Мы публикуем стенограмму постановки ProScience Театра, которая прошла 19 октября в Центральном Доме журналиста. Цикл выступлений продолжил актер театра и кино Александр Домогаров. Вечер вел журналист Никита Белоголовцев.
Никита Белоголовцев:
– Добрый вечер, дорогие друзья! Меня зовут Никита Белоголовцев, я ведущий сегодняшнего представления ProScience Театра. Отдельное спасибо тем, кто остался на второе представление нашего театра. Приветствуйте Александра Домогарова, рядом с именем которого любой титул и звание немножечко лишние. Александр, вам огромное спасибо, что вы согласились стать героем нашего сегодняшнего ProScience Театра. Можете присаживаться, можете не присаживаться, как вам удобнее.
Александр Домогаров:
– Пожалуй, я присяду.
Никита Белоголовцев:
– Пока Александр присел, я по традиции попрошу коллег зачитать некоторую информацию.
Наталья Харламова:
– Александр Домогаров – звезда театра и кино, народный артист Российской Федерации. Родился в Москве в 1963 году, окончил Высшее театральное училище имени Щепкина. Служил в Малом театре, в Театре Советской Армии, последние 20 лет играет в Театре имени Моссовета. Исполняет первые роли в таких спектаклях, как «Мой бедный Марат», «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда». В спектакле «Дядя Ваня» по пьесе Чехова Александр Домогаров играет роль уездного лекаря Астрова, в «Трех сестрах» – подполковника Вершинина.
Кинокарьера Александра Домогарова началась в середине 80-х, но настоящая слава пришла к нему только в 1997 году, когда на экраны вышел телесериал «Графиня де Монсоро», где Александр Домогаров исполнил роль графа де Бюсси. Всемирную известность он обрел после съемок в картине польского режиссера пана Ежи Гофмана «Огнем и мечом».
За более чем тридцать лет работы в кино Александр Домогаров сыграл в 35 художественных фильмах и в 42 сериалах. Особенно российскому зрителю полюбились такие сериалы с участием Домогарова, как «Бандитский Петербург» и «Марш Турецкого».
Никита Белоголовцев:
– Вроде все так?
Александр Домогаров:
– Здрасьте всем.
Никита Белоголовцев:
– Александр, у меня к вам первый вопрос, вызванный вашим жестом.
Александр Домогаров:
– Жест знаешь отчего? «Как давно я живу! Еще с прошлого века началось!
Никита Белоголовцев:
– Как раз спрошу: после какого фильма или после которого по счету фильма вы перестали их считать? Был же у вас период в жизни, когда вы понимали: «А вот это – моя пятая картина»?
Александр Домогаров:
– После первого же фильма я подумал, что я уже популярный и знаменитый, что я с утра войду в метро и меня разорвут на все мелкие части – и ничего этого не случилось. Я спокойно доехал до театрального училища имени Щепкина и понял, что на меня никто не обращает внимания! Почему же? После этого я перестал считать картины.
Никита Белоголовцев:
– Сразу после этого?
Александр Домогаров:
– Сразу после этого.
Никита Белоголовцев:
– Ну, было еще просто их считать, не требовало никаких усилий. Раз уж мы заговорили об этом ярком впечатлении – первая поездка в метро после первого фильма, – я бы хотел попросить приплюсовать еще четыре, потому что мы всегда стартуем с момента, который называется «Пять воспоминаний», или «Пять событий» или «Пять чего-нибудь», которые сделали вас – вами. Какие «пять кирпичей» Александра Домогарова?
Александр Домогаров:
– Первый «кирпич» – это рождение, семья, дом на метро «Академическая». Там раньше стояла такая будка-беседка, где ежедневно в шесть утра раздавались мерные удары костяшек – мужики после завода играли в домино. В это время было так удобно заниматься музыкой! Потому что ритм был очень точным. При том что он менялся: от этюда к ноктюрну, потом вальс – видимо, люди думали, какую костяшку поставить, что соответствовало – раз, два, три, раз, два три, раз, два, три… Конечно, это шутка, но это впечатление – стук домино, серая пятиэтажка, безумно мною любимые родители, любимый брат… Второе воспоминание – это мое беспрецедентное поступление в Щепкинское. По всем параметрам я не должен был туда поступить. Я всегда увлекался литературой и русским языком, и вдруг я по литературе получаю «банан»! и меня не берут в училище. Единственное, что мне предлагают – переписать сочинение. Я переписываю, получаю трояк – и прохожу. Это второе яркое впечатление.
Никита Белоголовцев:
– А почему «Щепка»?
Александр Домогаров:
– Было поступление и во МХАТ, и в «Щуку», где мне сказали, что надо другую программу подготовить, а «Щепка» – по всем параметрам выходило, что это – старейшее театральное училище с огромной школой великих мастеров, с великим театром, и вообще – это такая Мекка.
Никита Белоголовцев:
– Что было в программе?
Александр Домогаров:
– В программе был монолог из «Без вины виноватых», Крылов «Сорока и лисица» и Есенин. Три столпа, на которых я поступил в театральное училище.
Никита Белоголовцев:
– Знаете, меня всегда интересовал вопрос: что чувствует вполне взрослый человек, когда он читает Крылова, которого все привыкли читать «чуть раньше», классе где-то в третьем? Что чувствует человек, что у него внутри происходит, когда он читает и понимает, что в этот момент решается его судьба?
Александр Домогаров:
– Может быть, это уже третье воспоминание. Мой однокурсник – Кирилл Михайлович Козаков. И мы, студенты четвертого курса, в филиале Малого театра играем дипломные спектакли, представляя себя уже зрелыми артистами. А Кирилл жил напротив филиала Малого театра, на Ордынке. И он на нас проверял Крылова и говорил, что это, наверное, один из сложнейших авторов, которого надо уметь читать и знать, как читать.
Никита Белоголовцев:
– А как это происходит в 18 лет?
