28 марта 2024, четверг, 12:41
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

21 февраля 2016, 08:33

Триумфы и кризисы плебисцитарного президентализма

Кирилл Рогов. Фото: Радио Свобода
Кирилл Рогов. Фото: Радио Свобода

Мы продолжаем публикацию материалов книги «Путинская Россия: Как она возникла, как существует и как может закончиться», выпущенной в 2015 году Американским институтом предпринимательства (American Enterprise Institute). Авторы издания — известные ученые и эксперты в различных областях социального знания. Публикация осуществляется с любезного разрешения AEI (Washington, DC). Автор раздела — известный аналитик и публицист Кирилл Рогов. Здесь, как и в других частях книги, используемая терминология отражает взгляды и подходы авторов.

Аннексия Крыма, несомненно, стала очередным поворотным моментом российской истории. Обращаясь к аналогиям, шаг Владимир Путина кажется уместным сравнить с вводом советских войск в Чехословакию в 1968 г. Победа прогрессистской партии в чешском коммунистическом руководстве была воспринята Политбюро в Москве как критическая угроза всему советскому режиму – не только в терминах сохранения его сферы влияния, но и в контексте внутриполитического противостояния «прогрессистов» и «неосталинистов» в советской элите, толчок которому дала хрущевская «оттепель». Ввод войск в Чехословакию являлся, таким образом, ударом не только по «мятежной окраине», но и окончательным разрешением этого латентного противостояния в пользу консерваторов, поддержанного актуализированной доктриной противостояния Западу

Схожим образом про-европейская революция на Украине была воспринята Путиным не только как прорыв Запада в то пространство, которое Кремль считал зоной своего влияния, но и в контексте признаков внутриполитической нестабильности, проявивших себя в 2011 – 2012 гг. в России. Украинская революция стала очередным кейсом падения пост-советского режима, вновь указав на внутренние слабости, которые для этих режимов характерны, а также на те угрозы, которые несут для них прозападнические настроения населения и элит. Как и в 1960е гг., решительному повороту предшествовал период постепенного «закручивания гаек» во внутренней политике, направленный на ослабление публичного влияния партии «модернизации». И, по всей видимости, точно также как вторжение в Чехословакию и сопровождавшие его консервативный поворот и идеология «холодной войны» создали условия для «замораживания» коммунистического строя более чем на полтора десятилетия, аннексия Крыма, подавление внутренней оппозиции и возвращение к «ограниченной холодной войне», по мысли нынешних кремлевских стратегов, должны обеспечить режиму Вл. Путина десятилетие новой «стабильности», основанной на использовании или угрозе применения силы во внутренней и внешней политике.

Признаки политического кризиса в 2011 – 2013 гг. и последовавшая аннексия Крыма подвели черту под целым периодом российской политической истории – периодом относительно мягкого электорального авторитаризма образца 2000х гг., характеризовавшегося высоким уровнем поддержки режима со стороны населения и значительными экономическими успехами. В предлагаемом тексте мы постараемся обратить внимание на те механизмы, которые обеспечивали этом режиму стабильность на протяжении почти 12 лет, и на те угрозы, которые были восприняты им настолько серьезно, что потребовали кардинального пересмотра существовавших ранее внешних и внутренних балансов, в частности - решительного конфликта с Западом, несмотря на очевидные и значительные риски и издержки, которые он с собой несет.

Плебисцитарное президентство и устойчивое сверх-большинство

Феномен популярности Владимира Путина, несомненно, является одним из ключевых для понимания как наступившей в России 2000х политической стабилизации, так и механизмов эволюции политического режима в эти годы. Доля одобряющих Бориса Ельцина в качестве президента России в 1993 – 1999 гг. колебалось в диапазоне 6% – 45% и в среднем составила 23,6%, соответствующие показатели Владимира Путина в 2000 – 2013 гг. – это диапазон 62 – 88% при среднем значении 73,9%. Очевидно, что столь значительная разница указывает на принципиально разные системы политических взаимодействий в рамках одной и той же конституционной конструкции.

