Адрес: https://polit.ru/article/2014/04/22/mirror/


22 апреля 2014, 14:10

Зерно созерцания

Вышли или, скажем так, взошли очередные два номера «Зеркала» – журнала авангардного, всецело странного, отражающего разнообразные лица необщего выражения. Для большинства здешних текстов «действо» – слово ругательное (нишкни, экшн!), ибо форма, как утверждал древненемецкий философ, – уже содержание. Главный редактор Ирина Врубель-Голубкина издавна ведет свою линию (зигзаг Гробмана) в заданном направлении, отбирая скрипты и строфы по вкусу – и получается зернисто, икряно, уж точно не скучно, а для могучей кучки авторов – единственная отрада.

Номер 41

Как обычно, вначале – стихи, что полегче усталому читательскому уху.

Наиля Ямакова: «Море лижет обочину южного Тель-Авива, /Грохотом мусоровозок в окна врывается день...» Ох, милая картина, как ты мне родна!.. «Где-то на юге опухоль сектора Газы, /Равнодушное море, солнце уже в зените. /Вечное столкновение карего и голубого глаза, /Ведущего к полной победе карего, извините». На голубом глазу признаюсь – нравится.

Дмитрий Веденяпин: «Мы пошли по шоссе мимо луга с далекой козой./ Описанья бессмысленны, это понятно,/ Как, допустим, Шаламов в Монтре, а Набоков в СИЗО./ Завтра едем обратно». Хорошие буколические стихи. Или вот: «А вдруг и жид, – подумал я тогда. – /Жид-человек, зачем-то тоже нужен?/ Прибьешь его, и будет только хуже.../Хотя какая польза от жида?..» Либо еще верлибром: «На собрание нашей поэтической секции, кроме меня, пришло всего пять человек: Мудозвонов, Мудильников, Мудякин, Мудовиченко и Мудаков...» Мне мнится – могуч московский мирискусств!..

Михаил Гробман: «Сложи мохнатые лапки/ На плешивой своей голове/ Замотайся в грязные тряпки/ Окунись в паршивой Неве». Таков пламенный привет Санкт-Петербургу от Гробмана – салют визионерам! И дальше – тоже узнаваемо: «Улитка раскрой свои крылья/ Встряхни разноцветную слизь/ И в наше земное бессилье/ Уже никогда не вернись». Как обычно, у поэта-пантеиста Гробмана – любовь к тварям нашим меньшим и отвращение к неразумным сапиенсам: «Когда в золотой Согдиане/ Сады голубые цвели/ Арабы с дурманом в кармане/ Уже показались вдали». Ну, далее и дураку ясно – не ждать, пока вблизи окажутся! «Так что теперь понимаете дети/ Как опасно людей селить на планете». Если еще не вняли, не зевайте, чаще читайте творения Гробмана – прозревайте истину.

Лев Повзнер: «Сжатое поле. Вот куда падает дождик осенний./ Две недели льет. С позапрошлого воскресенья./ Вот поле уж – дно. Рыбки клюют зерно./ Птички все утонули. Рыбки их тоже клюют. А хули?/ Теперь там озеро, озеро, озеро, озеро, озеро».

А здесь у нас, терпеливый читатель, по-прежнему – зеркало, зеркало, зеркало. И в магической амальгаме журнала воскрешается прошлое: возникают «Дневники» Игоря Холина – чтение действительно весьма занимательное, необычное, погружающее с головкой в советскую сюрреалистическую действительность 1966 года, на которую сему авангардисту и творческому нечлену союзов, как я понимаю, было глубоко начхать. Жил он себе на отшибе, наособицу, собирал копейку на кооперативный чулан, да знай писал в тетрадь: «25.9.66 г. Читал Рильке. Дома тепло. Топили печь. Завтра в Москву. Читал Шершеневича. Странный поэт. Оригинальный. Но какая-то смесь пошлости и настоящей поэзии». А то и следующее, более лирически-пространное: «23 ноября. Я проснулся утром у себя в комнате, зажег свет. Картина предстала передо мной такая. Возле кровати лужа блевотины. В ней мой костюм и настольная лампа. Простыни и пододеяльник – тоже в блевотине. У стены раскладушка, на которой спит Хвостенко... Мы сообразили на четвертинку водки и на шесть бутылок пива». Да-а, жили поэты! Писали – не гуляли... Словом, этакое эхо Холина долетает, приветливо позванивая.