Александр Домогаров:
– В 18 лет ты просто читаешь текст. И примерно себе прикидываешь, что автор по фамилии Крылов мог заключить в этот небольшой – небольшой! – текст. «Мораль сей басни такова…» А когда проходит энное количество десятков лет, понимаешь, что, оказывается, что мораль сей басни ТАКОВА… Вот и вся разница.
Никита Белоголовцев:
– Мы остановились на трех, плюс одно после первого фильма, теперь – пятое воспоминание. Это может быть книга, фильм, песня, танец на дискотеке или еще что-то.
Александр Домогаров:
– Упаси господи! Но если серьезно говорить, то вся жизнь – это твои воспоминания. Потому что то, что тебя ждет потом, тоже станет твоими воспоминаниями. Вся твоя жизнь за это время – воспоминания. Хорошие, плохие, жестокие, серьезные, радостные, легкие, тяжелые – воспоминания. Я помню, как мой отец ставил «Синюю птицу» в театре Натальи Ильиничны Сац. Это очень яркое впечатление. Я был на четвертом курсе. Он был строгим, тяжелым человеком в этом плане, и мне просто было сказано: «Сегодня вечером ты должен быть на проспекте Вернадского в 18 часов». Я приехал на проспект Вернадского и увидел какие-то непонятные вертолеты, самолеты, людей, военных – и папа в шляпе: «Правее, левее, заноси-ставь!» Эту штуку занесли, поставили вниз, отец снял шляпу, вытер пот и сказал: «Все, моя миссия выполнена». Вот это мое ярчайшее впечатление. Вообще о впечатлениях мы можем целую программу составить.
Никита Белоголовцев:
– Все-таки я продолжу настаивать и попрошу бонусом назвать какое-то художественное произведение, будь то книга, фильм или песня, которое пришло к вам в какой-то момент жизни и что-то изменило или заставило понять.
Александр Домогаров:
– Меня в свое время убила картина «Однажды в Америке».
Никита Белоголовцев:
– Почему?
Александр Домогаров:
– Я думал, что это о мафии. А потом ты понимаешь, что это – величайший фильм о дружбе. Это лично мое мнение. Фильм о дружбе, которая протянулась с детства до конца жизни, до финала, когда один человек сказал другому: «Я тебя предал. Ты – мой друг, мы прошли вместе огромный период времени, и я тебя предал. Я сам себя за это накажу». На меня эта картина произвела впечатление взрыва ядерной бомбы.
Никита Белоголовцев:
– Если мы закончим тему воспоминаний – помните ли вы свои роли?
Александр Домогаров:
– Не помню!
Никита Белоголовцев:
– Помните ли вы, как они к вам приходили, или это то, что актеру мешает?
Александр Домогаров:
– Я много раз говорил: нельзя говорить, что эта роль мне нравится, а эта – не нравится. Ведь все равно все это – твои дети. Ты их волей или неволей рождаешь. Как знает половина человечества, роды – тяжелый процесс. Любая роль, удавшаяся или не удавшаяся, это некие роды. Они могут длиться три месяца, два года, три года – в зависимости от режиссера, у нас и такое было, правда, ребенок родился мертвым, но дело не в этом. Это муки – страшные, адовы. И самое страшное – открою секрет – прогон. Ты все знаешь, тебя ночью разбуди – ты пройдешь по сцене, текст знаешь, все знаешь. Но второй прогон – и ты понимаешь, что ты бездарь. Чистой воды. У тебя ничего не выходит! Все то, что было сделано, разрушено. И надо начинать все сначала! Это твое личное мнение. Но в результате на следующий день прогона все опять возвращается. А что же было вчера? А вчера был день провала. А почему? А никто не знает. Есть закон премьеры, где на волне нерва, всеобщего эмоционального подъема все играют – и успех! Зритель встает, аплодирует, все шикарно, все довольны, поздравляют друг друга за кулисами, говорят: «Получилось! Успех! Получилось! Завтра – второй (спектакль)!» И все выходят в этом состоянии на второй – и понимают, что… упс… И все с поникшими головами спрашивают: «А что, собственно говоря, сейчас было?» А был второй спектакль. Это сработал закон второго спектакля, который никто, никогда и нигде не отменял. Потом наступает третий – и он такой же, как и первый! (Смех.)
Никита Белоголовцев:
– Главное, чтобы четвертый – не как второй. Александр, предлагаю теперь сменить палитру.
Александр Домогаров:
– До свидания, я пошел. (Смех.)
Никита Белоголовцев:
– Не настолько радикально! Мы предлагаем нашим героям, и вас я не хотел бы видеть исключением, попробовать пофантазировать.
Александр Домогаров:
– О, это не ко мне – фантазировать.
Никита Белоголовцев:
– И к вам тоже! Пофантазировать об идеальном мире. Понятно же, что мы живем не в идеальном мире. Если мы закрываем глаза, мы что-то ретушируем, что-то добавляем, что-то убираем. Что бы вы сделали, вот так закрыв глаза?
Александр Домогаров:
– Знаете, наверное, это один из самых сложных вопросов, которые я получил, когда мне дали программку этого вечера. Наверное, для меня это был вопрос, на который я искал ответ у «великих мира сего». Отчасти я его получил. Ответ очень жестокий, очень жестокий: «Идеальный мир – это мир без людей». Это сказал один великий человек. Все, что мы имеем – войны, голод, апокалипсис, который происходит – это только человек. Человек – самое страшное существо на планете. Мои друзья ездят на сафари. Так вот, при охоте на одного из «великой африканской пятерки» – леопарда, животного страшного по своей хитрости, ловкости, силе и скорости – охотник без егеря должен выйти из машины и остаться один на один со зверем. И здесь решает скорость, реакция, зрение, слух. Ты находишься один на один с очень серьезным соперником. И это честно. Но у человека – ружье. А у зверя только клыки, когти. И скорость.
Никита Белоголовцев:
– Но он быстрее.
Александр Домогаров:
– Да, он быстрее.