Столь экстремальную и устойчивую популярность Владимира Путина, на наш взгляд, было бы наивно рассматривать как отражение исключительно его личных свойств и личной харизмы. Логичнее предположить, что мы имеем дело с неким системным явлением, глубоко связанным с особенностями политического спроса, с одной стороны, и институциональной среды гибридного режима, с другой.

Действительно, при восхождении на политический Олимп Владимир Путин отнюдь не выглядел классическим харизматиком. Краеугольным камнем его имиджа стала решимость в «наведении порядка» – сначала в Чечне, а затем и во всей России. В этом смысле он как бы являлся олицетворением стабилизирующей функции государства. В сравнительной перспективе феномен путинской популярности скорее заставляет вспомнить о «делегативной демократии», описанной Гильомом О’Доннелом на примере латиноамериканских стран1. Несколько переформулируя определение О’Доннела, мы склонны видеть суть этого феномена в том, что характерный для многих гибридных режимов весьма низкий уровень доверия к большинству институтов, укорененных дизайном демократических конституций, но не имеющих развитой местной традиции (парламент, политические партии, разделение властей, независимый суд и пр.), компенсируется аффектированно высоким уровнем доверия к президенту, или даже точнее – к президентскому посту как таковому. Речь идет не столько о вождистском режиме, сколько о своеобразной редукции системы политических институтов: институт президентства становится здесь плебисцитарным, президент получает мандат на фактическое (закрепленное в законе или неформальное) расширение конституционных полномочий, призванных (в глазах общества) компенсировать провалы прочих институтов2. Популярный лидер обеспечивает президентскому посту статус, по сути, единственного легитимного в глазах населения политического института. Эта плебисцитарность предопределяет исчезновение «горизонтальной подотчетности», которую о’Доннелл отмечает как основнуюй черту «делегативной демократии», а также объясняет, почему, несмотря на очевидное сокращение политической конкуренции, население в большинстве своем не видит угрозы демократии и своим правам в супер-президентском правлении3.

Итак, коротко говоря, гипотеза «делегативного» или «плебисцитарного» президентализма сводится к предположению, что, по крайней мере – частично, высокое доверие президенту объясняется низким доверием к прочим общественным, политическим и государственным институтам, характерным для гибридных режимов. Это, однако, не снимает вопроса о том, каким образом и благодаря каким факторам одним президентам удается консолидировать это доверие, а другим – нет.

Особая роль путинского рейтинга в эволюции политической системы и его аномально высокие значения неоднократно становились предметом внимания. При этом на солидной статистической базе была продемонстрирована доминирующая роль экономических факторов поддержки Путина: изменения в оценке респондентами текущей экономической ситуации в наибольшей степени объясняют динамику рейтинга4. Несомненно, устойчивая сверх-популярность Путина неотделима от истории экономических успехов 2000х гг.. Вполне разделяя эту точку зрения, мы, вместе с тем, укажем на другую, не объясняемую экономической детерминантой составляющую путинской популярности.

Обращает на себя внимание тот факт, что уже в первые месяцы 2000 г. рейтинг Путина достиг максимумов (свыше 80% одобряли его действия). Хотя оценки экономического положения на протяжении всего 1999 г. улучшались, резкий взлет рейтинга в этом периоде существенно отличается от реакции на улучшение экономической динамики в других эпизодах – такая реакция обычно имеет плавный и постепенный, а не взрывной характер. Также обращает на себя внимание резкий взлет индексов «ожиданий» (ответы на вопросы «Как вы думаете, что ожидает Россию в ближайшие месяцы в политической жизни / в области экономики?», см. график 1). Этот взлет, безусловно, отражает политическую компоненту рейтинга – к оценкам текущих успехов (улучшения в экономике на протяжении 1999 г.) респонденты добавляют надежды, связанные с фигурой нового лидера, именно это сочетание, по всей видимости, создает эффект «взрывного» роста доверия.

