28 марта 2024, четверг, 12:37
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

Генриэтта Хить

«Это была удивительная женщина…»

1951 год. Экспедиция в Мордовии. М.С. Акимова - в центре. Слева направо: верхний ряд - Р. Денисова, Р.Седова, М.С. Акимова, И.Золотарева, И.Арман; нижний ряд - И.Глезер, Г.Хить, М.Войно.
1951 год. Экспедиция в Мордовии. М.С. Акимова - в центре. Слева направо: верхний ряд - Р. Денисова, Р.Седова, М.С. Акимова, И.Золотарева, И.Арман; нижний ряд - И.Глезер, Г.Хить, М.Войно.
 
Генриэтта Леонидовна Хить

У физических антропологов юбилейный год - исполняется 130 лет со дня рождения специалиста по Средней Азии Л.В. Ошанина, 110 лет – антрополога, этнографа и археолога М.Г. Левина, 100 лет – знатока антропогенеза М.И. Урысона, 90 лет – пластических реконструкторов Г.В. Лебединской и Т.С. Сурниной, 85 лет – крупнейшего палеоантрополога И.И. Гохмана, 80 лет со дня рождения основателя российской школы одонтологии и специалиста по происхождению человека А.А. Зубова и др.. 

В связи с этим 16-17 октября Центр физической антропологии ИЭА РАН провел конференцию «Памяти посвящается…», чтобы  вспомнить многих и многих ушедших, но не забытых коллег-антропологов, внесших свой немалый вклад в развитие физической антропологии.

Продолжает цикл материалов антропологов об антропологах интервью с видным российским ученым, специалистом по дерматоглифике Генриэттой Леонидовной Хить о Марии Степановне Акимовой (1915-1971) – выдающемся антропологе, изучавшем Поволжье и Приуралье. 

 
М.С. Акимова (1915-1971)

Когда вы увидели Марию Степановну в первый раз, какое впечатление она на вас произвела?

Мария Степановна была очень собранным и спокойным человеком. Она хорошо, с большим вкусом и при этом скромно одевалась. Всегда была необыкновенно аккуратно причесана, следила за собой. Первое впечатление, которое она производила - очень милый и скромный человек, который себя не выпячивал, который внимательно относился к собеседнику, очень часто деликатно направляя линию беседы.

Она читала разные курсы и была одним из самых загруженных сотрудников кафедры антропологии биологического факультета МГУ. Вела Большой практикум, краниологию, краниометрию и остеометрию, соматометрию. Читала курс археологии, отдельные главы «Антропологии СССР».

Я увидела ее в первый раз в Институте антропологии, когда она читала нам лекции по археологии. Это был 1950 год, недавно прогремела сессия ВАСХНИЛ (1948), после которой на факультете воцарилась ужасно унылая обстановка. Все приличные лекторы были разогнаны, либо подавлены. Наш новый декан И.И. Презент был, прямо сказать, личностью омерзительной. Флюиды, которые он распространял, действовали на всех, и на Институт антропологии, где проходили лекции по археологии. Сам Институт производил впечатление какой-то потревоженной колонии полевых мышей. Каждый забился в свою норку и чего-то ждал, потому что, действительно, буря коснулась и антропологов. Был удален Виктор Валерианович Бунак, были проведены санкции по отношению к руководству Института антропологии, которое было замешано в евгенических делах и, с точки зрения партийных органов, недостаточно проводило работу со студентами.

В огромном гулком зале музея, где шли лекции, мы сидели за большим столом (нас было мало, на нашем курсе было всего три человека) и Мария Степановна во главе, а за спиной у нас все время быстро пробегали сотрудники, как мышки, из одного конца Института в другой.

Занятия у вас проходили в Институте антропологии, и Мария Степановна была сотрудником Института?

Она была сотрудником кафедры антропологии, тесно связанной с Институтом. Мы работали тогда в старом здании, на Моховой, 11. Институту принадлежали основные выставочные залы, несколько больших комнат, где сидели статистики и другие сотрудники. Все это было сосредоточено вокруг Музея антропологии. Для кафедры антропологии была выделена только одна комната. Она располагалась вне Института, за коридором, который разделял музей и философский факультет в этом же здании. Занятия шли либо в этой комнате, либо в выставочном зале с обезьяньими чучелами и прочим за большим столом.

И вот Мария Степановна начала первую лекцию…Нами сразу овладело какое-то чувство уныния, потому что она говорила хоть и отчетливо, но очень негромко, как-то неэмоционально, говорила все только по делу и очень ровным голосом. Нам, когда-то видевшим все эти отщепы, которые никого не волновали, где-то в музеях, было не до камушков. Мы трое пришли на кафедру антропологии от отчаяния, так как провалились на конкурсе по специализации «Высшая нервная деятельность».

Все хотели попасть на кафедру Высшей нервной деятельности?

Да, это была замечательная кафедра и там был большой конкурс. Вел ее знаменитый физиолог Хачатур Сергеевич Коштоянц, который потом стал академиком. При кафедре был кружок. Почти все члены этого кружка, наши одногодки, конечно, знали раза в три больше. Поэтому те рефераты, которые мы подготовили, и те устные собеседования, которые мы прошли, мы провалили и были в подавленном состоянии.