Никита Белоголовцев:
– В связи с этим хочу спросить: многие же убеждены, что человек, когда ищет ответ на что-то, и ищет у великих, часто находит то, что он хочет найти. Или то, на что он сам себя программирует. Как в вас уживается гуманистический склад, потому что любой большой артист – огромный гуманист, как мне кажется, он должен любить людей, чтобы вживаться в них и что-то для них делать, – с довольно жесткой позицией?
Александр Домогаров:
– Я никогда не считал, что Сирано де Бержерак – добрый человек.
Никита Белоголовцев:
– Почему?
Александр Домогаров:
– А сколько за ним смертей? (Пауза.) Просто человек решил сыграть в игру. Он решил другого человека заменить собой. Незримо. Под балконом. Просто поставить «картинку», а говорить за деревом. И человек поверил в это. В результате что получилось? Человек погиб, он сам на 13 лет лишил себя всего, девушку загнал в монастырь. Сколько жизней он погубил этой игрой? Ну и к другим персонажам можно так же подойти. Поэтому я, играя того же Астрова, ищу в нем циника, который понимает проблему и понимает, что дальше дороги нет, он останется лекарем и будет лечить людей, он будет делать добро, но свою жизнь он превращает в ничто, потому что он с каждым днем становится хуже. Он – хороший специалист, хороший врач, но он сам сгорает, сгорает, сгорает. И он сгорит, его не будет. А что такое Арбенин? Где доказательство? Из-за ручки он взял и убил женщину? Он сказал: «Я же две такие ручки дарил, где вторая? Было же две!» – «Да боже мой, эта ручка стоит 35 копеек, я такую в любом магазине куплю!» – «Нет, ты мне ту ручку найди!» Не нашла. «Хочешь попить? На, попей». – «Позови доктора…» – «Не позову!» А мы-то привыкли: ах, Арбенин, он сошел с ума, он отравил свою жену, ай-ай-ай… Оказывается, что не «ай-ай-ай»! Вообще, насколько я знаю, Лермонтов закончил «Маскарад» на третьей части: Арбенин отравил жену. На этом принес «Маскарад» в редакцию. Там ответили, что не пойдет, зло должно быть наказано. В течение недели Михаил Юрьевич написал четвертый акт, где Арбенин сошел с ума. Он получил по заслугам. Зло наказано.
Никита Белоголовцев:
– Александр, вопрос, видимо, избитый, но после вашего монолога я не могу не задать. Вопрос, о котором иногда говорят режиссеры – те, которые стали изначально пришли в режиссуру, а не те, которые побыли артистами и стали режиссерами. У них прямо или завуалированно проскальзывает мысль: «Знаете, нам проще, когда артисты вообще не думают. Когда они не читают, когда они не задумываются, когда у них нет этой бессмысленной рефлексии. Потому что когда они начинают думать, с ними столько хлопот! У них начинаются вопросы, они начинают думать и спрашивать…» Как это с вашей точки зрения?
Александр Домогаров:
– Знаете, я никогда таких режиссеров не встречал. Может быть, надо встретить. Чтобы тебя заставили не думать: пойди направо! Стоп, стоп, хорошо, теперь два шага влево! Отлично, отлично, здесь обними! Целуй! Отлично, отлично, а здесь – два шага назад! И ушел со цены! Все, все! Наверное, это было бы идеально. Но весной Андрей Сергеевич Кончаловский пришел на репетицию и сказал: «Я из последних 2080 писем Чехова прочитал 1600. И сделал выписки». И он начал зачитывать. Это называется «думать». После такого выходить на сцену и что-либо из себя корчить – глупо. Дословно сейчас не помню, но Чехов пишет: «В доме – три вещи: я, пианино и журавль. И все молчат». Вот что можно сыграть, скажите, пожалуйста? Чехов написал, а что и как можно сыграть? Да ничего я играть не буду, я лучше уйду.
Я обожаю «застольный» период (он длится три-четыре месяца) – это время разговоров, размышлений и «невставания» на ноги, когда можно, сидя за столом, можно фантазировать себе абсолютно любое поведение героя, потому что ты сидишь за столом. Ты не выходишь. Твои ноги тебе не подвластны, они существуют отдельно. Работает у тебя только эта часть – от ног вверх. Голова. И эта часть может фантазировать все: вот здесь он побежал, здесь он сбежал, и вот так, и вот так… А сам сидишь и думаешь: как же, черт возьми, он побежит? Может быть, он и не побежит, а медленно пойдет? И после «застольного» периода, когда ты начинаешь разбирать мотивацию поступка и даешь 10–15 вариантов мотивации, почему этот поступок совершен, может быть, к тому моменту, когда ты встаешь на ноги, у тебя остается всего четыре варианта. Есть такая байка: один из великих стариков МХАТа, как я их называю – «мастодонтов», показывал Немировичу образы. И на восьмом он сказал: «Уф, у меня только два осталось!» То есть у него было 8 таких «железных» заготовок. Восемь показал, и только восьмая понравилась. Он сказал: «Осталось только две». Если бы две запорол, то уже все. Поэтому я обожаю «застольный» период, когда можно думать. Вот тогда это интересно.
Никита Белоголовцев:
– Предлагаю снова немного переключить тумблер – «5 минут о стране», как мы называем этот формат. И в этот раз мы начинаем его с вопроса: «Особый путь у страны, в которой мы родились, живем и собираемся жить дальше – он есть или нет?»
Александр Домогаров:
– Безусловно. Я помню слова своего отца, который сказал: «Славен будет тот человек, который напишет истинно кровавый путь этого государства». Что касается пяти минут о стране, я вот что скажу: я люблю свою страну, в которой родился, крестился, учился, женился и получил все, что мог получить. И здесь дело не в березках и не в бескрайних полях. Я зимой снимался у Валерия Тодоровского. Мы были в городе Кировске. Был один день, когда мы должны были из Кировска доехать до Мурманска на машинах, в Мурманске сесть в поезд – сцена снималась в поезде. И мы ехали из Мурманска в Кировск. Я ехал и смотрел на это чудо природы, причем совсем не красочное! Это какие-то серые камни, какая-то бескрайняя вода, редкие низкорослые елочки, что-то такое непонятное, зелень – не зелень, кусточки – не кусточки. И вдруг я понимаю: это все У НАС! Это все НАШЕ! На этот Север надо еще как-то долететь, а потом сесть на поезд и как-то проехать! И думаешь: «Вот это да! Вот это страна!» И вот тут тебя обуревает гордость.
