления митингов?

Н.Р.: Да. Они нужны. Одно из нормальных требований – это чтобы в каждом крупном городе, вроде Москвы, был свой гайд-парк, где не нужно никаких разрешений на проведение собраний, и автомобильному движению это не мешает, люди могут связываться хоть по Интернету, приходить, знакомиться и собирать большие митинги. Но на митингах можно услышать лозунги, попереживать – а институционально ничего не изменится. Изменится когда? Когда появляются группы, которые соображают, что нужно делать, выстраивают стратегии, пишут бумаги, ходят по начальству, обращаются к бизнесменам, собирают ресурсы и производят институциональные изменения. Тогда что-то серьёзно меняется.

А.Г.: А если на этих митингах будет происходить разврат? Ну, меньшинства будут собираться, распивать что-то – как это регулировать?

Б.Д.: Вы хотите сказать, что если люди перестанут собираться на митинги, то никто ничего в стране распивать не будет?

Н.Р.: Вообще-то у нас есть законы. Противоправное поведение регулируется законами. Но нужно различать право и закон. Не все знают, что такое полицейское государство. Это не там, где полиция главнее всех, а там, где законы составлены таким образом, что любое проявление свободы граждан становится противозаконным. Основная часть Конституции очень неплохо составлена у нас – и за это нужно бороться. Там сказано, что граждане имеют право на мирные собрания, и никаких разрешений для этого не нужно. Следует гражданам просто обеспечить гайд-гарки.

Б.Д.: Высказывают много претензий к митингам — с самых разных сторон, но идея о том, что именно они — главное гнездо разврата – это очень ново.

Леонид: Я филолог, поэтому у меня основное замечание другое, но сначала я хочу присоединиться по поводу гайд-парков, мне нравится эта идея. И на счёт митингов как гнезда разврата. Я немного ознакомился с книгой, и лекция была прекрасна, всё так ровно, здорово и красиво, авторитеты все друг с другом так хорошо сочетаются, что у меня возникло сомнение. Мне это напомнило эзотериков, когда у них количество камешков в пирамиде очень точно соответствует расстоянию до солнца или ещё как-то. Т.е. всё как-то слишком простенько и хорошо. Всё у вас здорово. Получается, что свобода – всегда хорошо, а диктатура – всегда плохо.

Б.Д.: Этого сказано не было.

Леонид: Во всяком случае, перевал в одном месте. И вы знаете, где этот перевал. Мне кажется, что так же, как в герменевтических штудиях, здесь всё произведение построено именно таким образом: известно, где перевал, и Вы как бы под эту другую колею всё подстраиваете. На самом деле, в митингах и в свободе ничуть не меньше опасности, чем в подавлении и структурировании.

Б.Д.: Вы тоже боитесь, что все напьются?

Леонид: Нет, я просто думаю, что путь свободы уже в современной ситуации довольно смешон. Абсолютная свобода – это безумие и разврат. А что ещё? На самом деле, культура – это ограничение. Та самая структурированность, которая такая замечательная в Вашей книге – она, по-моему, как раз показывает прелесть структурирования и не особенную нужность такой свободы. Мне как раз не хватает свободы в Вашей книге, в Вашем построении. Потому что, мне кажется, что любой человек, который думал над российскими циклами, чувствует основы этих циклов в себе. Все мы немного шизофреники, таков русский характер. Мы действительно чувствуем себя и сбоку, и в центре всё время. Мы действительно одновременно и тот раскол, который произошёл в XVII веке, он повторяется во время революций, он повторяется сейчас. И ощущение необходимости предать своих отцов ради того, чтобы успеть добиться успеха вовне – это и множество других моментов присутствуют в нас одновременно. Так что хорошо противопоставлять идеологов в одну сторону, других в другую. Но беда в том, что в каждой семье, в каждой душе есть и то, и другое. Более того, я уверен, что на том перевале не меньше опасностей. Поэтому, мне кажется, что в Вашем выступлении не хватает изображения опасностей на перевале.