Потом мы стали выбирать, куда пойти. Я не спрашивала своих однокурсников Казаровицкого и Волкову, чем обусловлен их выбор кафедры антропологии. А я к тому времени закончила читать новогвинейский полевые дневники Н.Н. Миклухо-Маклая. Тогда, в послевоенное время, народ, как всегда бывает после тяжелых времен, буквально ринулся в культуру. В Политехническом музее были потрясающие курсы лекций, на самые разные темы – музыкальные, литературные, научные, искусствоведческие, какие угодно. Можно было купить абонемент, а можно было просто прийти к заседанию и слушать. У меня было несколько абонементов, я этим интересовалась еще в школе. Совершенно случайно получилось, что перед провалом на кафедре Высшей нервной деятельности я прослушала в Политехническом музее увлекательную лекцию Якова Яковлевича Рогинского о человеческих расах. И как-то так совпало…дневники Миклухо-Маклая, лекция Рогинского. И я решила от отчаяния, что раз провалилась на любимую кафедру, то пойду хоть на антропологию – там интересно.

Это было в 1950 году. И первым делом мы попали в руки Марии Степановны. Если бы мы остались в этих руках, мы бы наверное, разбежались, потому что она подходила к неофитам очень взвешенно, как к ответственным взрослым людям. Она не расцвечивала свое монотонное повествование никакими веселыми жизненными деталями. С самого начала, с первых отщепов и рубил и до конца курса это были серьезные, глубокие, монотонные лекции, не отвлекавшие от предмета с первого и до последнего слова.

Параллельно Яков Яковлевич Рогинский, как «главный соблазнитель» студентов, и не только их, читал «Введение в антропологию». Он заряжал всех интересом к антропологии, поэтому мы с радостью бежали после лекций Марии Степановны на лекции Якова Яковлевича и там получали колоссальный запас эмоций. Он был очень сдержанным человеком, но без труда умел овладеть вниманием собеседника. Ты не мог оторваться ни на секунду, и даже записывать было некогда, ты впитывал каждую интонацию. В его лекциях была масса отвлечений, рассуждений, вопросов к аудитории – «А как Вы думаете?», «Что бы Вы сказали по этому поводу?». Это было живое, насыщенное общение.

После основательных, профессиональных, я бы даже сказала иссушающих лекций Марии Степановны, мы приникали к лекциям Якова Яковлевича прямо как к целебному источнику. Только много лет спустя, листая конспекты, я обнаружила, что после лекций Марии Степановны можно было не лазать в учебники, в них было абсолютно все! А после лекций Якова Яковлевича – каждый конспект – полстранички, одни восторженные предложения и восклицательные знаки. Это были две противоположности, идеально дополнявшие друг друга.

И Мария Степановна Акимова была во всем такая, как на лекциях – очень скромная, очень требовательная и вместе с тем очень человечная, при этом ввести ее в заблуждение было трудно. С нами учился Леонид Казаровицкий, который был пламенной натурой и все время рвался на кафедру Высшей нервной деятельности. Хоть и не вполне законным образом, он проходил там курсы, то есть параллельно учился на двух кафедрах. Основной курс он там тоже слушал, и, естественно пропускал наши антропологические лекции.

Потом с нашей кафедры ушла Ида Волкова, и мы остались вдвоем с Лёлькой, а он часто отсутствовал, так что прослушала почти все кафедральные курсы я одна. Преподаватели, входя в аудиторию, первым делом спрашивали: «А где ваши остальные пятьдесят процентов?», и начинали меня журить, как будто это я пропускала…

Лёля Казаровицкий был вообще человек буйный – с необыкновенным воображением, удивительно красноречивый. Он любого мог заговорить, обратить в какую угодно веру – и сопротивляться было совершенно невозможно, но тут нашла коса на камень. Все эти ухищрения разбивались о спокойный вопрос Марии Степановны: «А следующую лекцию Вы опять пропустите? Но Вы обязательно просмотрите, потому что на зачете я все буду спрашивать», – говорила она. И он брал мои конспекты, тревожась: «Ты правильно все записываешь? Записывай, пожалуйста, поподробнее!». Это была самая болезненная стадия, когда тебя не тянет к предмету, и контакта нет. Слава Богу, сдали! Хорошо, что это был зачет, не экзамен.

А вы рисовали отщепы?

Рисовали отщепы, обсуждали всякие детали, особенно нам понравились орудия с мелкими фасетками – верхний палеолит, совершенно были им потрясены.

Первый курс, который вела у вас Мария Степановна Акимова, был «Археология», а дальше?

А дальше уже началось углубленное с Марией Степановной знакомство, потому что нам полагалась полевая археологическая практика. Под этой практикой подразумевалось участие в антропологической экспедиции по раскопкам могильников. Мы поехали в Поволжье в 1950-51 годах, и там мы раскапывали поздние средневековые чувашские, мордовские, марийские могильники. И вот тут мы все в Марию Степановну влюбились.

В поле?

Вообще поле – это как лакмусовая бумажка. В поле все хорошие и все плохие качества человека мгновенно проявляются, и не стоит даже пытаться замаскировать их, потому что все равно ты себя выдашь. За всю мою жизнь я была только в трех экспедициях, которыми руководили абсолютно идеальные начальники. Это были Мария Степановна, Илья Иосифович Гохман и Татьяна Ивановна Алексеева.

Мария Степановна была маленькой, даже миниатюрной женщиной, на полголовы ниже меня. Я даже не спрашивала Лёльку Казаровицкого, (который был вообще 184 см ростом), просто по себе чувствовала, что любому человеку, который Марию Степановну видит, хочется ее как-то защитить, оберечь от чего-то. Она была такая тоненькая и хрупкая, волосы светлорусые, короткие и вьющиеся, серые глаза, темные подкрашенные реснички. Когда она улыбалась, была совершенно неотразима. У нее были две ямочки на щеках. Так вот, когда она улыбалась, все остальное просто забывалось. Бывает такое скромное, незаметное вроде бы лицо, но как улыбнется – как будто солнышко засияет. Она была просто обаятельной и, естественно, без малейших попыток произвести эффект.