Никита Белоголовцев:
– Мы чуть-чуть не дотянули «5 минут», но…
Александр Домогаров:
– Рассказать анекдот?
(Смех.)
Никита Белоголовцев:
– На самом деле здесь важная хронометражная штука была почему? Я не буду скрывать, я очень счастлив, что – я надеюсь! – у нас сейчас получится то, о чем мы договорились совсем недавно, это «главный момент искренности», звонок отсюда. Его время наступило. Кому мы будем звонить?
Александр Домогаров:
– Давайте мы наберем, а вы услышите и поймете, с кем я буду разговаривать. Я надеюсь, человек возьмет трубку.
(Гудки.)
– А ведь обещал… Я ведь сейчас сам перезвоню! Странно, я ведь говорил, что в 9.15 – 9.20.
(Гудки.)
Никита Белоголовцев:
– Чтобы у нас получилось 9.20, мы можем приплюсовать к «5 минут о стране» «5 минут о Москве». У вас есть три главных – может быть, даже не любимых, не важных – просто три каких-то особенных для вас места Москвы?
Александр Домогаров:
– Я не могу сказать, что это – Чистые прудА. Все очень любят говорить, что это у них – Красная площадь, Чистые и еще какое-то место. Я могу сказать, что это – Университет…
Никита Белоголовцев:
– Почему?
Александр Домогаров:
– Университет? Ну нравится он мне. (Аплодисменты.) Я могу сказать, что это – Университетский проспект, который идет от Ленинского проспекта к Смотровой площадке, потому что Смотровая площадка – это салют, это мое детство. Мы бегали с метро «Академическая»…
По телефону:
– Алло!
Александр Домогаров:
– О! Здрасьте! Здорово! Мы тебя слышим. Притом не только я.
Ответ:
– Да я понял. Я слышал, как ты что-то говорил, хотел не перебивать, но понял, что это может быть долго.
Александр Домогаров:
– Это мой сын – объясняю публике. Саня, мы с тобой, наверное, очень мало об этом говорим… Друг мой, ты очень хороший и добрый человек, ты знаешь об этом?
Ответ:
– Пап, ты уже говорил об этом.
Александр Домогаров:
– Ну, не так же часто! Я очень горд тем, что ты у меня есть. И я очень тебя люблю.
Ответ:
– Спасибо, я тебя тоже, пап.
Александр Домогаров:
– Спасибо, дорогой, можешь отшвартовываться и ехать дальше.
Ответ:
– И это все?
Александр Домогаров:
– А ты хочешь еще поговорить, что ли?
Ответ:
– Нет, раз все, так и все.
Александр Домогаров:
– Друг мой, здесь просто народу много. Тут же еще вопросы какие-то. А то ты сейчас начнешь говорить – и все, я могу уйти, наверное.
Ответ:
– Я все понял! (Смех.) Хорошо, звоните.
Александр Домогаров:
– Вот и сделай милость, позвони.
Ответ:
– Всем до свидания, пока.
Никита Белоголовцев:
– Огромное спасибо и Александру, и Александру Александровичу за этот звонок. После такого, конечно, хотелось бы выдохнуть, рассесться в кресле, но – темп обязывает.
Александр Домогаров:
– Станцевать?
Никита Белоголовцев:
– Нет, еще два места в Москве.
Александр Домогаров:
– Ну, так я сказал: Университет, Университетский проспект, Воробьевы горы, потому что я там в свое время учился кататься на горных лыжах. Крылатское.
Никита Белоголовцев:
– Потому что там тоже катаются на горных лыжах?
Александр Домогаров:
– Да. И – Мавзолей! Потому что меня там принимали в пионеры. Боже мой, как же долго я живу на свете! А потом меня водили смотреть на Ленина. (Смех.)
Никита Белоголовцев:
– А каково ваше первое ощущение?
Александр Домогаров:
– От Ленина?
Никита Белоголовцев:
– Мне было дико страшно.
Александр Домогаров:
– Тогда я еще ничего не понимал, сейчас бы мне было страшно. Сейчас один бы я туда не пошел.
Никита Белоголовцев:
– Если мы заговорили о «темной стороне» – после Мавзолея это самое оно. Есть кино «Быть Джоном Малковичем». Я предлагаю пойти от обратного и дальше. «Не быть Джоном Малковичем» и не быть Александром Домогаровым. Если бы кто-то хотел стать вдруг вами или оказаться в вашей шкуре, почему и каким образом вы бы его от этого отговаривали?
Александр Домогаров:
– Во-первых, я не очень хороший человек. Во-вторых, что такое быть мной?
Никита Белоголовцев:
– Да, прямо быть вами.
Александр Домогаров:
– Не надо, потому что не надо. Не надо ни на кого быть похожим. Я вот всю жизнь хотел быть похожим на Олега Меньшикова, видите, что из этого получилось? Я не то что не похож… (Смех).
Никита Белоголовцев:
– А вы ему когда-нибудь об этом говорили?
Александр Домогаров:
– На третьем или на четвертом курсе, но это мне не помогло. Мне кажется, что каждый должен быть самим собой. Постараться в себе сохранить то, что Господь Бог ему дал – руки, ноги, голову, внешность, мысли, попробовать себя совершенствовать, насколько это возможно. И добиться того, насколько это возможно, что Господь Бог тебе дает, насколько у тебя это получается в этой жизни. Насколько ты можешь пойти на компромиссы, насколько ты можешь предать, насколько ты можешь кого-то сдать, как ты можешь добиться своей цели. Идти прямым путем – это сложно и больно, и поэтому надо оставаться самим собой, как мне кажется. Попытаться пройти свой путь, как бы он сложен ни был, каким бы тернистым он ни был. Он устлан не розами – это утопия, он устлан совсем другими вещами, и по ним приходится ходить голыми ногами. Обрезаться, заклеивать эти раны и идти дальше. Поэтому лучше каждому оставаться самим собой, мне так кажется.
