Адрес: https://polit.ru/article/2013/08/31/lukhovitsky/


31 августа 2013, 09:50

«Родители – страшная сила»

Начинается новый школьный год, впереди очередные страсти по ЕГЭ. О том, при каких условиях ситуация с Единым экзаменом может нормализоваться и при каких условиях учитель способен дать нашим детям качественное образование, читайте в интервью с Всеволодом Луховицким, учителем русского языка и права школы-интерната «Интеллектуал», членом совета Межрегионального профсоюза «Учитель». Беседовала Наталия Демина. 

Сейчас идет реформа образования. Не могли бы вы высказать свою оценку этой реформе? 

Реформа уже прошла. Со школьным образованием практически уже всё, что задумывали авторы реформы, произошло. Закон об образовании только закрепил то, что постепенно шло последние 15-20 лет. Финансирование образования сократилось, к образованию подходят с точки зрения экономики — с бухгалтерской точки зрения. Проблемы, которые есть в образовании, пытаются решить не какими-то серьезными изменениями в образовании, а исключительно с точки зрения управленца и менеджера. 

Я могу сравнить то, что сейчас происходит с тем, что было 10-25 лет назад. В 1990-е годы было абсолютное отсутствие финансирования, не было денег ни на что, при этом государство по тем или иным причинам сказало: «Ребята, у вас есть полная свобода». Свобода в выборе программы, свобода творчества, свобода создания любых школ, свобода действовать так, как вы хотите. В результате, в конце 1980-х и особенно в первой половине 90-х годов, появились те самые школы, которые до сих пор считаются лучшими, которые составляют гордость нашего образования. 

Появились новые подходы к образованию, и все это – обратите внимание – было сделано без финансовой помощи государства. Денег было мало, зато была свобода. Как раз это и имел в виду Сергей Бебчук в лекции на «Полит.ру», когда он говорил о том, что школам и учителю нужна свобода, чтобы  даже средний учитель почувствовал себя человеком.

Примерно в 1999-м году мы получили первую информацию о том, что с учителей снова начинают спрашивать учебные планы, соответствие программ, грифованные учебники и т.д. В начале 2000-х стали закручивать гайки в смысле содержания, но при этом стали давать деньги. Какое-то время, примерно до 2008-2009 гг., особенно в регионах, учителя чувствовали, что бюджет в регионах есть, особенно в маленьких городках… И они прагматично подумали: ну ладно, конечно, противно работать так, но за хорошие деньги можно. 

А потом получился большой классический обман с новой системой оплаты труда, когда первые полгода по всем школам по всем регионам люди получают больше, радуются: ура, нас оценили, – а потом постепенно зарплаты снижаются. 

А почему? 

Потому что новая система оплаты труда была сделана не для того, чтобы абстрактно повысить уровень оплаты учителей. Новая система оплаты введена для того, чтобы, во-первых, сэкономить, и, во-вторых, учителей окончательно разделить. Есть любимчики директора, и есть люди второго сорта. Есть люди, которые получают в 6 раз больше своих же коллег. Учитывая, что невозможно ни по каким параметрам (нигде в мире нет объективной системы качественной оценки работы педагога!) оценить качество работы учителя, это производит ужасное впечатление. Одни учителя уходят, говорят: мы не будем унижаться из-за этого позорного балла. Другие начинают судорожно считать каждый балл. 

Мне вчера позвонил коллега из Белгорода и сказал: «Представляешь, какое безобразие, у людей стали  вычитать баллы из стимулирующих выплат». По Трудовому кодексу любые штрафы запрещены, у нас нет такого вида наказания. Нельзя штрафовать работника, 100 лет такое правило уже действует. Даже в царской России, после революции 1905 года, по-моему, работников не штрафовали. Что придумали директора? Они говорят, что вводятся стимулирующие баллы, а если у вас есть какие-то недоработки, то мы эти баллы снимаем. То есть фактически директор получил возможность штрафовать, а формально это не штраф. 

Может быть, это правильно, ведь лучшим работникам нужно больше платить? Есть же такие учителя, которые отдают всю душу? 