Н.Р.: Основные опасности – до перевала. О них я говорил подробно: если новые появившиеся центры силы возьмут на вооружение стратегии подавления политических противников. Тогда разразится насилие. А если одна из сторон быстро не выиграет, как это было в октябре 1993 года, то это может перерасти в гражданскую войну. На это тоже направлен первый шаг: дискредитация насилия в политике. Если этот шаг пройти, то у любой силы, которая попробует получить очки через организацию вооружённых отрядов, будут очень большие издержки. Эту опасность я вижу. И всё, что можно было бы сделать для обеспечения безопасности в теоретическом плане, я совершил.

Совершенно верно, что за перевалом никакое «царствие небесное» не ждёт. Там будут свои проблемы, своя динамика. Например, Россия станет гораздо более привлекательной страной, сюда устремится гораздо большее количество мигрантов с разным цветом кожи. Сейчас мы по Европе видим, что это серьёзная проблема. Соответственно, Москву-то и сейчас уже затронуло, а проблема будет ещё острее. Почему я считаю, что необходимо перейти этот водораздел.

В новой системе при наличии того самого коллегиального разделения власти и учёта мнений и интересов разных групп появляется возможность решать возникающие проблемы на основе мирных компромиссов, опробовании разных решений и так далее. Т.е. и новые циклы будут, и новые проблемы тоже будут. Но система, которая учитывает интересы разных групп, гораздо лучше к этому подготовлена.

Кирилл Новиков: Мне довелось в день рождения королевы быть как раз в Гайд Парке, там в это время происходил забег голых велосипедистов – и ничего не случилось, всё прошло мирно, все смеялись, никто никого не убивал.

Теперь вопрос по поводу схемы противостояния государственного успеха и уровня свободы, как они представлены на схеме. Получается, что они радикально расходятся. Как я вспоминаю, бывало и не так: например, 1812 год – это Сперанский ещё не кончился, или наш триумф, когда дошли до Константинополя – это был пик либеральных реформ, а откат был уже после убийства царя. 1945 год – это вершина реформенных ожиданий. Каждый раз у нас как бы похищают Европу, когда, вроде, победили. Наоборот, когда была опричнина, опричники от татар убегали, что кончилось плохо для Москвы. А когда Сталин немного делал вид, что начинает какую-то национальную политику, начинается период побед. Перестройка выглядела как череда триумфов. У нас из-под носа постоянно уводят результаты. Насколько для Вас такой взгляд приемлем? Почему общество, настроенное на какие-то реформы, на движение в либеральную сторону, вдруг теряет инициативу, победив?

Н.Р.: Много вы назвали ситуаций. Насколько я помню, Сперанский уже был подвержен опале в 1811 году. А то, что Наполеон дошёл до Москвы, не было особенно связано с внутренней политикой России. Скорее, было это связано с внешней геополитической динамикой. Как известно, главным фактором было то, что Россия не поддерживала изоляцию Великобритании. Но после победы и триумфа, когда казаки были в Париже, потом явно пошёл «Авторитарный откат». Это выражалось в том, что лучшее молодое поколение дворянства почувствовало себя отверженным, отчужденным от государственной машины, и они пошли в декабризм.

Что касается великих реформ Александра II, то здесь лучшими экспертами являются историки, а они все как один утверждают, что основная энергия реформ закончилась уже где-то в 1867 году. Дальше были какие-то реформы, но они были ограничены растущим консерватизмом самого Александра II, и эта волна державного патриотизма, панславизма, в общем-то, с земской свободой не особо связана, а связана с утверждением величия России, надеждами на захват проливов и так далее. И то, что продвижение России было остановлено на Берлинском конгрессе – это ограничение, связанное с тем, что Россия была одной из великих европейских держав. В интересы других держав никак не входило то, чтобы Россия завладела Константинополем. Что касается Сталина, то говорить о том, что благодаря какой-то свободе была одержана победа…Восстановление державной символики, системы офицерства, погоны – это как раз возродило латентные символы державности великой России. Лозунги были «за великий русский народ» и так далее.

Б.Д.: Но тенденция к этому началась ещё в 1930-е годы с возвращением к преподаванию отечественной истории.

Кугашев Айрат: Вы описали аппарат, исходя из показаний которого Вы делаете анализ ситуации, анализ исторического движения России. У меня вопрос: насколько этот аппарат применим для движения истории Европы? Если он применим, то, может, Вы прокомментируете, выделите основные моменты.