В пандан подверстаны и «Моабитские хроники» московского берлинца Юрия Лейдермана – занимательная герменевтика. Автор упорно не идет «на сделку с нормальностью», при этом наслаждается футболом и занимается живописью: «Приятно думать о своих следующих работах, надеяться, что они будут еще пронзительнее в своей никчемности». Доброе дело, полезное. Попутно я поймал футбольную блоху: знаменитый ливерпулец Стивен Джеррард у Лейдермана почему-то Джеральд (тогда уже и Муса Джалильд – хроники-то моабитские!).

Кэйта Дзин, «Изгнание дурных снов» (перевод с японского Лены Байбиковой). Хорошая такая, крепкая, мясистая, харукально-муракамястая проза: «И вот что я узнал: добрые сны входят в людей через ушные раковины и ноздри, дурные – просачиваются через заднепроходное отверстие (анус) и поднимаются оттуда в голову, попадая в мозг». Ну, будем знать.

Валерий Айзенберг, «Зеленый хлеб». Москва – Нью-Йорк, искривление пространства и вывихи извилин, житейский сор и печали бытия, вечная эмигрантская неустроенность и забарахленность, прибабахнутость и долбанутость: «Еду не нужно бросать в мусорный мешок, а прямо из окна на улицу». Да целыми колоннами последнюю волну эмиграции надо отправлять на колоноскопию – явно дурные сны вошли и овладели!

Николай Боков, «Суббота варваров» – изящная новелла, а не то эссе, об одном дне русского писателя, живущего нынче в Париже. Брожения на велосипеде – меж Булонским лесом и муниципальным бассейном, с тарахтеньем французских сорок и обозреньем фигуристых пловчих: «Ах! Как сама жизнь, рассказ мой зарождался в воде, от волнения, вызванного идеальным эллипсом бедер, от готовой проснуться влюбленности. Эрос – подкладка всякого внимания, его носитель, мотор. По крайней мере, в этом доктор Ф. не ошибся, – а прочие его фантазии интересно читать». Согласен, этот самый доктор Фауст с его маргаритными метаниями явно был предтечей зигмундизма.

Сергей Волченко, «Улица «Боже упаси». Тут я, пожалуй, просто жизненно, по-человечески (как говаривал Леонид Андреев) дам цитату: «Простая случайность, что я оказался не на нижней платформе, открытой сейчас холодному ветру, взглядам и огням города, а на верхней, которая уже надежно укрыта от мира и где поэтому возникли Мрак, Пустота, Одиночество и Ужас, и они успели-таки оторвать мне голову, и когда она гулко ударилась о дощатый пол, я, невзирая на тьму, увидел со стороны свое тело, но не мог понять, то ли это голова с глазами еще жива и видит его, то ли душа отделилась, и я вижу душой...» Нет, не в силах, нет мочи, пойду приму триста капель чего-нибудь покрепче...

Валентин Воробьев, «Голая Валька». Своеобразные воспоминания про художника Роберта Рафаиловича Фалька и многих, многих других тружениках палитры: «Ставшая крылатой фраза Хруща: – Это что за мазня? – Это «Обнаженная» Фалька. – Голая Валька? Да кто на такую Вальку захочет залезть?» Валентин Воробьев, описывая этот скверный анекдот, пассаж в Манеже, сурово-ироничен: «Ничем не обузданный дурак Никита-Кукурузник, как медведь на воеводстве, начал ломать и крушить исторические русские святыни». Здесь же – «правительственный табун», «тысячелетний колхоз налицо!» Однако же рядом: «Роберт Фальк – «человек сезанновской национальности», поднялся на такие высоты человеческого духа, откуда перестановки в Кремле и руководстве «изофронта» воспринимались мышиной возней, недостойной внимания гения».