Что такое вся душа? Как это посчитать и перевести на деньги? Представьте себе, учитель целый день в школе, все время с детьми. Вы уверены, что его влияние на детей и эффект его присутствия насколько же благотворен, как в ситуации, когда человек только приходит, дает свои уроки и уходит? Может быть, на этих уроках он сделает гораздо больше, чем этот учитель, который целый день пропадает в школе? Для одного хорош строгий, суровый профессионал. Для другого хороша мягкая тетя, которая будет ему помогать с «жи-ши». Для третьего важно, чтобы он пел с ними под гитару песню, для четвертого важно, чтобы учитель раз в год поговорил с ним о буддизме. 

Нельзя сказать, что есть хороший учитель, а есть плохой. Оценка учителя может быть только строго формальной. Если учитель окончил вуз, если учитель прошел необходимые формальные аттестации, то к нему не может быть претензий, пока он не совершил чего-то вопиющего. Это только у нас многие годы нам объясняют, какие все учителя темные и плохие. Это самое распространенное – ну да, что взять с этих учителей? Только 10% из педвузов идут в школу. Я недавно разговаривал с людьми из очень приличного юридического вуза. Они говорят: по профессии у нас работают 12-15%, а все остальные идут в какие-нибудь фирмы, никак не связанные прямо с юридической работой. А что, все, кончающие физфак, работают строго по своей специальности? Я думаю, это ложная привязка. 

Получается, нет никакой причины учителям премии давать? 

За редким исключением. Премия – это награждение за какую-то дополнительную нагрузку. Я понимаю, когда человек, например, в свой отпуск повез детей в экспедицию, ему, безусловно, надо за это дать какое-то вознаграждение, потому что он потратил свои дополнительные силы. Но почему учителю, у которого один из учеников – победитель Всероссийской олимпиады, надо давать премию, а другому учителю не давать, если его ученик –  «только» победитель окружного этапа? Ну, распределилась так судьба, что одному достался более талантливый ученик, а другому – менее. Это всё попытка простыми бухгалтерскими, управленческими способами регулировать то, что таким способом регулировать нельзя. 

Учителю, во-первых, нужно доверие общества, нужна свобода и нужна достойная оплата труда, которая помогает ему работать. Мы по многим регионам проводили опрос: «Как вы считаете, что такое сейчас для педагога нормальная оплата труда?» Нас сначала не понимали, что значит «нормальная»? И отвечали: ну, вот 5 тысяч рублей добавить, проживем как-нибудь. А потом люди начали считать, что педагогу надо хотя бы раз в 2 недели сходить в театр, ему надо покупать книги, педагог не может ходить в рванье, педагог должен иметь возможность покупать себе хотя бы раз в год путевку на отдых, педагог должен иметь возможность читать книги, работать с Интернетом и т.д. 

Получается, что средняя зарплата педагога сейчас должна быть примерно 60-70 тысяч рублей в регионах, и это, подчеркиваю, не общая зарплата, а это ставка, учитель не должен работать сверхурочно. На встречах с учителями мы интересуемся: а сколько вы в неделю работаете? И коллеги отвечают: «Ну, вот у нас 26 часов». А давайте посчитаем, сколько вы тратите на проверку тетрадей, сколько вы готовитесь к урокам, сколько вы тратите на встречи с родителями, на совещания, на отчеты. В среднем получается около 70 часов в неделю в то время, как по закону человек должен работать 40 часов. Видите разницу?

 А средний заработок какой? 

Средний заработок стремится к тому, чтобы быть средним по региону. Но регионы ведь у нас очень разные, а самое главное, что это неправильный подсчет. Понравилось ли бы работникам какого-нибудь завода, чтобы им сказали: «Вы будете работать в 2 раза больше, а за это мы будем платить вам среднюю зарплату по вашему заводу»? Недавно было заявление о том, что в Москве средняя зарплата учителей – 64-65 тысяч рублей. Правильно, а каково количество отработанных часов? В среднем, по-моему, я слышал цифру 25-26 часов. Это значит, что человек сознательно гробит свое здоровье, это значит, что человек сознательно некачественно работает. 

А сколько часов должно быть, чтобы было качественно? 

Должно быть ровно ставка – 18 часов. Это проверено, эта проблема обсуждается уже не первый год. И я всерьез думаю, что учителям надо вести себя точно так же, как ижевские медики, организовавшие недавно итальянскую забастовку.  Откуда деньги взять? Понимаете, я не могу встать на место хозяина. Я наемный работник, а не хозяин. Если бы я был на месте Медведева, мне бы пришлось что-то такое думать, откуда взять деньги. Мое дело – продать свою рабочую силу, свой труд. Так вот, работать больше ставки – это значит  работать или на износ, или заведомо некачественно. 