Н.Р.: И сделать ещё десять докладов про Европу? Я утверждаю, что те абстрактные понятия, с которых я начал, имеют универсальный характер. Т.е. не бывает обществ без этих уровней: от ультрамикро — до макро, от ритуалов — до международных отношений, не бывает обществ без габитусов, без институтов и сообществ, без логики распределения и обмена ресурсами. Начальный общий фундаментальный социологический аппарат универсален.

Но далее я говорил, что какие-то институты, фреймы или набор габитусов характерны именно для России. Всё это другое в европейских странах. В некоторых – несколько похоже, например, в Пруссии, в Восточной Польше, отчасти в Австрии. Но что-то очень далеко, в Британии, например.

Для того, чтобы применять этот аппарат и эту методологию к другим странам, надо задавать вопросы. Любой продуктивный абстрактный понятийный аппарат – это способ задавать хорошие вопросы. Какое разнообразие габитусов во Франции? Какие там сквозные фреймы? Как там устроены институты? Когда мы получим ответы на эти вопросы, то сможем говорить о внутренних механизмах французской исторической динамики.

Григорий Чудновский: Позвольте попытаться не пропустить важную вещь, которую Вы постоянно напоминаете нам, но я не до конца понимаю и мне жалко будет упустить: ритуалы. Вы повторяете о них как о некотором важном составляющем важных механизмов. Скажите, если российские либералы, ослабленные после 1990х гг., начали двигаться в направление выхода из колеи, какими бы были ритуалы не религиозного типа на первых двух шагах, чтобы сплотить либералов, чтобы если уж не слить в любовном объятьи Явлинского с Чубайсом, то хотя бы не паскудничать друг другу публично, как это делается? Какой должен быть позитивный ритуал?

Н.Р.: Я коротко расскажу о ритуалах. Это интерактивные ритуалы, ритуалы взаимодействия. Лучше всего про это прочитать в первой главе книги Рэндалла Коллинза «Социология философий». Речь о том, что люди встречаются в одном месте, у них один фокус внимания. Они долго на нём сосредотачивают это внимание. После этого эмпирически показано, что у них синхронизуются биологические ритмы, появляется некоторая общая эмоция. Поскольку мы бессознательно воспринимаем, что происходит с нами и нашими соседями, то внешнее проявление этой эмоции усиливает нашу эмоцию. Идёт возгонка единого эмоционального настроя. Образуется мембрана: мы, у которых один фокус внимания, и другие: если бы сейчас сюда кто-то ворвался, то его либо зашикали, либо, если у него большая эмоциональная энергия, он бы разрушил то общее настроение, которое здесь у нас сложилось.

Какой эффект от этих ритуалов? Во-первых, устанавливаются те самые установки относительно символов: проповедь, театральное представление, совместная выпивка, сидение в бане, переговоры, песни – это всё интерактивные ритуалы. Это не пустые церемонии, а эмоционально нагруженные действия, которые что-то важное сохраняют, утверждают и производят, меняют в нашем сознании и поведении.

Отвечая на Ваш вопрос: конечно, самые продуктивные ритуалы в политическом взаимодействии – это переговоры. Если удалось о чём-то договориться, а потом совместно действовать, выполняя принципы и правила, о которых договорились, после этого достигать успеха (что тоже является ритуалом) – то получается положительное подкрепление и рефрейминг.

Я не ориентируюсь здесь только на западников и либералов. Многие политические силы хотят войти во власть. Некоторые ещё и думают о том, чтобы войти во власть навсегда и захватить полную монополию. И тогда необходимо убедить, что достаточно стать одним из центров силы. Невозможно, не нужно, недопустимо пытаться навсегда истребить соперничающие центры силы. Следует легально и мирно бороться на выборах с другими центрами силы, но об этом ведь нужно договориться!

Б.Д.: К сожалению, наш ритуал публичной лекции подошёл к концу. Спасибо, Николай Сергеевич. Я напоминаю, что мы здесь каждый четверг в 7 вечера. В этом проекте нас поддерживает Российская Венчурная Компания, за что мы ей очень благодарны.