Никита Белоголовцев:
– Вы сказали сейчас в том числе о предательстве, и я вспоминаю, что вы говорили о фильме «Однажды в Америке». Предательство, готовность предать кого-то или что-то – это для вас одна из самых тяжелых и недопустимых вещей в людях, или даже самая недопустимая, насколько я понимаю?
Александр Домогаров:
– Это, наверное, один из самых больших для меня грехов…
Никита Белоголовцев:
– Для вас и для Данте.
Александр Домогаров:
– И для Данте?
Никита Белоголовцев:
– Вы тут в отличной компании.
Александр Домогаров:
– Ну, спасибо Данте… Предательство – наверное, самое страшное. Можно простить ложь, она бывает разная, и во спасение бывает. Можно и солгать, наверное, иногда. И в помощь себе можно солгать. Но вот предать – нельзя! Потому что если ты предашь, ты нарушишь… что-то нарушишь. Если ты это раз сделаешь, то ты и второй раз предашь. А если, не дай бог, ты это сделаешь и во второй раз, то конец тебе. Как человеку. Поскольку ты уже не будешь человеком.
Никита Белоголовцев:
– Контрастный душ – возвращаемся на «светлую сторону». Наверное, это не очень правильно – людей, которые состоялись в жизни, и в частности вас, человека, который добился огромного количества вещей, просить чем-то гордиться. Я не буду спрашивать вас о том, чем вы гордитесь. Вместо этого – за что вам не стыдно в жизни, Александр? За что вам точно никогда и ни при каких обстоятельствах не станет стыдно? Из того, что с вами произошло, из того, что вы делали?
Александр Домогаров:
– Мне никогда не станет стыдно за то, как я живу.
Никита Белоголовцев:
– Прямо вообще, целиком?
Александр Домогаров:
– Я живу той жизнью, которую я выбрал сам. Я живу по тем законам, которые я выбрал сам. Я живу так, как я считаю нужным – я не говорю, что это совершенно правильный путь, может быть, другой человек жил бы по-другому, но мне не стыдно.
Конечно, мне стыдно за какие-то вещи. Я не верю, что есть безгрешные люди. Я постарался бы этих вещей больше не допускать, и к своим 52 годам я подошел к мысли, что, в сущности, мне не стыдно. Я живу так, как я живу. Я выбрал свой путь. Я по возможности честно прошел этот путь. Мне не стыдно.
Никита Белоголовцев:
– Вы на своем пути встречали огромное количество самых разных людей. Если бы сегодня-завтра вы решили бы начать какое-то дело? Кому бы вы набрали, кроме Александра?
Александр Домогаров:
– Ребят, если хотите «завалить» какой-то бизнес, позовите меня! Я помогу.
(Смех).
Никита Белоголовцев:
– Почему?
Александр Домогаров:
– Ну потому что я знаю, как разрушить бизнес.
Никита Белоголовцев:
– Хорошо, тогда задам вопрос с другой стороны. Представим, что есть премия, учредителем которой вы являетесь. Что вы, как Альфред Нобель, заработав денег, решили учредить премию. Премию имени Александра Домогарова. И вы можете использовать ее для чего угодно – для премирования человека, группы людей за любую вещь. Кого и за что? И какой размер вознаграждения?
Александр Домогаров:
– Значит, так: успокойтесь, такой премии нет!
(Смех).
Ну а если попытаться сказать чуть серьезнее, то, наверное, столько людей было встречено на пути, что дам этому – обидится этот. Дам тому – обидится этот. Поэтому – не дам никому!
Никита Белоголовцев:
– Даже никому в первую очередь, а никому – во вторую? Это же всегда выход. «Старик, тебе – в следующий раз!»
Александр Домогаров:
– Никому! Скажешь, что человек N более достоин, чем человек А, тот обидится и подумает: «Почему это я менее достоин, чем человек N?» И наоборот. Поэтому – никому! В следующий раз кому-нибудь и дам, когда будет не виртуальный миллиард, который ты мне сейчас предложил. Когда заработаю миллиард, тогда скажу: вот есть человек, которому я дам, наверное… наверное…
(Смех).
Никита Белоголовцев:
– Хорошо. Мы стремительно приближаемся к моменту, когда вопросы смогу задавать не только я. И пока у нас есть микропауза, пока вас не вынудили говорить на какие-то более немилосердные темы, чем мое довольно осторожное обращение…
Александр Домогаров:
– Хотел бы я посмотреть на это.
Никита Белоголовцев:
– …У вас есть уникальная возможность прямой и свободной речи абсолютно на любую, свободную тему. Вы хотите этого?
Александр Домогаров:
– Честно говоря, я не совсем понимаю… Вообще, я утром проснулся и подумал: «Лучше бы в 19.30 был прогон «Вишневого сада», чем сидеть перед зрителями и что-то пытаться выжать из себя, делая вид, что ты – достаточно образованный, умный и начитанный человек. (Аплодисменты.) Лучше выйти на сцену и сделать то, что ты умеешь.
Никита Белоголовцев:
– Про выход на сцену и умение: мы тут говорили о мифах про ваше ремесло. Расхожий миф или правда, что артист, прекращающий волноваться перед выступлением, становится хуже или прекращает быть артистом?