Мы часто беседуем с московскими учителями. «Как хорошо у нас стало, мы 70 тысяч получаем!». Но сколько у вас часов? «Ой, вы знаете, да, это очень много, это очень тяжело, у меня 29 часов, я бы еще хотела взять, но не могу, не дают». Это мне напоминает раннюю повесть Стругацких, где герои прилетают на астероид, на котором нехороший капиталист строил подземные рудники. Рабочие два года поработают на руднике, зарабатывая гигантские деньги, прилетают на Землю и там умирают. Главные герои, Горбовский и кто-то еще, говорят рабочим: «Слушайте, он же издевается над вами, вы же помрете через 2 года». «Ну, неважно, как хочу, так и работаю, главное, мне побольше денег заработать». 

Такая позиция приводит к тому, что учитель реально перестает работать качественно. Нельзя хорошо подготовиться к уроку, если ты работаешь 70 часов в неделю. У меня стаж 34 года, я десятки раз проходил один и тот же курс по русскому языку. Тем не менее, каждый урок – это подготовка от получаса до часа, хотя у меня всё в компьютере. И, значит, я не высыпаюсь, а как может работать невыспавшийся учитель? Учитель должен иметь возможность нормально жить, работая на ставку. Я думаю, что рано или поздно мы выйдем на такую же забастовку, как медики. Представляете, что будет, если все учителя скажут: мы работаем только на одну ставку? 

Не скажут. Где они еще быстро найдут работу за 60 тыс.? 

Так ведь учителя никто не выгонит. Учителей реально в Москве очень не хватает. Если бы учителя не работали бы все на полторы ставки, то половина московских школ просто встала бы и не могла работать. 

Это вынужденная необходимость или нет? 

Сейчас это политика Департамента образования Москвы. Там сказано: никаких совместителей, никаких маленьких нагрузок. Это понятно, потому что Путин сказал, что должны быть большие зарплаты. Проще всего сделать большую зарплату, увеличив количество работы. Слили школы. 

Как вы оцениваете политику по слиянию школ? 

Ну, вот смотрите, слили школы, в классе стало больше учеников, учителю стало работать труднее. Опять-таки, максимальное число школьников должно быть 15-20 человек. В московских школах, (я думаю, никто этого официально не подтвердит, потому что это нарушение СанПиНа) сейчас реально под 30 человек в классе. Получается, что за эти 70 тысяч учитель, во-первых, готов работать в полтора раза больше по часам, и, во-вторых, с гораздо большим количеством детей, а это неизбежно ухудшает качество. Ну, спросите любого знакомого папу, маму, дедушку, бабушку: в какой школе хотели бы вы, чтобы ваш ребенок учился: чтобы в классе было 30 человек или 15? Я думаю, что ни один человек не скажет, что 30. Уже поэтому это объединение школ – это не способ улучшить качество образования, а способ сэкономить деньги. 

В чем смысл такого объединения? 

Чиновники прямо говорят: это нужно для того, чтобы сократить лишних людей, например, администрацию, а заодно идет сокращение психологов, библиотекарей, социальных работников, медиков, перевод всего на аутсорсинг, а значит, опять-таки в школе в результате не будет под рукой своего медика, который знает каждого ребенка, который может ему помочь. 

С точки зрения экономики, большая школа чрезвычайно выгодна. Другое дело, что педагогика не должна приносить выгоду, вообще образование нельзя оценивать с точки зрения экономической выгоды. Это социальная сфера, а не сфера оказания услуг. 

Я могу понять, когда какие-то школы, проведя очень серьезную предварительную работу, решили, что им выгоднее объединиться, это замечательно, это очень хорошо. Какой-то детский сад определил, что ему выгоднее присоединиться к школе, замечательно. Такое происходило всегда.

Я знаю школы, которые начали такое объединение 10-15 лет назад. В конце концов, школа Ямбурга – это гигантская школа, несколько тысяч человек, но это точно связано с конкретными задачами, которые стоят перед этими школами. К этому пришли сами коллективы школ. А сейчас, и это уже даже не скрывается, идет установка: у нас из 2000 школ должно в идеале остаться несколько сотен объединенных комплексов — вот такое я слышал. 

