29 марта 2024, пятница, 12:52
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

31 января 2015, 09:33

Выпускная ночь

Макеевка
Макеевка
Фото: etoretro.ru

Выпускной наш школьный вечер проходил, то есть проходила, это ж была жесткая недетская пьянка – на окраине поселка шахты Бажанова, неподалеку от знаменитого дурдома, – в доме одноклассника. Родители его пустили нас по доброте душевной. Домик был бедный, низкий, вросший в землю – такие дома вам покажут в Запорожской Сечи, так строили, чтоб экономить тепло. Хатка эта саманная стояла на участке в четыре сотки, столько давали там и тогда, – не шесть соток среднерусских, поменьше, может оттого, что на Юге больше солнца и урожай будет поболе северного.

От бытовой стороны вопроса родители нас избавили, все ж мы были еще дети, считай. Мы скинулись по сколько-то рублей, и еще же, смутно припоминаю, мы классом ездили в ближайший совхоз и там работали на току, деньги – на общак. Активистки из родительского комитета нарубили салатов, натащили домашних солений и консервов типа сотэ. Еще была вареная дефицитная колбаса и домашние котлеты с картошкой, и даже пяток банок шпрот, привезенных кем-то из Москвы и заначенных для торжественного случая, который вот же и настал.

Перед банкетом мы с ребятами пошли в школу, и так прочувствованно, ностальгически, ну, и развлечься напоследок. Там был тир с мелкашками, калибр 5,6 мм, иные из нас ходили в стрелковый кружок и замечательно стреляли, ну, а как, вот же наш frontier, граница русского мира, то бишь скифских диких полей, – и Европы, которая начиналась, казалось, в близком – до него 20 км – Донецке с его проспектами, фонарями на улицах, брусчаткой местами и кварталами сталинских домов с цоколями из дикого камня. Какие-то куски Донецка – улица Артема, что ли, где там был магазин с книжками на иностранных, улица такая крутая, если без тормозов, так унесет вдаль, непонятно, где остановишься – были чисто как Крещатик. И дома, считай, один в один. Так спуск от шахты Бажанова к шахтному поселку, по улице, по которой ходили сперва автобусы, а потом уж и вовсе троллейбусы – дико похож на дорогу от метро «Измайловский парк» к Первомайской улице. Грубо говоря, и уклон тот же, и деревья по обочинам, и послевоенные дома по сторонам, и провинциальный полумертвый покой. Особенно весной, особенно синим вечером, когда что-то смазывается, и дать 200, – сходство усиливается вплоть до потери чувства реальности, будто тебя как-то странно и беззаконно выхватило из одного мира и закинуло в другой, и ты и рад; а спросили б, гляди б и не согласился б. И клуб страшно похож наш тот на наш этот, его только сдвинули на пару кварталов вбок, и это не вываливается из реальности, вон же редакцию «Труда» перетаскивали с места на место, за каким-то хреном. Только у нас там клуб был шахтный, а у нас тут районный.

Такие проезды на троллейбусе прекрасны, хотя б тем, что легко, быстро и дешево снимают ностальгию, которая иногда заставляет наломать дров, да.

И вот, не зная еще ничего о будущем, мы пришли в тот свой тир, и военрук, отставник, кстати, симпатичный и трепетный, пустил нас, а куда деваться. И раздал винтовки.

– Идите себе сами мишени ставьте.

Славка взял туда, на тот конец, портфель, с виду так тяжелый.

– Ты чего его туда тащишь?

– А узнаете.

Подошли мы к расстрельной стенке, там обрубки арматуры, с железными прищепками, чтоб держать фанерку с мишенью. Славка нас с нашими мишеньками отодвинул, поставил на пол портфель и достал оттуда учебник литературы.

– Вот! Вот что я ненавидел больше всего все эти годы…

Я задумался. Чего ж плохого в литературе? Но таки вспомнил школьные уроки… «Улица корчится безъязыкая, Ей нечем кричать и разговаривать». Некоторые мои друзья сейчас нахваливают Маяковского, а я до сих пор его ненавижу, после школы-то. Уметь надо преподавать… Сочинения еще вспомнил. Образ кого-то там-то. Или – природа в повестях N. Русский народ в «Войне и мире». Кто придумывал эти темы? Садисты? Людоеды? Дебилы? Тупые животные? Нельзя было тупо задать людям: напиши про книгу из школьной же программы, которая тебе понравилась/не понравилась, и объясни почему. Покажешь, что ты читал, а что нет. Ну и дашь разбор. Типа рецензии. Все какая-то практическая польза. Но был же какой-то в этом смысл? А таки да, и вот какой: учитесь, дети, выкручиваться и выворачиваться, ловите желания начальства и учитесь ему угождать, да еще так, чтоб это было убедительно.