 

График 1. Динамика одобрения Путина (правая ось), позитивных оценок положения дел в стране, индекса ожиданий и индекса текущего материального положения семьи.

Данные «Левада-центр»; расчеты автора.

В истории рейтинга легко вычленяется еще ряд эпизодов, в которых пики популярности совпадают с взлетом проспективных оценок: это рубеж 2001 – 2002 гг., конец 2003 – начало 2004, июль 2007, начало и сентябрь 2008 г., конец 2009 г. Характерно, что часть из них совпадают с избирательными кампаниями: по всей видимости, как и в начале 2000 г., «взрывы» ожиданий маркируют мобилизационные эпизоды – моменты «консолидации под флагом», т.е. всплески доверия к политическому имиджу лидера и ценностям, которые с ним ассоциируются.

Другим показателем, позволяющим увидеть «политическую составляющую» в динамике рейтинга, является разница между долей одобряющих президента и долей тех, кто считает, что страна в данный момент движется в правильном направлении. На протяжении 2000 – 2010 гг. уровень одобрения Владимира Путина в основном колебался в диапазоне 70-85% (среднее значение – 76%), в то время как число людей, считающих, что дела в стране идут в правильном направлении – в диапазоне 35 – 50%, и в среднем составляло 42% (График 2). Таким образом, в большей части периода в среднем 34% опрошенных, не считали, что дела в стране идут в правильном направлении, но при этом одобряли Владимира Путина. Это можно объяснить только тем, что эти люди считали политики и ценности, ассоциируемые с фигурой лидера, оптимальными в сложившейся ситуации и оказывали ему априорную (не связанную с фактическими результатами деятельности) поддержку.

Данные «Левада-центр».

При этом два показателя (уровень одобрения президента и доля позитивных оценок текущего положения дел) прочно коррелируют на большей части рассматриваемого периода (r=0.81 для периода 2000 – 2010 гг.). Иными словами, вопреки «тефлоновой гипотезе» (предполагающей, что внешние события оказывали слабое влияние на рейтинг лидера), мы видим, что те или иные внешние события определяют согласованные колебания оценок положения дел и путинского рейтинга, однако «надбавка» - разница между двумя показателями – остается устойчиво высокой. В результате, колебания рейтинга, связанные с колебаниями оценок текущего положения дел, не приводят к распаду путинского «сверх-большинства».

Специфичность этой ситуации станет очевидна при сравнении ее с динамикой аналогичных показателей у американских президентов (График 3). Так, например, Билл Клинтон имеет в первом сроке существенный багаж априорного доверия – его рейтинги располагаются заметно выше кривой оценок положения дел; во втором сроке эта дельта сходит на нет. Джордж Буш, напротив, с трудом выиграл выборы: малый багаж априорного доверия демонстрирует близость кривых его рейтинга и позитивных оценок текущего положения дел. После терактов 11 сентября, на волне мобилизации дельта резко увеличивается, но затем этот «навес», обеспечивающий на некоторое время Бушу «сверх-большинство», постепенно тает. Во время финансового кризиса 2007 г. оценки текущей ситуации идут резко вниз, однако снижение рейтинга приостанавливается: республиканское ядро избирателей не склонно возлагать вину за кризис 2007 г. исключительно на президента.

График 3. Динамика одобрения американских президентов (Б. Клинтон, Дж. Буш, Б. Обама), удовлетворенности тем, как идут дела в Америке в настоящий момент и дельта двух показателей, 1993 – 2012.

Данные Gallup.