С точки зрения ребенка, учеба в комплексе – это очень опасное дело, непонятно, что там. И считать, что ребенок в большой школе обязательно будет себя чувствовать хорошо, – это, по меньшей мере, странно. Раньше говорили, что ребенку нужен микроклимат. Лет 25 назад пришли к тому, что надо начальную школу делать отдельно, потом решили отделить среднюю от старшей. Потом были другие идеи, что средняя школа должна общаться с начальной, но, во всяком случае, школа должна быть такой, чтобы все дети друг друга знали, чтобы они чувствовали, что все вместе они – одна школа. 

Я не представляю себе, как в школе, где более 500 человек, дети могут друг друга знать, как директор может всех детей знать, как завуч может всех детей знать. А, по-моему, это совершенно необходимо, чтобы директор знал каждого ребенка, чтобы каждый ребенок знал всех учителей, чтобы ребенок, приходя в школу, чувствовал себя совершенно защищенным. Когда в школе становится очень много детей, то сразу нарушается микроклимат. Как это любят говорить: «школа – наш дом», «школа – единая семья».  Так вот – не может быть семьи, в которой 2000 человек. 

И еще, наконец, говорят, что объединение школ сделано для того, чтобы все были равны, чтобы не было неравенства в доступе к образованию. Уже сейчас ясно, что этот тезис не работает, потому что во многих школах, где десятки классов, образовались классы для одаренных детей, для «обычных» и, условно говоря, «для слабых». Это снова появляется, и с этим ничего не сделаешь. Вернее, с этим можно что-то сделать, если специально работать именно над проблемой.   

Сейчас родители идут в 57-ю школу и думают: нам здесь сразу обеспечена идеальная работа в старших классах, все наши дети потом пойдут на Мехмат или в Физтех. При этом там десять первых классов, а надо иметь в виду, что из 10 классов, может быть, только один ребенок или двое дойдут до математических классов. Точно так же в других школах, сама по себе проблема социальной сегрегации не решается механическим слиянием. 

Говорят: мы соединим хорошую школу и три плохих, и дети перемешаются. Они не перемешиваются, они по-прежнему остаются, как были, в замкнутых группах. Они сбиваются в кучи, при этом в некоторых школах есть такая проблема: «хорошие» бьют «плохих», или чаще всего «плохие» бьют «хороших». Чтобы этого не было, нужны специальные преподаватели, специальные методики, нужны психологи, которые работают с каждой группой. Чтобы из кучи сделать коллектив, нужно затратить годы, чтобы дети почувствовали себя вместе. 

Сейчас создаются 4, если я не ошибаюсь, предвузовских лицея: при Вышке, при РГГУ, и еще при двух вузах. Я понимаю, что в некотором смысле это шаг назад, потому что Вышка сама была главным теоретиком равенства доступа к образованию, и неслучайно, что именно они захотели сделать себе при этом особый лицей: все должны быть равными, а мы, естественно, равнее других. В каком-то интервью было интересное заявление, что они не готовят детей именно для себя, дети все будут сдавать ЕГЭ. Однако понятно, что если бы они не готовили детей для себя, не возникли бы эти лицеи. Потребности в хороших абитуриентах есть, и поиск способных и мотивированных детей совершенно необходим. 

На ваш взгляд, то, что произошло с ЕГЭ в этом году, отличается от того, что было в прошлые годы? 

Насколько я знаю, все типы нарушений, которые были раньше, были и в этом году. Может быть, их стало больше, может быть, меньше, никто не мерил. Есть вопрос, что сама по себе эта система сдачи ЕГЭ неизбежно провоцирует на нарушения, причем провоцирует на всех уровнях. В нарушениях заинтересованы абсолютно все. Лишь вузовские преподаватели  против нарушений, потому что им надо в будущем этих студентов учить. Сейчас получилось так, что единственные заинтересованные в честном экзамене – это вузы. А для родителей это хорошо, потому что очень просто можно решить проблему. Для детей это тоже хорошо, потому что все дети понимают, что сам по себе ЕГЭ, мягко говоря, – это не идеальный вариант экзамена. 

Тут я, правда, могу говорить только про гуманитарные предметы. Возможно, по биологии, химии или математике ЕГЭ – хорош. Но отношение к экзамену по русскому языку, литературе, обществознанию таково: учителя так и говорят: «Ребята, это глупость, но вы должны к этому привыкнуть. Да, от вас требуют написать глупость, учитесь». Ученики должны знать, что в жизни они будут получать не только умные задания. С точки зрения воспитания и умения жить в обществе, это тоже полезно, конечно. Мы говорим ребенку: «Имей в виду, что начальник от тебя может потребовать всякую глупость, и ты должен ее сделать просто потому, что ты иначе не получишь свою зарплату». 