Славка любовно пристроил русскую литературу на линии огня и после еще заботливо поправил книжечку, так президент, установив венок у могилы неизвестного солдата, демонстративно поправляет ленточку, которая и так держится как приклеенная. Но тут была не могила неизвестного солдата, а этакий мартиролог с именами классиков, которых нас научили ненавидеть… Они все как один, как Пушкин, встали, были поставлены, под ствол, чтоб ответить за нанесенные оскорбления и за принятые людьми муки…

Я заглянул в открытый портфель. Ну, какой учебник сам на меня посмотрит, тот и возьму! Это была физика. Неплохая идея! На первый взгляд. Я вспомнил, как Валентина Петровна поставила мне двойку. Она нарисовала на доске четыре кружка, по углам квадрата, и говорит:

– Представь, что это электроны. Нарисуй-ка вектора!

Дело простое, и их я нарисовал, стрелочками.

– И что с ними будет?

– Да разлетятся в разные стороны, согласно векторам.

– Что ж ты такое говоришь? Вектора же, сам видишь, направлены в разные стороны. Стало быть, что? Они взаимно уничтожатся! И наши электроны будут стоять на своих местах.

– Валентина свет Петровна, так они ж не привязаны веревками друг к другу! Если б так, то да, стояли б тупо по углам… И где ж это вы видели стоящие бездвижно электроны?

Два балла.

– Кто хочет ответить?

А уже тянул руку и высовывал язык Менделевич, тоже отличник, как я, но размахом поскромней, на медаль он даже не шел.

– Давай, Сережа!

Он выскочил к доске и ловко перечеркнул вектора, и электроны на доске встали, как у молодого.

– Вот кому сегодня я поставлю пятерку! – довольно сказала наша Валентина Петровна, надо же, как я все помню через 40 лет. Берегитесь, учителки! И знайте: пощады вам не будет. Воспоминания не горят.

Физика – это вам не литература, но и тут найдется подходящий материал для воспитания правильного гражданина, который знает, где что сказать, а где и смолчать. А так-то Серега был нормальный парень, прекрасно пел матерные частушки, с чувством, аж заходился а-а-а! Но все ж так и физика была роскошной наукой. Я читал про электричество, про расщепление ядра и про планеты не отрываясь, будто это детективы. Еще я тайком выписывал мудреный типа журнал «Квант» для яйцеголовых старшеклассников и листал мемуары Энрико Ферми.

Физику я со вздохом всунул обратно в портфель, весь поюзаный и распахнутый бесстыдно, будто дамская гениталия из порно. А что у нас там еще? «Рiдна мова»! Я резво ухватил ее. Полистал… Вспомнил учителку Лидию Ивановну… Она была не кошелка какая, а дама весьма стильная. Прическа была у нее не то что не хала, а как бы антихала. Ну, грубо говоря, как у Ирины Хакамады, которая как известно стрижется у Сережи в московском заведении возле Bookafe, сколько уж красавиц выспросило у меня этот адресок! Впрочем, прическа не главное. Лидия ходила на высоченных каблуках и ставила ногу, будто она, если не на стриптизе, то уж, как минимум, на подиуме в Милане, на Milanomoda. Чулки были на ней жестко черные, блестящие. Вообще ее ноги радовали меня, да, наверно, надо сказать – нас.

Впрочем, и ноги – не главное.

Она еще была просто красавица, глаза-нос-рисунок лица-губы. Хотя, впрочем, и это не главное, одной красотой сыт не будешь. У нее еще была страшная какая-то безграничная уверенность в себе. И – как медленно она поворачивала голову! А какая легкая роскошная мутность была в ее глазах, которыми она смотрела в мои, когда, сверяясь с журналом, думала, кого б вызвать к доске! Боже мой… Перед ней был как будто судовой журнал борделя, набитого молоденькими красавцами, готовыми выскочить из-за усохшей парты по первому зову. Она как будто молча цитировала:

– Скажите, кто меж вами купит

Ценою жизни ночь мою?