Александр Бренер, «Провокация и культура». Статья, напечатанная в тель-авивском «Беге времени» в 1991 году: «Постмодернизм представляет собой один из этапов грандиозной авангардистской провокации, устремленной в будущее. Ибо к чему может привести кабаковский коммунальный кофейник, повешенный на малевическую бесконечность? К гробмановскому «Вперед на Багдад!», то есть к той чудовищной провокации, котрая, собственно, и есть культура». Ох, давно это было, бежит время, правда, по слухам, искусство вечно...

Алексей Плуцер-Сарно, «Языческие вакханалии Древней Руси». Если верить автору, сия работа представляет собой незавершенный набросок главы из книги «Истоки и смысл русского пьянства» – очень своевременная книга, Бердяев благостно переворачивается!.. «Современные представления об алкоголе как напитке, освобождающем человека от «реальности» этого мира, дарующем экстатическое слияние со всей Вселенной, дающем иллюзию бессмертия, можно рассматривать как рудименты языческих ритуалов». Во-она откудова, по Плуцеру-Сарно, ноги растут и заплетаются!

Виктор Осипов, «Нечто большее (введение в искусство разговора)». Живущий в Москве философ и писатель щедро делится своими мыслями, указывая, что от опостылой реальности можно убежать и на трезвую голову: «Если реальный мир тесен, то путь мастера разговора лежит в воображаемые миры. Он вдохновляет собеседников на создание вымыслов – вымышленных произведений искусства (массовой культуры). Почти все смотрят кино, некоторые читают книги или играют в компьютерные игры. Собеседники обычно знают основные образцы жанров и могут оказаться не прочь попробовать себя в творчестве, находясь в безопасном режиме игры».

«Оптимальный социум», беседа Ирины Врубель-Голубкиной с Аркадием Неделем, обитающим в Париже прозаиком, философом, учеником Ж.Деррида. Разговор для широких масс интеллектуалов. Тут снова реминисцируют сужающаяся реальность и расширение сознания: «Но что значит быть послушным? Не думать о том, является ли наш способ, которым мы осознаем реальность, единственно возможным и о том, является ли сама эта реальность единственной. Да, все читали про темную материю и дополнительные измерения... но эти вещи слишком отдалены от нас физически, они кажутся слишком недоступными и малопонятными... и мы редко задумываемся о том, что на самом деле любая недоступность вполне преодолима, если обратиться к нашему сознанию».

На фасаде книжки журнала – картина «Drucksland» (1974) концептуалиста Михаэля Друкса. Израильский художник, живет в Лондоне – такой концептуализм, такие дела. С арьергарду обложки – «Дурдом» (2002) москвича Льва (по-нашему, Арье) Повзнера – очень живописный образ, лежачий (непередвижный) реализм, иммобильно лезущий из палаты подсознания.

Номер 42

Этот выпуск «Зеркала» зримо отличается от многих предыдущих – и авторы другие, и аура иная. Однако вспомним успокоительно Георгия Иванова: «Друг друга отражают зеркала, взаимно умножая отраженья».

Лев Рубинштейн, «Это все». Стих из 1975 года, как старая добрая проездная карточка, найденная за подкладкой.

Леонид Шваб: «Наше море вмещается в желудь/ И школьницы бросают деньги в воду/ Строительные рабочие дремлют под белым шатром/ Ветер разносит песок». В таком вот духе над водой.

Станислав Львовский: «Левиафан пытается проблеваться,/ господи как же его тошнит/ они всегда возвращаются./ (и теплая рвота разливается по линолеуму)». Вообще Львовский человек очень талантливый языково, его элитные тексты надо читать в массе, осмелюсь рекомендовать.

Константин Шавловский, «Городские цветы». Основательная подборка стихов, сразу запомнилось и заучилось вхруст: «вышел гробик за водой/ кричу ему постой/ обещаю буду умер/ не смотри что живой/ эта речка не нева/ в горло падают слова/ как в колодец как в колодец/ засыпает голова/ камни над водой не спят/ дети под водой стоят/ на перроне как на троне/ отъезжает ленинград».