Самое главное, что в нарушениях на ЕГЭ заинтересованы школы, потому что работа школы оценивается по ЕГЭ. По результатам экзамена оценивается работа губернатора в области образования, и, значит, чем больше нарушений, тем легче получить итоговые хорошие баллы, значит, тем все лучше. 

Понимаете, процедуру на ЕГЭ нарушаются не только какие-то злодеи и продавшиеся чиновники. Любой чиновник заинтересован в том, чтобы его хорошо оценили. Было бы странно, если бы человек хотел, чтобы министр или президент думал о нем плохо. Есть губернатор, он хочет, чтобы его регион оценивали хорошо. Если есть такой пункт «результаты ЕГЭ», то, конечно, губернатор в меру своей сообразительности будет закрывать глаза, намекать, требовать. 

В любой административной системе с высокого начальства требуют отчеты, высокое начальство спускает это на средний уровень, средний – на низший, а на низшем уровне порой вынуждены фальсифицировать данные. И получается, что виноваты те, кто на низшем уровне, то есть те самые учителя. 

Почему в этом году подняли такой шум из-за нарушений на ЕГЭ – это я ответить не могу, не знаю. Существуют десятки версий, начиная с того, что все деньги, которые были потрачены на разработку ЕГЭ и внедрение, уже давно съедены, и теперь было бы очень неплохо отменить ЕГЭ, ввести что-нибудь другое – и на это тоже получить энное количество денег. И кончая такой версией: что, мол, правда восторжествовала, все убедились, что ЕГЭ плох, надо его срочно поменять, потому что гражданское общество этого не потянет. Какой вариант правильный, какой  неправильный – никто сейчас, конечно, не знает. 

Что нужно делать, чтобы ситуацию изменить к лучшему? Можно ли вообще это сделать? 

Во-первых, нужно разделить экзамен на вузовский и на школьный. Почему мы вообще предполагаем, что школьник, кончающий школу, обязательно должен идти в вуз? Совсем не обязательно. Вуз – это для того, кто хочет получить высшее образование. Во-вторых, отменить президентский указ о том, что по результатам сдачи ЕГЭ оцениваются губернаторы, и, соответственно, управление образования, школы. Наконец, пусть задания ЕГЭ готовят две-три независимых компании, а вузам надо разрешить принимать как по ЕГЭ, так и не по ЕГЭ. Отчего в вузах существует коррупция? Я не слышал, чтобы в Англии была коррупция при поступлении в вуз. Почему у нас при поступлении в вуз коррупция? 

Есть МГИМО, МГУ, Вышка. Туда хотят поступить больше, чем в какой-то другой вуз. 

Почему такого нет в Оксфорде или Гарварде? Я никогда не слышал про массовую коррупцию в Оксфорде. Должны же быть какие-то причины. Я несколько причин вижу. Во-первых, что в наши вузы часто идут для того, чтобы спастись от армии. Если бы у нас была контрактная армия, я думаю, конкурс в вузы резко упал бы, потому что молодые люди, не боясь армии, не торопились бы в вуз. Работали бы где-то, доучивались, самоопределялись бы. Насколько я представляю по художественной литературе, это совершенно нормально, что США человек кончил колледж, после этого несколько лет он работает, после этого поступает в университет. У нас это невозможно, потому что, как только человек не поступил в вуз, он идет в армию. Это один момент. 

Второй момент – особенности нашего общественного сознания: мы уверены, что человеком можно стать, только окончив вуз. И престиж того, что называется средним профессиональным образованием, в обществе чрезвычайно низок. Понятно, почему это было в советские годы. Сейчас я знаю в Москве хорошие, сильные, например, медицинские колледжи. По-хорошему, всем, кто хочет быть медиками, сначала надо бы пройти медицинский колледж. Но ребята боятся туда идти, потому что, во-первых, их заберут после окончания в армию, а, во-вторых, считается, что это не престижно, считается, что это неприлично – учиться в колледже, а не в вузе. 