Я прекрасно помню, как она смотрела, лениво и смело, на нас, ну на меня, по крайней мере! (Не буду отвечать за других). Было ли возможно что-то? Реально? Или хоть мечталось о таком роскошном разврате? Но, по любому, вряд ли бы я отважился на такое, даже если и. Просто б сбежал, если б дошло до дела. Пожалуй, даже каннибализм тогда показался б мне менее чудовищным преступлением чем. Какой ерундой, какими провинциальными страхами были наполнены наши бедные головы…

Лидия Иванна была совершенно не наша, не местная. Свои говорили на мове похуже, чем она. Откуда ж она была? З Галичини? Возможно… Сейчас я могу сказать, что некий был в ней польский лоск. Как ее к нам занесло? По распределению? Или поехала за мужем? В своих порнографических чулках? Я себе представлял, что с ней вытворяет муж, что такое, отчего она утром в школе такая усталая, ленивая и довольная. И муж у нее был непростой. Не шахтер, не врач, ну кто еще бывает, кого мы видим вокруг себя каждый день? – но летчик! Ближайший к нам аэропорт был Донецкий, и вот вчера вроде ДНРовские выбили оттуда киборгов, а сегодня все поменялось… Я из этого аэропорта, имени, кстати, Сергея Прокофьева, он что ли в наши краях родился, земеля? – последний раз вылетал осенью 13-го. Он как раз недавно был перестроен, к Евро, за 800 с чем-то миллионов грина, чтоб превратиться в руины и в пыль. Какая получилась затейливая и дорогая донецкая наша мандала, а?

Короче, мова шла на ура. На ней разговаривали в семье деда, единственного, который вернулся с войны, но школа – это было нечто иное. Литература. Лупайте цю скалу,/ Нехай нi жар, нi холод/ Не спинить вас,/ Лупайте цю скалу!» Это был «Каменяр». «А ми розлiзлися межи людьми, мов мишенята. Я до школи носити воду школярам. А сестри, сестри! Горе вам, мои голубки молодiï. У наймах коси посивиють…» Еще Коцюбинський… Марко Вовчок? Кто еще? Впрочем, мова давала мне радость не столько сама по себе и не столько как повод для свиданий с Лидией Ивановной, сколько как оружие меня как космополита, каким я, небось был всегда – в поселковом книжном было полно сокровищ: Ремарк, Фолкнер, Сэлинджер, Фицджеральд. На русском их было не достать, а на мове – читай не хочу! Мова открывала окно на Запад, за что ей мое громкое троекратное мерси, ура!

Со вздохом я поставил учебник украинского обратно в расползшийся по полу неаппетитный портфель… И взял единственно верную безошибочную книгу – математику. И засунул ее поперек, между арматуринами, отметив, что вот, приблизительно такими, мы изредка и дрались.

Учебники наши школьные были расположены у расстрельной стенки, и пощады они даже не просили, надежды у них не было никакой и быть не могло.

Мы вернулись к винтовками, взяли их, набрали патронов, точней патрончиков. И залегли с ними на жесткие тяжелые маты, притащенные из спортзала.

Через пять минут все было кончено. После тихого лязга и аккуратных шлепков и толчков, мы встали и сквозь нежнейший запах сгоревшего пороха пошли обратно к стенке. Со счастливым чувством выполненного долга мы рассматривали то, что осталось от школьных учебников – кусочки картона, труха, обрывки бумажек, пыль… Роскошь! Если б у школьных учебников была печень, мы б ее сожрали, урча от счастья.

– Эх, директора б еще сюда! – мечтательно добавил Славка. – И – мечтать так мечтать – и завуча! Тогда б я знал, что жизнь прожита не зря… – сказал он, принюхиваясь к затвору, затягиваясь пороховой вкусной (когда в мелких дозах) гарью перед тем, как сдать винтовку.

Да, так выпускной. Пили, разумеется, самогонку. Хорошую, не абы какую – а такую, что гонят для себя, крепкую, не очень вонючую, первач же. Когда мы наливали, и классная руководительница говорила проникновенный длинный и бессмысленный тост, полный штампов, наши матери, стоя в сторонке при богатых прическах и в цветастых импортных платьях, слегка пускали слезу, эта леденящая кровь картина так и стоит у меня перед глазами, особенно сейчас, когда они все давно уже умерли.

Мы пили, закусывали, огурцы и сало, и моченый непременный арбуз, котлеты, конечно, селедка, сыр копченый колбасный, колбаса украинская – а какая ж еще могла водиться в тех краях тогда – как бы домашняя, в трехлитровых керамических бочонках, где она была залита еще белым матовым смальцем, с виду так совершенно сахарным, как бы сладким. Самогонка была теплая, вкус знакомый с детства, его потом мы, некоторые из нас, опознали в попервах экзотическом виски. Отхлебнешь самогонки, ну, полстакана, и поверх половину свежего помидора, посыпанного крупной артемовской солью. Это был вкус дома, родины, юности. Он не забывается, он остался и не выветривается. Иногда это накрывает, когда кто-то угостит самогонкой, сделанной не на продажу, а для себя, для родни.