Сергей Жадан, «Радиошансон (восемь историй про Юру Зойфера)», перевод с украинского Елены Фанайловой. Поэтический цикл, написанный автором в 2007 году для харьковского театра «Арабески». Юрий Зойфер (1912, Харьков – 1939, Бухенвальд) – австрийский журналист, поэт, актер. В Бухенвальде сумел организовать театральную труппу, там же умер от тифа. Автор лагерного гимна «Песня о Дахау». Елена Фанайлова узнаваема стилистически и, верую, адекватна мове оригинала: «Ваша геенна, сказал бы я, это когда помираешь/ на улице и хватаешь/ хавку из рук, исхитрившись выгнуться половчее,/ конец света – это когда три дня беспробудно бухаешь,/ потом вырубаешься, а наутро/ не находишь ничего лучшего, чем проснуться».

Тамара Ветрова, «Скорбные люди». Весьма нетривиальная проза с использованием, как уведомляет автор, ницшеанского продукта «Так говорил Заратустра». Поглощать текст и без приправ герра Фридриха неплохо, вкусно: «И там, где в будущем, возможно, станет холодильник, покуда только невесомый мусор и легкая плесень... зимние горы в серебряной пленке инея, отроги, лиловые воздушные узоры, зимняя вишня, яблоки, блин, на снегу... Не знает она, где мясо, ха! И с каким это подано подтекстом...» Подтекста у Ветровой, на радость гурманам, хватает – и он порой даже хватает за душу, да, как по мне, очень удачная письменность.

Александр Маркин, «Переж(и/о)/вы/вание банальностей» (из дневника 2012 – 2013 гг.). Живущий в Цюрихе писатель и переводчик движется по миру с милым другом, размышляя о нутряном и наружном: «В Венеции с N. Неважная гостиница: из хорошего только огромное барочное зеркало: пока я моюсь в душе, N дрочит, глядясь на себя в это зеркало». Ну, текст, как говорится – зеркало журнала, данного нумера. Еще замечу зоильно о заголовке, что «пережевывание» все же пишется через «е».

Андрей Уродов, «Манифестный период». Молодежная повесть про Алекса, Маркуса да «милую Лоренс» – легко текучая, залитая обсценной лексикой и пубертатными сентенциями. В конце – все как у больших – появляется Автор и в старомодной манере Виктора Олеговича Пелевина объясняет, «что это все сам написал».

Анатолий Барзах, «Холодный сон». Фрагменты переписки самого Барзаха с Аркадием Драгомощенко. Горячо рекомендую, редкостно интересно – «абсурдный» диалог, превращающийся в философскую прозу, разумно выстроенную и влекущую к катарсису: «Да, я тоже склоняюсь к этому. Очищение: ни читателя, ни критика, литература в стиле умной молитвы». Услышь мя, Автор!..

Александр Соболев, «Анна Присманова: неизданное и несобранное». Литературовед Александр Соболев открывает нам (пусть мне), ленивым и нелюбопытным «прозеванную» поэтессу Анну Семеновну Присманову (1892 – 1960) – на самом деле, естественно, Анну Присман, жившую в Серебряном веке в Москве, а далее, дав кругаля через эмигрантский Берлин, – в Париже. Приводятся и стихотворные изделия: «Томятся волны воздуха цветенья ароматами,/ Ласкают томной яблони ажур бледно-зеленый.../ И трепетными птицами, порывисто крылатыми,/ В нем пенно-серебристые качаются бутоны». Бальмонто-северянинская неслыханная простота! Мне, большому поклоннику творчества Василия Травникова, чудится, что если бы Анны Присмановой не было, – ее стоило придумать...

Напослед – о знаково-картинных сторонах обложки. На заднем дворе, в арьергарде – Аркадий Гринман, «Леди исчезает» (2013). Ну, может кто-то где-то и того (типа Каренина на станции Астапово), но кредо Ирины Врубель-Голубкиной – всегда! И так же, как всегда, в авангарде – муж грозный, Михаил Гробман с вынесенной на обложку картиной «Образ Средиземного моря» (1973). Мне кистеперые писания Гробмана нравятся издревле – бьют по мозгам, подходят к изголовью. Дмитрий Бавильский, тонкий и изысканный прозаик, написал недавно о Гробмане: «веселый и оптимистичный художник». Да как и весь журнал «Зеркало» – читайте.