Михаил Федорович Нестурх, наш известный антрополог, был знаменит не только своими трудами, но и тем впечатлением, которое он производил на окружающих. Вы могли всех забыть, но его – никогда! Это был настолько обволакивающий вас собеседник! Причем он каждого имел в виду, каждого! Студента, уборщицу, профессора, который шел мимо. Он обязательно вступал в контакт, и ты совершенно в нем растворялся. Он был, действительно, всемогущим человеком, потому что у него было огромное количество знакомых, в том числе в администрации. И он очень многих выпускников и просто безработных устраивал, достаточно было попросить. Он так и любил говорить: «Я все могу!». Однажды, глядя на Марию Степановну Акимову, на эти две ямочки и на ее сияющие глаза, он произнес незабываемую фразу: «Все могу! Одного не могу – сразу в обе ямочки поцеловать…».

Ловелас!

Ловелас. Элегантный ловелас! Более точного и красивого высказывания ни один из нас нигде не слышал, ни до, ни после.

Экспедиции были не очень легкие, потому что это было послевоенное время. Была разруха, трудно было с едой, с жильем, допекали клопы и блохи. В Поволжье в мордовских и чувашских селах было совсем плохо, причем в татарских деревнях этого не было. Татары всегда снимали обувь, входя в дом, ходили в носках, у них было очень чисто. Мордовские села были очень запущенные и голодные. Мы как-то устраивались, председатель колхоза выписывал сколько-то там мяса и прочего, половина мяса отдавалась хозяевам, а половину мы сами готовили и так далее.

Всем этим Мария Степановна руководила спокойно, не допуская никаких срывов. Мы – это очень разноперые студенты; она держалась с нами ровно и корректно, но когда можно было посмеяться, повеселиться, – она была рядышком; она так же, как и мы, смеялась и шутила, рассказывала анекдоты. Мы ходили на прогулки все вместе. Целый день копаешь-копаешь в жару, вечером поужинал и хочется хоть подышать, ну и идем гулять, и она с нами. Мы идем, разговариваем с ней почти как равные. Она очень редко устраивала выходные дни, это ведь экспедиция. После особенно трудных дней, она давала нам выходной, и мы куда-нибудь на речку уходили вместе с ней, плавали, загорали.

С ней было интересно, потому что она много рассказывала. Она была не очень захватывающий рассказчик, но все нужное, так же как и в лекциях, в ее рассказах содержалось.

Потом мы поехали копать могильник в чувашское село. Нас было всего трое: Ида Волкова, (которая ушла с кафедры после этой практики), Лёля Казаровицкий и я. Жили просто душа в душу, а потом к нам присоединились Таня Алексеева и Наташа Миклашевская – студентки, которые были постарше, у них была очень хорошая веселая компания.

1950 год. Чувашия. Экспедиция. Слева направо Г. Хить, И.Волкова, М.С. Акимова, Т.Алексеева, Н.Миклашевская.

Экспедиционная работа бывает грязная, тяжелая, утомительная, но никто не жаловался. На всю жизнь меня поразила Татьяна Ивановна Алексеева (тогда Таня). Мы все после какого-то тяжелого дня раскопок (нам дали свободный день), радостно устроили постирушку и развесили белье на веревках во дворе у хозяйки, а двор был грязный: бегают поросята, козлята, собаки... тогда было сухо, и мы ушли гулять. Дежурить и готовить обед осталась одна Таня.

Мы же с Марией Степановной во главе отправились наслаждаться жизнью –  бродить по лугам, лесам и купаться. А потом хлынул ливень, буря с ветром, и мы прибежали обратно намокшие, в ужасе, что белье попадало с веревок, и все снова нужно стирать. Вернувшись, мы обнаружили, что вся груда белья была уже перестирана и заново сушится. Представляете, Таня Алексеева все вручную перестирала, переполоскала и повесила. Вот такая была Татьяна Ивановна. Я потом с ней еще раз в экспедиции была, и убедилась, что она всегда такая. Это был замечательный сезон.

Через год я поняла, что Мария Степановна не настолько всепрощающий человек. В экспедиции 1951 года участвовал следующий курс. Там были Марина Войно, Райза Денисова, Володя Властовский, Роза Седова, Илья Глезер, Инга Арман (она потом ушла с кафедры) и Ирина Золотарева. И с самого начала Ира вместе с Войно и Арман заняли какую-то особую позицию, – им хотелось отличаться от всех.

1951 год. Экспедиция в Мордовии. М.С. Акимова - в центре. Слева направо: верхний ряд - Р. Денисова, Р.Седова, М.С. Акимова, И.Золотарева, И.Арман; нижний ряд - И.Глезер, Г.Хить, М.Войно.

 Золотарева была очень острая, обаятельная и интересная девушка, но с ней бывало и очень трудно. И вот, объединившись с Войно и Арман, они образовали такой триумвират, который противоречил всему. Мы – остальные – согласны были со всем: с клопами, с блохами, с плохой едой и с тем, что надо рано вставать, работать без выходных, что надо каждую косточку вынимать, заворачивать, этикетку внутрь класть и прочее. Стояла жарища, и они не выдержали, стали срываться и демонстрировать характер. Настолько убедительно, что встал вопрос о том, чтобы нам расселиться. До этого мы арендовали большую избу, состоявшую из одной комнаты.

То есть все жили в одной комнате и Мария Степановна с вами?