Колебания дельты, таким образом, выглядят вполне рациональными и отражают вклад в рейтинг фактора априорного политического доверия. Показателен в этом смысле и кейс Бориса Ельцина (График 4). Свой второй президентский срок он начинает с определенным (хотя и небольшим) багажом общественных надежд, что отражается в положительной разнице между показателями одобрения и доли позитивных оценок текущего положения дел. С марта 1998 г. оценки ситуации ухудшаются, а уровень одобрения падает еще более быстрыми темпами; в итоге, разница индексов становится отрицательной (одобряющих Ельцина меньше, чем считающих, что дела идут в правильном направлении). Улучшение экономической ситуации в марте - июле 1999 г. отражается в росте положительных оценок текущего положения дел, но не транслируется в рост поддержки Ельцина. Зато поддержка Путина, после его выхода на политическую арену и демонстрации обновленческих качеств, взмыла вверх, значительно опережая те уровни, которые выглядели бы логичными в рамках гипотезы экономической детерминированности.

Итак, как видим, оценки текущего положения дел (в том числе – и в экономике) прямо влияют на уровень одобрения президента, однако существует и другая переменная, влияние которой может увеличивать или уменьшать дельту двух показателей и которую мы интерпретируем как фактор «априорного политического доверия».

График 4. Одобрение Ельцина, оценки положения дел и дельта двух показателей.

Данные «Левада-центр».

Эти наблюдения наводят нас на предположение относительно функции "мобилизационных пиков" поддержки Путина, описанных выше. Именно моменты "консолидации под флагом", проявляющие для избирателя ту ценностную платформу, которая объединяет его с лидером и поддерживающим лидера большинством нации, устанавливает в результате для избирателя связь между текущими экономическими успехами и фигурой (политикой) лидера. Если мобилизационный потенциал лидера (способность консолидировать доверие к декларируемым ценностям и предлагаемым политикам) слаб, то даже улучшение ситуации и экономической динамики не транслируется в рост его поддержки (как мы это видим в случае позднего Ельцина) или транслируется слабо. И наоборот, если он велик или достаточен, то это может повысить премию лидера за улучшение ситуации (Путин в начале своей карьеры) или сократить размер штрафа за ухудшение ситуации (Дж. Буш в 2007 г.).

Итак, этот краткий анализ позволяет указать на две ключевые особенности путинского рейтинга. Во-первых, на наличие двух факторов путинской популярности. В то время как в целом динамика рейтинга Путина демонстрирует устойчивую связь с экономической динамикой, мобилизационные пики популярности не могут быть объяснены ей и отражают влияние политических факторов поддержки. Эти две модели поддержки связаны с двумя ролевыми функциями Путина-лидера – функцией «спасителя и защитника нации» (мобилизационной) и функцией «распорядителя богатства». Мобилизационная модель обеспечивает ценностное единение вокруг лидера в противостоянии той или иной угрозе существующему «порядку»: в 2000 г. в качестве таковой выступали чеченский терроризм и сепаратизм, в 2003 – 2004 гг. – олигархи, с которыми «вел войну» Путин, в сентябре 2008 г. мобилизация была связана с войной против Грузии. Два этих типа поддержки дополняют друг друга и увеличивают «премию» лидера в условиях благоприятной экономической конъюнктуры или снижают «наказание» в случае неблагоприятной.

Второй важнейшей особенностью путинского рейтинга является чрезвычайно большая и устойчивая разница между долей людей, одобряющих лидера, и считающих, что дела в стране идут в правильном направлении. Пики консолидации и соответственно рейтинг в районе 70-75% возможны и у американских президентов, аномалией является то, что эта надбавка у Путина не подвержена эрозии и сокращению. В результате, колебания рейтинга, определяемые внешними событиями, не приводили к распаду про-путинского сверх-большинства. Это требовало, однако, не только впечатляющего роста экономического благополучия, о вкладе которого в рейтинг пишут исследователи, но и периодически повторяющихся мобилизационных эпизодов, актуализирующих представление об угрозах этому благополучию, а также формирования соответствующей институциональной среды, способствующей закреплению «сверх-большинства».