Разве преподаватели сейчас не очень заинтересованы в том, чтобы у них были хорошие студенты? Хороший преподаватель всегда заинтересован. Я постоянно слышу от вузовских преподавателей: «Ну, кто к нам идет? Какое безобразие! Дали бы нам возможность!» Почему мы думаем, что вузовский преподаватель, если ему дать возможность, обязательно будет брать нечестных людей? Зачем тогда ему с ними работать? Почему мы заранее подозреваем людей? 

Те же самые преподаватели участвуют в натаскивании, в подготовке к ЕГЭ... 

Раньше было довольно сильное противоречие между вузовским учебником и школьной программой. И я думаю, что это не натаскивание, или не только натаскивание. Условно говоря, дурак на мехмат все равно не поступал. А вот человек умный, способный, но в обычной школе, не имевший опыта решения таких задач, как требуется при поступлении на мехмат,  нуждался в репетиторе. И я не вижу ничего в этом страшного, так же, как и в подготовительных курсах. Это плохо только в том случае, если люди хотят идти в вуз не для того, чтобы учиться, а для того, чтобы спасаться от армии. 

ЕГЭ помогает талантливым детям из регионов попасть в крупные вузы… 

Я не говорю о том, чтобы ЕГЭ вообще убрать. Я говорю о том, что ЕГЭ должен быть, во-первых, разгосударствлен, во-вторых, должны быть не один вариант ЕГЭ, созданный одной командой, одной фирмой, а 2-3. И КИМы разные должны быть, и главные авторы разные. Условно говоря, когда есть компания А и компания В, то они конкурируют за учеников, которые сдают у них ЕГЭ. И вуз знает качество этих вариантов. Допустим, мехмат берет тех учеников, которые сдали в фирме А, потому что они сильные по математике, а, например, художественно-графический факультет берет тех, которые сдавали в компании В, потому что в этой компании больший упор делается на творческое, образное мышление. 

Тогда каждый ребенок, много раз сдавая ЕГЭ в разных вариантах, получит возможность думать: «Я вот это ЕГЭ сдал, набрал столько-то баллов. Я попробую его еще там сдать. После этого я буду обращаться во все вузы, и где-то я что-то сумею получить». Суперконкурсы есть только в нескольких московских вузах. В большинстве регионов диких конкурсов нет. Дикой коррупции именно на этом не будет, детей сейчас мало. Кстати, о возможности несколько раз сдавать ЕГЭ теперь уже стали говорить даже сотрудники Минобрнауки. 

Нас пугают вузовской коррупцией. Но коррупция – это не взяточник-врач или учитель. Коррупция – это системное явление, связанное с властью. Если ректора еще можно назвать коррупционером, то назвать коррупционером вузовского преподавателя, взявшего деньги за сдачу экзамена, – нет. В лучшем случае, его можно назвать мелким взяточником. У нас просто эти понятия сознательно смешаны, чтобы натравливать людей на «коррупционеров»-бюджетников и отвлекать внимание от коррупции власти. 

Выходил ли профсоюз «Учитель» с предложениями к власти? Слушали ли вас? 

Последние полтора года все наши обращения в какие-то центральные органы власти уходят как вода в песок. Если раньше, например, с нами дискутировали, хотя бы делали вид, что могут с нами поговорить… А с сентября прошлого года я почувствовал, что чиновники даже перестали делать вид, что они с нами разговаривают. Дескать, болтайте-болтайте, все равно мы все сделали, как надо, и все будет так, как мы хотим. 

Есть ли возможность воздействовать через Общественный совет при Минобрнауки? Через другие площадки? 

Ну, если бы я считал, что воздействовать совсем нельзя, то, наверное, я был бы в какой-нибудь подпольной организации. Все-таки профсоюз действует в правовом поле, несмотря на то, что ФСБ нами заинтересовалась. Профсоюз был создан 2 года назад на волне протеста в регионах, как раз 2010-11 годы – это пик протеста против новой оплаты труда, нормативно-подушевого финансирования, увеличения отчетности, постоянного унижения учителей. Недаром это совпало с тем, что 2010 год был объявлен Годом учителя. 

Помните, с чего начался 2010 год? С показа фильма «Школа» по «Первому каналу». Учителя это восприняли как пощечину. На учредительное собрание приехали учителя, в основном, уже известные своей протестной активностью в разных регионах. Решили, что необходимо создавать профсоюз, который на самом деле будет профессиональным союзом, то есть ставит целью защиту трудовых прав своих членов. Мы сразу же начали с того, что постоянно консультируем всех обращающихся к нам. Разработали разные инструкции, как учителю вести себя в тех или иных случаях. 