Да, она никогда не отделялась. Ела то же, что студенты, спала там же, работала еще больше. И такие напряженные отношения, острые реплики, которыми эти трое обменивались (по их мнению, чтобы будировать окружающих), нам всем осточертели. Их же раздражала такая серая одинаковая масса. Тогда Мария Степановна сказала: «Девочки, давайте разделимся, будем занимать две избы: поменьше – вам троим, побольше – нам оставим». Они сначала надулись, а потом, подумав, решили, что лучше быть не может. И была снята еще одна изба, с тех пор отношения наладились, мы даже стали улыбаться и с ними разговаривать. Такая вот мудрость начальника. Представляете, руководитель сам пошел на то, чтобы разделить отряд.

1951. Экспедиция в Мордовии. Около нашего дома. Слева направо стоят: Г. Хить, М.Войно, И.Арман; сидят Р.Денисова, И.Глезер, Р.Седова, И.Золотарева; на крыльце: М.С. Акимова, В.Ежова (аспирантка мордовского института) 1951. Раскопки в Мордовии. Обеденный перерыв. Очень жарко.... Слева направо - Г.Хить, И.Арман, Р.Седова, М.Войно, И.Золотарева, М.С.Акимова (в очках) 1951. Археологическая практика. После трудового дня. М.С.Акимова - вторая слева. Слева направо М.Войно, М.С.Акимова, Р.Седова, Р.Денисова,И.Глезер, Г.Хить 1951. Мордовия. Сидят внизу: И.Арман, Р.Денисова; второй ряд М.Войно, И.Золотарева, М.С. Акимова, В. Властовский, Р. Седова, Г. Хить.

Ходили слухи, что она им поставила четверки за практику. Это был редкий случай, потому обычно что она ставила пятерки – у нее все работали, лениться не хотелось. Так что Мария Степановна не была такой голубицей, которая всех всегда прощает, – нет, она умела спрашивать. Причем спрашивать и на Большом Практикуме: Мария Степановна перемеряла за каждым все, что он делал. Нас на курсе было трое, у каждого по 20 черепов. Она брала бланк, измеряла и говорила: «Этот размер у вас неверен, возьмите этот еще раз, этот угол нужно взять еще раз». И так все 60 черепов. Это была просто удивительная школа. Она вела соматологию, краниометрию, остеометрию. Интересно, что завкафедрой Михаил Антонович Гремяцкий читал курс одонтологии и тоже вел  –  правда, маленький практикум, терпеливо показывая нам все зубные бугорки и бороздки.

При такой большой педагогической нагрузке Мария Степановна успевала заниматься научными исследованиями? Как ей это удавалось?

Это удивительно. Помимо специальной анатомической педагогической нагрузки, то есть занятий со студентами нашей и других кафедр, руководства курсовыми и дипломными, ежегодно была практика. И она совмещала практику со своими интересами, потому что раскапывали и черепа, и кости скелета, на которых Мария Степановна потом делала большие работы.

А она копала как археолог?

Открытый лист она брала, потому что в свое время была ученицей Отто Николаевича Бадера. И вообще любому археологу могла дать сто очков вперед, потому что у нее была обширная практика.

Кроме того, она вела специальный практикум: каждый преподаватель кафедры вел занятия по анатомии с обычными учебными группами других кафедр. Потому что в те времена (не как сейчас) каждый студент, оканчивая факультет, знал строение тела человека в деталях, почти как медики. А групп было много. У нас, например, было 260 человек на курсе. Так называемый «мичуринский» набор.

Почему «мичуринский»?

После сессии ВАСХНИЛ в 1948 году взяли 180 человек. Потом пошли «позвоночники» (по звонкам от знакомых), и за счет этих «позвоночников» курс довели до 220 человек, и потом 40 человек к нам сверху спустили - так называемый «мичуринский набор». В честь сессии ВАСХНИЛ, которая Мичурина превознесла.

Все эти многочисленные группы первокурсников обучал маленький коллектив кафедры. Преподавали анатомию всего несколько человек: Гремяцкий, Башкиров, Акимова, потом и Хрисанфова, Миклашевская и еще М.А. Зотова была, она специализировалась на анатомии. Шесть человек. Представляете, какая нагрузка?

На факультете было тогда и вечернее отделение. У вечерников тоже приходилось вести анатомию; кроме того, для студентов кафедры физиологии человека и животных, высшей нервной деятельности и еще, кажется, эмбриологии, читался спецкурс анатомии человека и также проводился практикум. Общефакультетский курс лекций по анатомии человека – с огромным успехом – вел М.А. Гремяцкий. Так что работы всем антропологам было более чем достаточно. А если учесть, что иногда на нас «сваливались» группы студентов-медиков (иностранцев), с которыми при их слабом владении русским языком приходилось проводить подготовительный курс по анатомии, картина становилась еще убедительнее.