От сверх-большинства к простому большинству

В этой перспективе имеет смысл оценивать и те изменения в динамике путинской популярности, которые произошли в пост-кризисном периоде. Несмотря на существенное ухудшение оценок текущей ситуации в острой фазе кризиса (конец 2008 – начало 2009 г.), уровень поддержки как Путина, так и Медведва снизился незначительно. Пред-кризисный период (2007 – 2008 гг.) был настоящим «золотым веком» путинизма – эпохой максимально высокой поддержки режима, которая отражала как чрезвычайно высокие оценки текущей экономической ситуации, так и политическую мобилизацию, связанную с триумфальной короткой войной против Грузии. В результате, в первой фазе кризиса население охотно переадресовало вину за него «внешним силам» (финансовый кризис в США, падение цен на нефть), снизив путинский «штраф» за ухудшение ситуации (доля позитивных оценок текущего положения дел снизилась на 20 пунктов, а рейтинги Путину и Медведева – только на 10) и сохранив доверие к путинской системе, что проявилось в опережающем росте индексов ожиданий с весны 2009 г., когда экономическая ситуация стабилизировалась.

Однако во второй половине 2010 г. происходит перелом: индексы ожиданий и текущие оценки положения дел перестают расти. Пик пессимизма приходится на зиму 2010 – 2011 г., когда всплеск инфляции приводит к ухудшению динамики доходов, в результате, на протяжении первого квартала 2011 г. текущие оценки ситуации и одобрение Путина потеряли по 10 процентных пунктов. С весны 2011 г. положительная динамика реальных доходов и оценок личного материального положения восстановились, стабилизировалась и динамика оценок текущей ситуации, но рейтинг Путина продолжал снижаться. Даже взлет ожиданий и оценок текущей ситуации в месяцы, непосредственно предшествовавшие президентским выборам (с 40% до почти 50%), слабо транслировался в президентский рейтинг, дав ему не более 5 пунктов роста. Впервые за всю историю путинского президентства рост оценок личного материального положения отрицательно коррелировал с динамикой рейтинга, а рост позитивных оценок текущего положения дел отразился в рейтинге с понижающим коэффициентом, а не с повышающим, как это должно происходить в моменты мобилизации.

Рассматривая динамку рейтинга в пост-кризисном периоде, мы видим, что в острой фазе кризиса (начало 2009 г.) дельта «априорного доверия» (разница оценок текущей ситуации и уровня одобрения лидера) достигала 40 пунктов, однако затем последовательно снижалась и стабилизировалась в 2012 – 2013 гг. на уровне 22-23 пунктов. Запас априорного доверия сократился почти в два раза – это и есть ключевое изменение, демонстрирующее ослабление политических факторов поддержки. Наконец, после выборов, на фоне стабилизации оценок текущего положения дел, оценок личного материального состояния, а также собственно индексов одобрения Путина, проспективные индексы имели по-прежнему отчетливую тенденцию к снижению, сигнализируя, что доверие к социально-политической системе слабеет.

Итак, совокупность этих эффектов: (1) существенное сокращение «дельты доверия», (2) не наблюдавшаяся ранее отрицательная корреляция динамики оценок текущего материального положения и одобрения Путина в 2011 г., (3) крайне слабый эффект предвыборной мобилизации в начале 2012 г. и (4) ухудшение ожиданий на фоне стабильности оценок текущего положения дел в 2012 – 2013 гг. – определенно указывает на ослабление политических факторов поддержки лидера и режима в целом. Во-первых, претерпела изменение модель того, каким образом граждане награждают или наказывают лидера в зависимости от изменений экономической ситуации – теперь действует понижающий коэффициент, во-вторых, Путин не располагает в этом периоде столь устойчивым сверх-большинством поддержки, как раньше.