И, значит, сидели мы со Славкой, он начал как-то резво, выпил сразу полный стакан, ну, и стало ясно, что впереди ничего хорошего. Если б стакан и на том остановиться, то еще б и ничего, нормально, вкусно, можно считать что неплохо отдохнул. Но кто ж остановится, когда народ собрался на большой банкет, по уникальному поводу, life time event или как там. Остановиться было невозможно. Славка выпил еще полрюмки и заплакал горько, обильно.

– Да что ж такое?

– А ты не видишь?

– И что ж такое я должен видеть?

– Ее нету.

– Кого? – спросил я, но быстро сам себе и ответил. Понятно было, что речь идет про нашу красавицу Зину. Которую Славка считал своей. Причем, в те годы было непонятно, какие должны быть характеристики и гарантии обладания дамой. Целоваться, например, с ней. А то и вовсе залезать ей в какое-нибудь дамское белье. Или просто положить глаз. Или носить ей портфель. Или доставать ее умными разговорами. Или, что было нечасто, речь шла про full contact. Всякое бывало, но про что шла речь в том случае, мне было непонятно, информации не хватало, чтоб составить квалифицированное мнение. Но накал страданий был таков, будто речь шла про самую полную программу! Чего нельзя было ни исключить, ни наоборот. Хотя, конечно, вряд ли.

– Я убью его!

– Кого?

Ну, понятно кого – счастливого соперника, явного или виртуального. Как же без соперника, раз она не пришла на выпускной. Какие ж еще варианты. Никаких. Она встречала начало взрослой жизни не по-детски, а в полный рост.

Славка размазался по столу, продолжая свои рыдания.

Классная подошла ко мне и сказала, сделав озабоченное лицо с тенью мудрости, какие ставят учителкам в кино:

– Присмотри за ним. Это же твой товарищ, ему трудно. Видишь, как непросто он входит во взрослую жизнь.

– Дура, – подумал я ласково и совершенно беззлобно. Ну а то! Чего ж вменяемый человек может ожидать от учительницы? Ремесло обязывает. Оно ж в том, чтоб угождать начальству всякому, и чтоб ничего не случилось, чтоб было тихо, пусть кончат школу, а там –хоть трава не расти.

Публика пила-закусывала, смеялась над анекдотами, кто-то плясал, некоторые тискали девчат, короче, люди отдыхали. И только я один был как бы пристегнут наручником к Славке, я водил его в туалет, а он почему-то делал это в штаны. Водил блевать, и не раз. А после и умываться. И переодевать его в хозяйские треники на голое тело, все ж обоссано.

– Где топор! Дайте мне топор!

– Зачем топор тебе? Ты его облюешь весь.

Хотя чего ж спрашивать, ясно было, что речь про счастливого соперника.

– Я просто-напросто убью его, и все опять будет прекрасно, как было! – тихо орал он после второго или третьего поблева.

Я не спорил, чего тут спорить. Какая там погоня, далеко б он не ушел, сил не было, я следил только, чтоб не грохнулся головой об угол.

– Но кто это? Скажи хоть.

– Тебе не надо знать.

Ах-ах, сам все придумал и еще вздумал скрывать от меня, будто бы он такой всезнающий. Так прошла ночь. А там настало и утро взрослой жизни, теплое, южное, густое. Славка упал на старые кожухи в сарае и там спал, пуская слюни. Через год его убило в шахте. Еще лет через 40 я прилетел на похороны отца. Зинка, та самая, тоже помятая и побитая жизнью, как я, неформально, но все ж деликатно всплакнула у гроба. На ней была какая-то богатая пушистая шуба, производящая легкое порнографическое впечатление.

– С чего вдруг ей так пускать слезу? Всего лишь соседка.

– Молодец, приехала. Издалека. Уважила старика! – сказала мне бабушка из соседнего подъезда.

– Все-таки они столько лет жили…

– В смысле – жили в одном подъезде?

– Подъезд тут ни при чем. Что ж ты про подъезд. Пока она в школе училась, так они скрывались. А после стали открыто жить.

– Что ж я не знал?

– Ну, сперва тебе не хотели говорить, а после ты уехал, тебе уж стало не до нас тут всех…

Так, значит, я в ту ночь спас жизнь своему отцу, только и всего. Все было очень просто. И – справедливо. У всех праздник, а я дежурил по выпускному. На пост меня определила классная. Я выполнил свой долг, не понимая, в чем он состоит. Я спасал человеку жизнь, скучая и думая, что попусту теряю время, хоть мог бы провести его весело. А так часто бывает в жизни, кстати сказать.

P.S.: Вот от кого мне передалась жилка, значит. Не от проезжего молодца. А я и не знал. Впрочем, это все про мою молодость, а с возрастом я, разумеется, стал морально устойчивым и сделался примерным семьянином, эх.

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.