Однажды мы с Марией Степановной и Яковом Яковлевичем беседовали в коридоре. Открывается дверь аудитории для вечерников, оттуда выскакивает взъерошенная Наташа Миклашевская, вся в нервных красных пятнах, и бежит к нам. Мы встревожились, Яков Яковлевич спрашивает: «Наташа, что случилось?». Она, вне себя от потрясения, выпаливает: «Эти вечерники…Вы не представляете… даю студентке смонтированный таз и спрашиваю – что это? Она отвечает: голова! – Как голова? Череп, что ли? – Ну да, смотрите: вот это уши (показывает на подвздошные кости), это глаза (acetabulum, т.е. впадина для головки бедренной кости)… Нет, вы представляете?». Мы с Марией Степановной остолбенели, но Яков Яковлевич, помолчав секунду, раздумчиво сказал: « А ведь в этом есть что-то привлекательное – в широко расставленных глазах…». Что было с нами – легко вообразить…

Группа вечерников, т.е. людей, работающих днем и учащихся в вузах вечером, были тяжелым бременем для всех нас. Уставшие и часто не очень молодые люди обычно с превеликим трудом осваивали анатомию, мучая себя и нас. Но после одного инцидента я в полной мере смогла ощутить всю трудность их положения. Однажды, принимая после длинного и насыщенного рабочего дня зачет у одного студента в 10 часов вечера, я с ужасом услышала свой голос, произнесший фразу: «А теперь покажите на черепе отверстие, через которое пятая пара нервов выходит на улицу...» Глаза этого студента я, наверное, уже не смогу забыть никогда.

И Мария Степановна, ко всему прочему, вдобавок вела еще огромное количество этих «проклятых» групп. Я говорю «огромное количество», поскольку однажды мне пришлось ее заменять. Часть групп приходилась на долю лаборантов кафедры с высшим образованием. Я не защитила кандидатскую вовремя, и меня взяли лаборантом. Первым делом я вела анатомический курс, чтобы разгрузить преподавателей. Однажды, когда я на три месяца уехала в экспедицию, Мария Степановна взяла на себя мои группы – 4 или 5, точно не помню. По возвращении мне пришлось отрабатывать – вести свои и ее группы, и я в полной мере смогла оценить эту адскую нагрузку.

Как же Мария Степановна справлялась?

Я думаю, что, во-первых, она была человеком целеустремленным и трудоголиком, она всегда что-то делала. Во-вторых, она была очень спокойным человеком, умела распределить свое время. И, в-третьих, если не во-первых, она была одинока, у нее не уходило время на семью.

То есть она была замужем, но жила одна: у нее был муж-военный, который служил в разных частях и в разных местах Союза. Когда он дослужился до пенсии, то несмотря на будущую военную пенсию, все равно устроился на работу вне Москвы. Они решили еще немного побыть в разлуке. Мы этого всего не знали, но только видели, что Марию Степановну в экспедициях, во всех местах, куда бы мы ни приехали, ждет куча писем, написанных четким круглым военным почерком.

Когда она писала ответы и раскладывала письма, можно было увидеть начало письма: «Здравствуй, Родная моя!» («родная» с большой буквы) или «Здравствуй, друже!». Это у них было такое обращение. Она не рассказывала об их отношениях, описывала только внешние вещи: что тут он служит, тут он занимается военно-преподавательской деятельностью, что скоро будет демобилизация, что ей просто повезло в жизни, жаль только, что она познакомилась с ним уже будучи немолодой женщиной. («Немолодой» – это значит в середине четвертого десятка…) И кто-то пискнул: «Мария Степановна, мы нашли письмо, – ветром отнесло – и нечаянно прочли “Здравствуй, друже!”, это вы так обращаетесь к мужу?». «Да, мы так всегда друг к другу обращаемся, самое главное, что мы можем сказать друг другу – друже». И мы поняли, что эту силу никогда не смогут сдвинуть и перемешать никакие бетономешалки. Действительно, он был с ней до самого конца. У нее было очень редкое заболевание – рак паращитовидных желез. Она постоянно должна была находится на диете и несла свою чудовищную профессиональную нагрузку, будучи тяжело больной женщиной. Она долго наблюдалась у врачей, не раз ей пытались что-то вырезать…но неудачно.

Диагноз тогда, наверное, еще не умели ставить, это сейчас уже наловчились. Тогда же просто не могли разобраться в симптоматике. Неизлечимо больная, она была в экспедициях и старалась там есть пищу полегче, чем все остальные. Ей постоянно хотелось есть, и это было очень тяжело. 

1970. Финно-угорский международный Конгресс в Таллине. М.С. Акимова с Г. Хить

Последний раз я ночевала с ней в гостинице в 1970 году, в Таллине, там проходил финно-угорский Конгресс. Позади уже были неудачные операции, и мы знали, что скорее рано, чем поздно, все кончится. Она старалась этого не показывать. Невыносимо было думать, что скоро не увидишь это милое улыбающееся лицо. Она все как-то желтела, съеживалась, но даже намеком никогда не затрагивала тему здоровья. Никто бы поверить не мог (если бы не знали), что она тяжело больной человек.

Ее муж, который тоже приехал на Конгресс (поскольку ее нельзя было уже отпускать одну), весь сиял, когда видел, что она выходит после заседания. Сами знаете, как бывает, сидишь там с утра до ночи. Ей же нужно было выдерживать строжайший режим и принимать кучу лекарств. Хотя какой там режим? Хорошо, если удастся ночью пять-шесть часов поспать, потому что кругом коллеги – надо и хочется общаться. А у нее все были знакомые: антропологи, археологи, этнографы, лингвисты – ее просто растаскивали на части. Он подходил и выдирал ее, говоря: «Машенька, тебе пора уже отдохнуть немножко». Он, как сиделка, не спускал с нее глаз. Он потом рассказывал, что чуть с ума не сошел, когда приблизился конец. Потому что все это происходило у него на глазах и было невыносимо, но он все же не отдал ее в больницу. Научился инъекции делать сам. И когда все кончилось, он заплакал и сказал: «Слава Богу! Отмучилась».

И несмотря на то, что Мария Степановна активно занималась научной деятельностью, докторскую диссертацию она не защитила?