Александр Домогаров:
– На 1000% это правда. Давно-давно, еще работая в Театре Советской Армии, мы играли спектакль по Эрдману. В моих партнерах был Владимир Сошальский, уже достаточно пожилой артист. Каждый спектакль мы с ним проходили текст. И за три минуты до того, как я начинал повторять с ним текст, он говорил: «Твою мать! Ну что за профессия, а?! Столько лет на сцене, и все одно и то же! Я волнуюсь! Ну зачем же я волнуюсь?!» То же самое было со всеми великими. Байка ходит по театру, как Фаина Георгиевна Раневская после первого акта спектакля «Дальше – тишина» шла по коридору в гримерку и причитала: «Как же плохо я играла сегодня, как же плохо!» – «Да, неважнец сегодня, Фаина Георгиевна!» – «Пошел ты на фиг! Как же плохо я играла сегодня…» (Аплодисменты и смех.)
Никита Белоголовцев:
– В моих бумагах остался последний пункт. Не буду скрывать – мой любимый «Блиц». Это последний момент перед тем, как наши гости начнут задавать вопросы. Суть «Блица» предельно проста: вопрос с двумя вариантами ответов. И нужно обязательно выбрать один из двух.
Александр Домогаров:
– А поконкретнее можно объяснить?
Никита Белоголовцев:
– Если хотели спросить, есть ли возможность не ответить – такой возможности нет. Итак: чай или кофе?
Александр Домогаров:
– Нет.
(Смех).
Никита Белоголовцев:
– Чай или кофе?
Александр Домогаров:
– Кофе.
Никита Белоголовцев:
– Вода или вино?
Александр Домогаров:
– Вода.
Никита Белоголовцев:
– Штирлиц или Джеймс Бонд?
Александр Домогаров:
– Джеймс Бонд.
Никита Белоголовцев:
– Толстой или Достоевский?
Александр Домогаров:
– Достоевский.
Никита Белоголовцев:
– Театр или кино?
Александр Домогаров:
– Театр.
Никита Белоголовцев:
– На море или на дачу?
Александр Домогаров:
– На дачу.
Никита Белоголовцев:
– Я не ожидал!
(Аплодисменты и смех.)
Никита Белоголовцев:
– Борщ или буйабес?
Александр Домогаров:
– Макароны.
Никита Белоголовцев:
– Вечная жизнь или вечная слава?
Александр Домогаров:
– Вечная жизнь.
Никита Белоголовцев:
– Спасибо! Друзья, я отстрелялся, теперь вы. Пожалуйста, поднимайте руку, задавайте по одному вопросу за раз и в микрофон.
Вопрос:
– Александр Юрьевич, вы сыграли двух летчиков – гражданской авиации и военной. Какой больше понравился?
Александр Домогаров:
– Да оба ничего были парни. Да нет, конечно – военный.
Вопрос:
– Александр Юрьевич, вы помните, что сказали вам ваши родители, когда вы сообщили им, что вы собираетесь стать актером?
Александр Домогаров:
– Я помню, что мне сказал отец до того, как я стал актером. «Если ты ничего не умеешь, иди в артисты».
(Аплодисменты и смех.)
Вопрос:
– Александр Юрьевич, что вам дают компьютерные сети? Помогают или создают проблемы?
Александр Домогаров:
– Создают проблемы.
Никита Белоголовцев:
– Осмелюсь дополнить вопрос: а зачем они вам тогда, если они создают проблемы?
Александр Домогаров:
– На то они и социальные сети.
Вопрос:
– К теме предательства: как вы считаете, на сегодняшний день вы научились разбираться в людях или нет?
Александр Домогаров:
– Сказать честно – нет, не научился. Невозможно понять, чем обернется отношение к человеку. Ты делаешь определенный вывод, можешь сделать себе предпосылку – что возможно, и ты ошибаешься на 1000%, потому что человек ведет себя совсем противоположно тому, как ты подумал. Ты говоришь, что этот человек идеален – и вдруг ты получаешь такое… Наверное, это мой инфантилизм, потому что я в 52 года верю в людей.
Продолжение:
– Дай вам Бог хороших людей встречать чаще, чем плохих!
Александр Домогаров:
– Спасибо вам.
Реплика:
– Я хочу поблагодарить вас за ваши роли в театре и кино.
Александр Домогаров:
– Спасибо, приходите еще.
Вопрос:
– Хочу сказать, что ваши роли помогают в трудные моменты. Например, ваши фильмы «Марш Турецкого» и «Бандитский Петербург» я смотрела в достаточно тяжелые моменты жизни, и это помогло мне остаться на плаву. Спасибо вам за это, за ваши роли. А вопрос такой: могли бы вы назвать тех своих героев, кто на вас похож, и тех, кто не похож совсем?
Александр Домогаров:
– Если вы помните такой сериал «Наследство», то Стас очень похож на меня.
Вопрос:
– Александр Юрьевич, у вас достаточно много ролей, и обычный стереотип восприятия актера идет от внешности. Но вы достаточно глубокий человек и, в общем, довольно разносторонний. Скажите, пожалуйста, в какой момент пришло примирение или доказательство самому себе, публике: то самое внешнее перестало быть главным для режиссера, для публики, вы почувствовали, что воспринимают именно глубину, а не внешнюю оболочку?
Александр Домогаров:
– Он еще не наступил. И, дай бог, он не наступит никогда. Я на это очень надеюсь.
Никита Белоголовцев:
– А почему?
Александр Домогаров:
– Если он наступит, то закопайте меня где-то за оградкой, «за плинтусом». Если я начну понимать, что не нуждаюсь ни в этом, ни в этом, что я – это Я, Я вышел на сцену…
Вопрос (продолжение):
– Нет, я не это имела в виду. Я имела в виду: эта внутренняя война, понимание, что «я» – не только фактура, я еще и вот это… Я понимаю, что сцена обнажает…
Александр Домогаров:
– Посмотрите на меня. Посмотрите на фотографии, которые были.
Вопрос (продолжение):
– Да я знаю, вы похожи на моего брата, господи помилуй! (Общий смех.) Так что вы меня не удивляете. У меня даже мама иногда вас путает, но это не важно.
Александр Домогаров:
– Адресочек дайте, пожалуйста. Я заеду.