Года два назад учителям вдруг перестали платить «президентскую» тысячу за классное руководство, причем никто не говорил, почему перестали платить. Мы посмотрели, и оказалось, что все дело в том, что центральное ведомство не перечисляло деньги в регионы. А не перечисляло потому, что регионы не вовремя заключили какое-то соглашение. С точки зрения работника, никакого значения не имеет, из-за чего это произошло. Мы написали типовое заявление в прокуратуру со ссылкой на законодательство, вывесили его на нескольких крупных форумах. За первую неделю его скачало около 400 учителей, и потом они написали, что это реально сработало, то есть мы реально помогли сотням учителей получить свои заработанные деньги. 

Постоянно идут вопросы о работе учителей во время летних каникул. По закону, они должны работать столько, сколько у них учебных часов. А реально есть директора, которые заставляют в каникулы, независимо ни от чего, работать учителей с 9 до 15 часов. Как с этим бороться мы тоже объясняли, и очень многие люди этим пользовались.   

Учителя не знают самых элементарных вещей: что такое трудовой договор, и куда надо посмотреть, когда подписываешь бумажку, которую тебе дает директор. Не знает, что такое должностная инструкция. Одновременно мы работали с текстами законов, делали предложения к проекту закона «Об образовании». Во многом наши предложения совпадали с тем, что было у О.Н. Смолина, а некоторые вещи Смолин брал у нас. Но все наши предложения, которые были поданы через разных депутатов, были отвергнуты. 

Мы помогаем  не только учителям. Мы консультируем родителей. В мае 2012 года мы во многом помогли тем московским школам, которые заставляли сливаться. В том числе благодаря нашим действиям, те школы, которые очень не хотели сливаться, оставили в покое. Мы все время говорим чиновникам разных уровней: «Давайте разговаривать»! Но разговаривать можно только тогда, когда видишь, что вторая сторона готова слушать и адекватно реагировать. 

На встрече в «Полит.ру», заместитель министра Игорь Реморенко всё время кивал и говорил, что учтёт предложения учителей, но, насколько я понимаю, ни одна рекомендация, ни одно предложение потом никак не реализовалось. И никто потом учителям, которые туда пришли, не звонил. Власть всячески показывает, что обойдется и без нас, а мы все равно «всё съедим». 

Ну, так и есть. 

Так и есть до тех пор, пока учителя не прибегают к мерам, которые и являются основным способом защиты трудовых прав. Пока люди не бастуют… Как только люди показывают, что они в самом деле готовы остановить работу, сразу же с ними начинают переговоры. Я думаю, что в будущем учебном году, когда ситуация станет уже серьезной (с сентября окончательно вступает в силу новый Закон об образовании), мы увидим разные варианты забастовок. 

Почему учителя будет вынуждены это делать? 

Во-первых, из-за того, что в новом законе существенно уменьшены их права и социальные гарантии. В новом законе очень плохо прописана статья о рабочем времени учителей. Во-вторых, потому что новый закон предполагает подушевое финансирование и новую систему оплаты. В-третьих, потому что новый закон все школы гребет под одну гребенку и не дает возможность выжить малой школе. Учителя, прежде всего, хотят учить детей качественно. Но дело всё больше идет к платному образованию, всё больше идет к сокращению возможности учиться. Когда торжествует подушевое финансирование,  когда мало денег, маленькая школа, — значит, мы не можем им давать хорошее образование в полном объеме. 

А самое главное — новый закон передал все полномочия регионам. Регион определяет, сколько дать денег на образование. Регион определяет, какой будет норматив. В Москве норматив хороший. Я думаю, что если бы федеральным законом хотя бы четверть этого норматива была закреплена для всех школ России, было бы действительно полезное дело. А так учителя или родители, жалуясь, очень любят писать в Министерство, но теперь это не по адресу, теперь у нас всё зависит только от региона, а в регионе как раз эти люди гораздо больше зависимы от своего мелкого начальника, они боятся его гораздо больше, чем высокого начальника. И бороться со своим, местным начальником гораздо сложнее. 

Так что я думаю, что будет очень много конфликтов. Главное, чтобы родители не повернули против школы. Когда родители придут 1 сентября в школу и узнают, что в их классе не будет никаких бесплатных кружков, факультативов, надеюсь, что родители не подумают, что это решение школы и что классный руководитель их детей решил на них нажиться. Необходимо, чтобы родители понимали: это дело системное, не школа виновата в сокращении учебных часов. Так устроен закон, так устроена наша политика в области образования. 