Докторскую не защитила, да. Она была достаточно хорошо обеспечена и не была честолюбивым (в смысле карьеры) человеком. Именно потому, что самое главное у нее было: была любимая работа, любимый муж, с которым в последние годы жизни она все-таки воссоединилась; был достаток. И тратить драгоценное время, драгоценные остатки здоровья на то, чтобы поднимать эту махину докторской диссертации… Хотя то, что она сделала – это по-настоящему и есть трижды докторская диссертация.

А кандидатская …

Кандидатская у нее была на тему, по-моему, Балановского и Фатьяновского могильников.Там ей впервые удалось доказать, что это разные типы и имеют разные корни. Археологи считали, что фатьяновцы происходят от балановцев. А ей удалось проследить и доказать их разное происхождение на антропологическом материале: южные истоки балановцев и местные – фатьяновцев.

Она одной из первых стала проводить комплексные экспедиции. Мария Степановна все время занималась Поволжьем и Приуральем. На примере башкир она показала, как надо обследовать народ, если ты занимаешься его этногенезом: в ее программе были дерматоглифика, серология, краниология, одонтология, остеология и соматология, – все мыслимые тогда направления.

В конце жизни она выпустила итоговую работу – монографию «Антропология древнего населения Приуралья» (М., 1968), без которой не обходится ни один специалист, изучающий происхождение народов Поволжья и Приуралья.

Мария Степановна руководила и непосредственно сама участвовала в работе. Так, она сама брала отпечатки, если не было свободного лаборанта. Сбор материала происходил в основном за счет практики у студентов: они копали, нарабатывали опыт и одновременно собирали научный материал. Бывала и очень большая нагрузка: один отряд копает могильник, а другой исследует живых людей. Тогда ей приходилось, помимо соматологии, брать еще и дерматоглифику.

В один из таких напряженных сезонов Мария Степановна, помимо башкир, еще изучила манси и хантов. Она выбралась в Западную Сибирь, оставив на время свой отряд, и работала одна, а отпечатки потом дала и мне посмотреть.

Это была удивительная женщина. Знаете, бывает так: есть громкие имена, а когда поскребешь немножечко их работы, то видишь, что, пожалуй, слишком громкие. Сделано не очень много, либо не очень качественно, либо допущено столько натяжек, что вся эта красивая конструкция при ближайшем рассмотрении рушится или шатается. Мария Степановна была совершенно другая. Это был абсолютно искренний человек. Мне кажется, она даже соврать не могла толком. Все, что она делала, было высокого качества. Ее цифрам (любым!) можно доверять, потому что она сама привыкла студентов проверять на каждом шагу и выработала в себе такое отношение к материалу.

Среди крупных имен в антропологии эту скромную женщину редко упоминают, а на самом деле, если разобраться в истории изучения Волго-Камья, в истории происхождения уральской расы, то окажется, что с ней наравне стоит только Карин Марк, которая подняла такую глыбищу, как антропология всех финно-угров Евразии. У Марии Степановны тот же масштаб, но многообразнее материалы, особенно по башкирам. У нее были далеко идущие планы по изучению других народов, но она, увы, просто не успела.

1970. Финно-угорский международный Конгресс в Таллине. К.Ю. Марк, Т.Тот (Венгрия) и М.С.Акимова

Изучать современное население она начала с башкир, и это было не просто. Например, дерматоглифические, одонтологические материалы собрать легче, так как обследуются дети, которых всегда легче организовать. В соматологии нужны взрослые мужчины определенного возраста для сохранения возрастной пирамиды. В послевоенной стране, где выбиты младшие возрасты, за одним-двумя молодыми или не очень молодыми людьми приходилось бог знает куда ехать. И Мария Степановна сделала свое дело, свой участок работы. По тому труду, который она вложила, по ценности материала, который она собрала, по абсолютной незыблемости выводов, остающихся актуальными столько времени после этих исследований, она вполне заслуживает того, чтобы в первом ряду антропологических имен называлось и ее имя. Вся беда в том, что она была слишком скромна, никогда не пользовалась ничьим покровительством, и все, что она сделала, она добыла своими собственными силами. Как человека скромного, ее забывали, когда речь шла об оценке заслуг.

Но когда речь шла о материале и выводах, тут уж, независимо от личного отношения, все понимали, что акимовский материал – первоклассный. В каких угодно материалах можно сомневаться, но с Марией Степановной ничего конфузящего, компрометирующего ее имя, даже быть не могло.

У кого училась Мария Степановна?

У Марии Степановны главным учителем был археолог Отто Николаевич Бадер. Когда она стала заниматься балановцами и делать выводы, которые ему не очень понравились, он дистанцировался. Она долго не могла понять, в чем дело, не могла осознать, что есть разные характеры. Мария Степановна до конца относилась к нему с пиететом. Но она не была его любимицей.

А из антропологов? Рогинский?

Кто из антропологов учил ее краниометрии и прочему, я не знаю, потому что, когда я ее увидела, мне было 19 лет, а ей 36, она была уже сложившийся работник.

Кто тогда был на кафедре, когда она делала первые шаги в антропологии? Николай Александрович Синельников, Михаил Васильевич Волоцкой, Семен Александрович Шлугер (погибший в 1942), – эти люди были немножко старше нее, и они, конечно, участвовали в ее образовании, не говоря уже о Викторе Валериановиче Бунаке, который заведовал кафедрой. В.В. Бунак, Яков Яковлевич Рогинский, Михаил Антонович Гремяцкий наверняка повлияли на нее духовно. Гремяцкий тогда не был администратором, и мог оказать какое-то воздействие, хотя вряд ли серьезное. По-моему, у него всего лишь одна статья по этнической антропологии Поволжья.