Вопрос (продолжение):
– Брата? С удовольствием. Так вот, вы ощутили, что вы – не просто фактура, что вам…
Никита Белоголовцев:
– Разрешите, я «переведу»? Один из моих любимых артистов Джеки Чан лет пять в интервью говорил: «Я мечтаю сыграть героя-любовника. В фильме, где нет ни одного трюка, ни одного сломанного носа». Когда он сыграл эту роль в каком-то маленьком гонконгском фильме, который видели человек семь кроме него, он сказал: «Все, я состоялся как артист, я всем доволен в своей профессии».
Александр Домогаров:
– Да, энное количество лет я был заложником того, на что жаловаться грешно, что дали мама с папой, никуда от этого не деться. Но когда это начинает давить на тебя, на твое внутреннее «я», то, конечно, ты стараешься от этого убежать. И первым отрывом от того дара, что мне дали мама с папой, была роль Нижинского, где было совершенное падение, крушение личности – великого художника, превратившегося в тлен; из того великого артиста в результате не осталось ничего. Если за те годы, что мы играли Нижинского, мне удалось донести эту трагедию до зрителя, то это был первый «отскок».
Никита Белоголовцев:
– Александр, многие ваши коллеги, перечисляя их любимые роли, говорят о театре. А на вопрос: «А кино?» отвечают: «Да что ты, разве это роли – в кино!» И принципиально разделяют роли в театре и кино. Насколько это для вас актуально?
Александр Домогаров:
– Все-таки от театральных работ остается только дух; и воспоминания. Кино остается на пленке, если ее не уничтожат. Остается твое изображение. Я часто думал: каково все же людям близким и родным тех артистов, кто вдруг уходит из жизни? На пленке-то они остались. Это ж каково близким и родным – несколько раз в год видеть это лицо, походку, ямочки на щеках – а человека уже нет. Вот в чем трагедия кино. Ну, и какая-то память осталась. А театр – есть фотографии, воспоминания. Дух.
Вот есть фотографии со спектакля «Дальше – тишина», воспоминания, есть мое личное восприятие этого, когда я сидел на галерке и рыдал, хотя Фаина Георгиевна – совершенно неорганичная по сравнению с нынешними молодыми безумно органичными артистами. Там не было органики, было все странно. (Голосом Фаины Раневской): «Ты меня бросишь? Ты уе-е-е-едешь?» Так ведь люди не разговаривают, но почему я рыдаю? Почему я плачу, что меня так дергает? А я могу об этом только рассказать, ведь этого уже нет, это – мой рассказ, мое воспоминание, это дух, дух театра.
Вопрос:
– Здравствуйте. Вы сказали: мне не стыдно за то, как я живу. Не совсем понятно: чувство стыда отсутствует совсем или есть что-то, за что каетесь?
Александр Домогаров:
– Я сказал, что за какие-то вещи мне стыдно. Но мне не стыдно, как я живу. Но давайте я оставлю для себя – за что мне стыдно.
Вопрос:
– Александр Юрьевич, вопрос про театр. Скажите, вы – за репертуарный театр или за возможные варианты, которых сейчас у нас очень много?
Александр Домогаров:
– Я не могу сказать конкретно вам сейчас, потому что театр волен существовать так, как он существует. Он может быть репертуарным, антрепризным, площадным, любым – это искусство, которое вполне гибко.
Никита Белоголовцев:
– А вам самому как артисту в каком комфортно существовать?
Александр Домогаров:
– Ну, даже если сейчас мы берем антрепризный театр, то все равно верстается график, ты все равно оставляешь себе какую-то зону, как и в репертуарном театре. Но ты прекрасно понимаешь, что этот период длится полгода – год. На полгода – год ты уходишь в театр.
Вопрос:
– Александр Юрьевич, вы как-то говорили, что Вершинин трусоват. Но ведь надо иметь большую смелость, чтобы сказать «Я люблю, люблю, люблю!» Как вы считаете – можно сказать такие слова и при этом быть трусоватым? Объясните дилемму.
Александр Домогаров:
– Вы же понимаете, что я имел в виду под словом «трусоват» – IV акт, когда любимая женщина ждет, что он ее заберет с собой, а человек говорит: «Я пришел проститься». Антон Павлович не просто описывает сцену прощания, он что-то в нее вкладывает. Видимо, у человека что-то есть в жизни такое, чем он не может пожертвовать даже ради этой великой и, как ему кажется, последней любви. Поэтому – трусоват.
Вопрос:
– Александр Юрьевич, скажите, мы вас когда-нибудь увидим еще в «Странной истории доктора Джекила и мистера Хайда»?
(Аплодисменты.)
Александр Домогаров:
– Провокационный вопрос. Судя по аплодисментам, вы понимаете, что это надо сделать?
(Возгласы «Да!») Значит, увидите.
Вопрос:
– Александр Юрьевич, добрый вечер. Почему – «дача»?
Александр Домогаров:
– Почему не море? Да не люблю я море, я к нему совершенно равнодушен. Я там могу пробыть ну пять, ну шесть дней. А на даче могу пробыть год. Разница есть? На море я могу сказать: «Мне надоело!» – и уехать. А с дачи мне неохота уезжать. Я – сельский житель, восемь лет живу за городом. Хотя я – коренной москвич в пятом поколении. И Пятницкая, и Москва вся моя, и музыкальная школа была на Ордынке. Но уже восемь лет я живу за городом. И могу заставить себя поехать в город только на работу. Особенно это ощущение тебя накрывает, когда ты приезжаешь после театра, за тобой закрывается дверь и ты вдруг понимаешь, что звук выключен, он отсутствует, его нет. Может быть, кому-то нравится, как под окном гудят или воют машины, шумит снегоуборочная техника, мне – нет. Мне хочется проснуться в тишине, заварить себе кофе, выйти на балкон, вдохнуть чистого воздуха и сказать: «Господи, какое счастье, а?!» И главное, что нет соседей! Ни снизу, ни сверху. (Аплодисменты).
Вопрос:
– Александр Юрьевич, скажите, какое мужское качество, на ваш взгляд, является базовым?
Александр Домогаров:
– Ну ты дал сейчас! Базовым?!