А что-нибудь позитивное все-таки происходит? Дистанционное образование? 

Дистанционное образование не дает ребенку никакой социализации. Дистанционное образование – это некое дополнение к школьному образованию. Я думаю, родителям надо объединяться и требовать у своей региональной власти нормального финансирования школ, нормальной свободы в школе. Тогда у них в школе, вероятно, будет все лучше. 

Это зависит от конкретных родителей, конкретных детей. Допустим, мне что-то не нравится в школе, что я должна делать? С кем я должна объединяться? 

Вчера один папа подал иск на Департамент образования за то, что нарушены права девочки на образование и право родителей на информацию, потому что без его согласия (а он член Управляющего совета) их садик слили с какой-то непонятной школой. Он требует отменить приказ Департамента. По-моему, тут есть основания для решения суда в его пользу. 

Родители являются страшной силой, силой огромной. Любой родитель может уничтожить любую школу. Именно к родителю обращаются всегда и везде, и власть смотрит только на родителей, а не на учителей. Поэтому как раз родители, думаю, могут сделать гораздо больше, чем учителя. Различные родительские движения сейчас гораздо активнее, чем наш профсоюз, например. Они очень солидные, уважаемые, проводящие интересные, креативные акции. Чем быстрее родители сообразят, что для них педагоги – это естественные союзники, а учителя сообразят, что для них родители – союзники, будет лучше. У меня надежда только, как говорили 100 лет назад, на сознательность трудящихся. 

«Министра Ливанова – в отставку»? 

Мне нет никакого дела до министра Ливанова, потому что такая политика в области образования началась еще даже не с прошлым, а с позапрошлым министром. Значит, дело не в Ливанове. 

Дело в Кремле или в чем? 

Не знаю, я не могу сказать. Кремль – да, с ними связан целый ряд негативных изменений. Сказать, что именно они это сознательно сделали? Вполне может быть, что они как раз пытались сделать всё, чтобы это было максимально безболезненно. У нас ведь вся власть закрыта, мы не знаем, каковы истинные взгляды президента, премьера. Может быть, он в душе как раз сочувствует малым школам и делает всё возможное для того, чтобы хоть что-то сохранить. 

Что вы думаете о чиновниках, управляющих московским образованием? 

В позапрошлом году была ситуация, когда мы послали Калине некий список предложений – он никак не отреагировал, мы послали С. Собянину. Я точно знаю, что Собянин наложил резолюцию «Разобраться и начать обязательно работать». Мы честно ждали, когда с нами начнут работать, но не дождались. Мои коллеги, когда отстаивали конкретные школы, участвовали в переговорах с Калиной, это было нормально — понятно, был конкретный предмет для разговора. Я не хочу никого демонизировать, дело не в личностях, а в существующем подходе к образованию. 

А он такой, что власть делает, что хочет? Каков главный принцип этого подхода? 

Он – экономический, он – бухгалтерский, это подход к образованию с точки зрения эффективности фирмы. Завод должен работать, давать продукт. Ресторан должен работать эффективно, денежки собирать. И от школы ждут того же — денег. А общество должно вместе с властью сформулировать, что есть нынешний социальный заказ для школы, чему мы хотим воспитывать, кого и как. От этого зависит и форма обучения, и содержание обучения. 

Вот, смотрите, в чем ведь парадокс ЕГЭ? Сначала был придуман ЕГЭ, а потом стали переделывать стандарты. Должно же было быть всё совсем наоборот. Логика такая: сначала пишутся стандарты, потом по ним пишутся программы и создаются учебники, а потом по этим учебникам пишутся вопросы и задания ЕГЭ. А у нас получилось с точностью до наоборот. У нас стандартов толком нет, если они и приняты, то в них нет никакого содержания. ЕГЭ существует сам по себе, учебники – сами по себе. Это реальная проблема, и ее надо было бы решать, а не проблему слияния школ. С точки зрения содержания, слияние не проблема. С точки зрения содержания, есть проблема педагогического образования будущих учителей. Чему учить педагогов? Но только не закрывать институт (как это сейчас делают повсеместно), а продумать, что необходимо для обучения будущих педагогов, и начать это делать. Но, к сожалению, об этом же даже речь не идет.