В то время антропология Поволжья интенсивно разрабатывалась в связи с проблемой формирования уральской расы. Может быть, поэтому у Марии Степановны такой интерес к этой области проявился еще в студенческое время. Дальнейшие ее работы проходили в русле концепции смешанного происхождения уральской расы.

На финно-угорских международных конгрессах (я была на них раза три вместе с Марией Степановной) все антропологи и представители смежных профессий с ней беседовали совершенно одинаково. У них лицо освещалось улыбкой, в каждом слове скользило уважение к этой миниатюрной женщине. Вот такая стройненькая, просто танагрская статуэтка. И еще было в ней какое-то особое обаяние, – обаяние человека абсолютно без претензий, но с безупречным научным именем.

Знаете, есть масса способов у женщины заявить о себе: внешне, манерой обращения, умением подать не только себя, но и свои достижения, в общем, строить имидж. Ничего более далекого от Марии Степановны, чем это, нельзя себе представить. Она была самым естественным существом. У Марии Степановны никогда не было ничего специального, показного.

 
1970 год. Портрет М.С. Акимовой. Финно-угорский международный Конгресс в Таллине

Интересно, откуда берутся такие качества?

Прежде всего, она была из хорошей деревенской семьи, где ей привили трудолюбие, честность, порядочность, снисходительное отношение к чужим ошибкам, невероятную скромность. Это естественные качества, с которыми она пришла и которые эта безумная Москва не смогла расшатать. Как отлилась, такой она и была до самого конца.

Она никогда не интриговала, у нее были другие задачи. Можно было с ней не соглашаться, можно было дуться, например за то, что она поставила четверку за практику. Все равно, даже те, которым она их ставила, ее любили. «Мария Степановна!» - кричали издали и бежали, чтобы поздороваться. Она была всеобщей любимицей, хотя любовь была абсолютно не показная и малозаметная. Бывает, что внутри теплее становится, когда на человека смотришь. Вот из таких людей была Мария Степановна. И ты знал, что в случае чего, она тебе поможет, а если проштрафишься, она тебя очень здорово отругает. Причем не словами, а просто грустным и отстраненным тоном даст понять, что это не совсем комильфо, и это будет хуже, чем любая словесная выволочка. Действительно, это был педагог высшего класса.

Она заканчивала биолого-почвенный факультет?

Вот этого я не знаю. Наверное, кафедру антропологии. Безусловное и огромное влияние оказал на Марию Степановну Г.Ф. Дебец. Пожалуй, именно под его неослабевающим дружеским контролем она сформировалась как антрополог-расовед и до последних своих дней она обсуждала с ним профессиональные проблемы. Биографию Марии Степановны, по-моему, никто еще не написал, а вообще надо бы поднять документы в Институте антропологии.

Немало интересного можно найти о ней в содержательных статьях В.П. Алексеева, Т.И. Алексеевой, Р.М. Юсупова в сборнике «Сравнительная антропология башкирского народа» (Уфа, 1990). Он целиком посвящен памяти Марии Степановны.

У нее были ученики и последователи?

У нее были любимые ученицы Наталья Николаевна Миклашевская и Татьяна Ивановна Алексеева. Мария Степановна долгое время приглашала их к себе в гости. Однажды после экспедиции меня тоже пригласили. Приехал ее муж на побывку. Мария Степановна сказала: «А нам понравилось собираться после первой экспедиции с Наташей и Таней, и теперь каждый год устраиваем такой девичник. А сейчас вот Лёня приехал, будет нас веселить по обязанности». Действительно, было очень весело. Мария Степановна прекрасно понимала, кто есть кто. Она знала каждого из тех, кто прошел через ее руки, с кем она работала.

А где они с мужем жили?

Где-то недалеко от центра, я сейчас точно не помню. В районе Добрынинской. У них была комната в коммуналке. В отличие от большинства таких коммунальных квартир, в этой были идеальные отношения между соседями. Там жили еще две семьи, они всегда устраивали общие праздники, типа Нового года, причем каждый звал своих друзей, и получалась большая веселая компания.

Это была удивительная общая квартира. Такая же была у Татьяны Александровны Жданко. Она мне как-то рассказывала, что они регулярно в течение 10 лет выпускают юмористическую газету (наподобие афиши), где сообщают, что в квартире произошло то-то и то-то, какие-то доморощенные художники рисовали, лепили фотографии, писали смешной текст и вешали на кухне. Ей было уже за 80, а она была главным редактором этой газеты. Представляете, такая вот коммуналка. Я тоже какое-то время жила в коммуналке в Москве, и это был ад, поэтому знаю, что коммуналки бывают разные.

У меня вопрос про учеников. Обычно говорят школа Герасимова – школа реконструкции, школа Зубова – одонтологическая школа. Почему у Марии Степановны не получилось школы?

Понимаете, люди, о которых вы говорите, создали или разработали в свое время определенные области науки, а Мария Степановна просто пользовалась разными методами. Поэтому у нее можно было научиться тем качествам, которые ей были свойственны – трудолюбию, добросовестности, необыкновенной трудоспособности, умению забывать себя, но это не считается школой. Все работы, которые она написала, были сделаны, когда в антропологии многомерная статистика еще не применялась. Приходилось изощряться всем нам бог знает как, чтобы изобразить хоть какое-то подобие многомерного анализа. И Марии Степановне приходилось тоже. Но независимо от выводов, (если эти материалы сейчас обработать современными статистическими методами, то, может, получатся другие выводы), ты можешь использовать эти материалы тысячу лет. Тысячу лет, повторяю, потому что ни одной запятой, ни одной точки лишней, абсолютно исключены не тот десятичный знак, не та цифра; ее данные – это просто золотой эталон.