При том, что уровень одобрения Путина-президента в 2013 г. стабилизировался на уровне 63%, качество поддержки продолжало ухудшаться. Так, соотношение тех, кто «в основном поддерживает» Владимира Путина, «в основном не поддерживает» и затрудняется в ответе, составляло в ноябре 2012 г. – 51%, 26% и 23%, а в ноябре 2013 соответственно – 47%, 31%, 22%. В ответах на вопрос «Назовите 5-6 политиков, которым вы более всего доверяете» доля назвавших Путина составляла в первой половине 2012 г. в среднем 40%, во второй половине – 37%, в первой половине 2013 г. – 35%, во второй – 34%. Таким образом, группа твердых сторонников сокращалась, в то время как доля определившихся в своем негативном отношении к Путину росла. О желании видеть Путина на посту главы государства после 2018 г. заявляли в 2013 г. 20-25% опрошенных, и даже доля тех, кто хотел бы видеть на этом посту Путина или человека, продолжающего его политику, составила лишь 40%, при этом ровно столько же говорили о желании видеть на посту президента человека, который предложит другое решение проблем России.

При обращении к более широкому кругу опросов общественных настроений, снижение путинской популярности выглядит как системное явление, связанное с переоценкой избирателями как эффективности текущего политического режима, так и его базовых ценностей и идеологем. Первое наглядно проявило себя в динамике ответов на вопросы об уровне коррупции и бюрократизма. В опросах 2000х гг. примерно равные группы (20-25%) придерживались противоположных мнений, что коррупции и бюрократии в последнее время стало больше и что их стало меньше; в 2011 – 2013 г. группа тех, кто разделяет первое мнение, выросла до 45-50%, в то время как второго придерживаются лишь 6-7% респондентов (опросы «Левада-центра»). Характерно, что динамика оценок уровня коррупции и бюрократизма практически идентична. То есть речь идет не о реальном росте коррупции, но скорее – об изменениях в восприятии этой проблемы: прежде, на фоне устойчивых экономических успехов и высокого уровня доверия лидеру, граждане склонны были придавать сведениям о коррупции гораздо меньшее значение.

Ползучая переоценка эффективности режима отражается и в других опросах. Так, в опросах 2006, 2007 и 2010 гг. в среднем 30% были склонны характеризовать происходящее в стране как «рост и развитие» и 27% - как «торможение и застой», в опросах 2011, 2012 и 2013 гг. доля первой характеристики составила в среднем 17%, а второй – 35%. Серьезные изменения произошли и в оценке респондентами ключевого понятия путинской системы – «вертикали власти», отражавшей вектор институциональной динамики в направлении возрастающей централизации властных полномочий. В 2000е гг. в среднем 39% выражали мнение, что «вертикаль» приносит больше пользы, а 30% - что больше вреда; в опросах 2012 – 2013 гг. соотношение оказалось практически обратным – в среднем 31% позитивно оценили «вертикаль», а 37% - отрицательно.

Все эти данные указывают на то, что в 2010 – 2013 г. происходила не только девальвация путинского имиджа, но и постепенная переоценка тех базовых идеологем и ценностей («порядок», «централизация», «стабильность»), которые были с этим имиджем связаны и которые определяли лояльность населения предлагаемым лидером институциональным решениям.

«Сверх-большинство» и институциональная динамика плебисцитарного режима

Несмотря на отмеченные изменения, рейтинг Путина в 2012 – 2013 гг. оставался все еще достаточно высоким по меркам демократических стран. Внешнего наблюдателя, исходящего из опыта демократий, это склоняет к выводу, что угрозы для режима не так велики. Однако в условиях плебисцитарного президентализма дело выглядит иначе.