Никита Белоголовцев:
– Причем обратите внимание: не «главным», не «основным», а «базовым»! Важный нюанс.
Александр Домогаров:
– А ты бы как ответил?
Вопрос:
– Я бы сжульничал. Сказал бы «мужественность».
Александр Домогаров:
– Мужественность? Мужское базовое? Я затрудняюсь вам ответить, честно скажу. Я про базовое. Про мужественность – согласен. Ответственность – согласен. Порядочность – но это и для женщин, равноценно.
Возглас с места:
– Надежность!
Александр Домогаров:
– Ну-у, это вы меня сейчас загрузите! Вы мне такие «кирпичи» понаставите – я отсюда не выйду!
Никита Белоголовцев:
– Друзья, у нас есть три последних вопроса. Давайте.
Александр Домогаров:
– Брат, только я прошу – про «базу» не надо. А то я сейчас, не дай бог, ляпну что-нибудь…
Вопрос:
– Расскажите, пожалуйста, про предков на Ордынке. Из каких социальных слоев они? Вы что-нибудь знаете про них?
Александр Домогаров:
– Да, папа копал. Уходим мы к Тумановым, к Сумбатовым-Южиным. Дедушка по маминой линии был дирижером – оттуда, наверное, у меня какая-то тяга к музыке, какой-то мало-мальский слух. Папа не закончил ВГИК, снялся в картине «Александр Суворов». В 1941 году сказал: «У меня никого нет. Отец расстрелян, мать сидит, отпустите меня на фронт» – и ушел под Ржев. Подхватил себорею, она была очень распространена. В 1946 пришел к маме и сказал: «Выйдешь за меня замуж? Правда, мне сегодня предложили положить партбилет на стол». Ему оставили орден Красного знамени, но сняли погоны. Но партбилет вернули. Потом он был директором Москонцерта, директором Росконцерта, потом он стал первым управляющим «Союзаттракциона» – это была первая выставка в 1970 году. Она проводилась и в парке Горького, и в Сокольниках, и в Измайлово. Разные страны стояли. Американцы, немцы, итальянцы стояли в парке Горького – наверное, впервые советский народ увидел, что такое боулинг, игральные автоматы, катальные горы и так далее. А закончил свой путь он у Натальи Ильиничны Сац, которая позвонила и сказала: «Юр, помоги мне закончить театр». Он поставил «Синюю птицу» и сказал: «Все, моя миссия выполнена». А мне он говорил: «Как поздно ты у меня родился, как жалко». Вот примерно так.
Вопрос:
– Я слежу за вашим творчеством, приехала из Самары. Я делаю такие закладочки «Несыгранные роли Александра Домогарова». Это Эйнштейн, Колчак, доктор Зорге.
Александр Домогаров:
– Что-то не сыграно волею судеб, но не от нас это зависит. Про Зорге я не могу сказать, что эта роль не сыграна. Эта работа пока «заморожена», она стоит в плане, должна быть. Что касается несыгранных ролей – играть сейчас Ромео было бы смешно, хотя, наверное, это одна из упущенных ролей. Пытаться сейчас сыграть Калигулу тоже не по возрасту, хотя, наверное, было бы возможно. Что не сыграно – значит, они не пришли, что-то не сложилось внутри, хотя ролей для моего ценза большое количество. Но если учесть, что на каждую роль уходит по восемь месяцев, то мне немного сталось.
Возглас с места:
– Арбенина!
Александр Домогаров:
– Знаете, вы многого хотите. И Джекила, и Арбенина, и Зорге еще?
Возглас с места:
– Да! И Марата еще!
Вопрос:
– В продолжение темы театра: Александр Юрьевич, каким вы видите его будущее? Это классические постановки, обращение к дню сегодняшнему или творческие эксперименты? И хотели бы вы выйти на сцену в образе героя XXI века, который живет здесь и сейчас?
Александр Домогаров:
– Наверное, это было бы интересно, но все-таки я – приверженец классического театра. Когда мы репетировали «Сирано», устроили первую читку, все – профессиональные артисты театра, мы поняли, что мы не умеем читать стихи, как это ни парадоксально звучит! Мы не умеем читать окончания, мы не умеем читать рифму, нам надо заново учиться, хотя нас учили в театральном училище! И мы потратили какое-то время на то, чтобы научиться читать стихи со сцены громко, а уж потом к этому добавлять какие-то нюансы, творить спектакль – плохой или хороший, это вам известно. Но время мы потратили. Поэтому я, наверное, больше классик. Я за то, что люди должны приходить в театр и сидеть не «А ну-ка покажи что-нибудь!», а так, чтобы плакать и смеяться, переживать, прийти домой и часа полтора не есть борщ, а думать о том, что же это было такое, что вас так зацепило? А если еще и достать книжку того же Антона Павловича, чтобы посмотреть, что же это было в третьем акте, – то я буду считать, что моя миссия выполнена.
Никита Белоголовцев:
– На вас сейчас – большая ответственность, потому что это – последний вопрос вечера.
Александр Домогаров:
– Ийеес! Я это выдержал!
Вопрос:
– В свете предыдущих вопросов: как вы считаете, в какой момент стареет мужчина, и в какой момент стареет актер?
Александр Домогаров:
– Это еще к «мужскому» вопросу. Скажу такую крамолу: человек-мужчина может стареть, человек-артист стареть не может.
Никита Белоголовцев:
– Александр, спасибо огромное.
Александр Домогаров:
– Я сделал это!
Никита Белоголовцев:
– У нас же ProScience Театр, вы, как никто другой, знаете, что театр начинается с вешалки, ProScience-вешалка вам.
Александр Домогаров:
– Вешалками у вас заканчивается?
Никита Белоголовцев:
– Это для закольцовки формы, для красивости. Огромное спасибо всем, кто был сегодня, приходите к нам еще. Все эти фотографии, которые были в завершающей части нашего ProScience-выступления – на сайте «Полит.ру», там же и анонсы следующих мероприятий. До новых встреч здесь же через месяц.