В любой отрасли науки есть такие люди. Они внешне незаметны, но в основном наука движется их усилиями, потому что они собирают материал, на который можно положиться. Многие, в том числе они сами, этот материал вводят в оборот. Между тем некоторые строят свою карьеру на чужих данных, умело их обыгрывая. Мария Степановна не была таким человеком. Она была очень заслуженным рядовым муравьем – тружеником, собирающим бесценный собственный матераил.

Сколько лет прошло… я видела ее последний раз в 1970-м году, когда она, преодолевая себя, вела себя на Конгрессе как обычно. Никогда не скажешь, что человек тяжело и неизлечимо болел. Ее муж Леонид говорил, что он в отчаянии от того, что весь режим полетел к черту, что он ее еле укладывает отдохнуть кое-как, что днем не успевает сделать инъекцию, что она участвует в дискуссиях, дает интервью журналистам, сидит на банкете, – какой банкет?! «Ну хоть немножко», – у нее были такие молящие глаза, возразить было невозможно.

Тогда мало было вещей, которые не надо было гладить, и в гостинице была специальная гладильная. Мария Степановна каждый день одевалась как-то по-новому, свеженько и симпатично. Вообще она была изящная, как птичка, и старалась очень хорошо одеваться. У Марии Степановны были и вкус, и достаток, поэтому она носила дорогие вещи из шерсти или шелка, сшитые у хорошего портного. Это все надо было гладить, и мы сталкивались с ней в этой комнате. Я говорю:

– Мария Степановна, давайте я поглажу.

– Да нет, спасибо, – я параллельно все делаю: вот, девочка-журналистка сидит, записывает, а я ей рассказываю про Волго-Камье и глажу.

И это говорит человек, который завтра может уйти, и ее муж бьется в истерике, потому что через определенные промежутки нужно делать инъекции, а она сидит безвылазно в зале заседаний…

С коллегами на кафедре, видимо, тоже были очень хорошие отношения?

Марию Степановну все любили, да. Это редкий случай. Вот к Якову Яковлевичу все тепло относились, многие любили, но кто-то и не любил, как выяснилось. А к Марии Степановне очень тепло относились все.

А какие-то совместные экспедиции с коллегами были или, в основном, она со студентами работала?

С коллегами нет. Коллеги все были очень разные. Яков Яковлевич, Михаил Антонович были не экспедиционные люди. Михаил Антонович c Пантелеймоном Ивановичем Зенкевичем съездил однажды в Поволжье, написали совместную статью. На этом занятие современным населением кончилось, Гремяцкий ушел в антропогенез.

Потом пошли молодые коллеги, у каждого был собственный путь в науке. Вспоминается Войно, очень способная, у которой был неуживчивый характер, она потом сошла с ума и плохо кончила. Когда Войно зачислили в штат кафедры, все, как один, отказались потесниться и дать ей рабочее место, потому что она была конфликтной женщиной. Мария Степановна единственная согласилась, причем они сидели лицом к лицу. Хорошо бы боком или спиной, потому что у Войно была тяжелая аура – вечно взгляд бывал напряженный, и она на все так нервно реагировала, безапелляционно ставила точку в обсуждении событий и людей.

Как говорил Михаил Федорович Нестурх, который был страшно деспотичен, однако старался смягчать это ужимками и многообразием интонаций: «И не смейте мне возражать!...пожалуйста…» (последнее – молящим голосом). Вот такая была и Марина Сергеевна, – если она сказала, то не смейте ей возражать. И Мария Степановна была единственная, кто сохранял с ней хорошие отношения.

Войно сделала хорошую докторскую диссертацию по цитоархитектонике мозга, в то время таких исследований не было. Защититься не успела... Я два раза выступала на Ученом Совете, уже после ее смерти, и настаивала, что надо рукопись опубликовать, потому что никто на таком обширном материале не делал подобных работ. Но рукопись до сих пор лежит.

В кафедральной библиотеке?

Думаю, что в архиве Института антропологии, работа выполнялась, когда Войно была сотрудником института.

Многие говорили Марии Степановне, что все ее материалы надо соединить, написать, а она отвечала, что вот это еще надо сделать, и еще вот это, а потом уже все, – не хватило сил. Надо сказать, что она была очень мужественным человеком, ни в какие истерики не впадала, абсолютно стоически шла к своему концу. У нее не осталось никаких черновых рукописей, никаких недоделок. Она смогла рассчитать свои силы и все привела в идеальный порядок. Комиссии по оформлению ее архива, которую возглавляла Верочка Юровская, там делать было нечего. Все уже было в отдельных папках, рукописи она все довела до конца, новых не начинала. Это просто редчайший и высокий пример для подражания.

Мария Степановна Акимова

Вы знаете, такие скромные люди – это основные движители науки. И знакомство с этими людьми, и существование с ними рядом, плечо к плечу, не только украшает жизнь. Эти люди заставляют верить в человечество, в человека. Потому что столько видишь примеров отрицательного свойства в научном смысле, в этическом смысле, в человеческом смысле, – в каком угодно! Ведь все живые люди – и разные... Прошло столько лет, и пора бы многое забыть, – но только не эту удивительную женщину. Потому что на таких людях и взаправду, стоит земля. Помните «Матренин двор» Солженицына? Вот на таких праведниках все и держится.


ПОДГОТОВКА ИНТЕРВЬЮ: Наталья Харламова

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.