В предлагаемой модели плебисцитарного президентализма именно устойчивое сверх-большинство лидера становится ключевым фактором институциональной динамики режима и его стабильности. Широкую поддержку, оказанную населением, лидер использует для ослабления конкурирующих политических акторов и тех институтов, которые формируют систему сдержек и противовесов президентской власти, а также для укрепления контроля над государственной бюрократией и общественными институтами, предыдущем периоде также находившихся под влиянием конкурирующих групп влияния. Так, первый срок президентства Путина был посвящен ослаблению политического влияния лидеров регионов и олигархов (политические акторы), а также укреплению влияния в правоохранительных органах (прокуратура, МВД, суд) и общенациональных медиа (империя НТВ, первый и второй каналы телевидения).

Важно обратить внимание на тот механизм, который позволял двигаться по этому пути, т.е. обращать популярность лидера в институциональный капитал. В условиях слабой поддержки лидера (как мы это могли наблюдать во втором президентском сроке Ельцина), оппортунистические и конфронтационные стратегии элитных групп, нацеленные на мобилизацию и поддержание оппозиционных настроений, приносят значительные выгоды, т.к. создают площадку для торговли с правительством за перераспределение полномочий и ресурсов. И наоборот: высокий уровень поддержки лидера делает такие стратегии не выигрышными и не рациональными. Игра против лидера не позволяет создать для него значимые угрозы и, в результате, оказывается бумерангом: применение силы в отношении нелояльных групп становится возможным, так как не несет рисков дестабилизации, но даже напротив – может служить фактором мобилизации. Именно это позволило Владимиру Путину сначала лишить политического влияния Владимира Гусинского и Бориса Березовского, а затем разрушить империю ЮКОСа. Попытка Михаила Ходорковского противостоять усиливающемуся влиянию Путина обернулась анти-олигархической консолидацией, под флагом которой Путин сформировал новое парламентское большинство на думских выборах 2003 г., сменил доставшееся в наследство от Бориса Ельцина правительство Волошина – Касьянова и триумфально «вошел» во второе президентство. При этом состав кандидатов на президентских выборах был подобран таким образом, чтобы обеспечить Путину максимальный «навес» голосов, подтверждающий его плебисцитарный статус.

Итак, в условиях устойчивого сверх-большинства стратегия конфронтации оказывается для элитных групп не рациональной, инвестиции в оппозицию не дают эффекта, в то время как стратегия лояльности приносит дивиденды. В свою очередь достигаемая в результате консолидация элит повышает эффективность лидерства и политического режима в целом. Демонстрация способности лидера достигать объявленных целей производит на общество тем более яркое впечатление, что слабая поддержка лидера в предыдущем цикле провоцировала постоянный оппортунизм элит и, соответственно, низкую эффективность государственной власти. В результате, консолидация элит работает на поддержание популярности лидера, его устойчивого сверх-большинства, которое трасформируется в институциональный капитал – сверх-президентство, т.е. исключительный уровень контроля политических и государственных институтов на фоне последовательного ограничения возможностей оппозиции и других политических игроков. Даже выход лидера за рамки своих полномочий, переход к экстра-легальным практикам (таких как давление на суд, изъятие собственности или махинации на выборах) не подрывает в глазах населения его легитимности – воспринимается обществом как непосредственная реализация плебисцитарного мандата5.

Соответственно, и наоборот: превращение сверх-большинства в простое большинство опасно для плебисцитарного лидера тем, что повышает эффективность конфронтационных и оппортунистических стратегий элитных групп. Оппозиция становится заметнее, а уровень лояльности начинает снижаться, что выглядит для граждан как снижение эффективности лидера и сформированного им режима. Этот запускает новую фазу политической динамики: снижение популярности ведет к снижению лояльности элит и сокращению возможностей режима для демонстрации своей эффективности, что в свою очередь создает почву для нового тура снижения популярности. Механизм снежного кома начинает работать в обратную сторону.

Таким образом, отталкиваясь от распространенной модели, в которой эффективность электорального авторитаризма объясняется его способностью выстроить действенную систему «кнута и пряника» для обеспечения лояльности элит6, мы считаем важнейшим параметром этого уравнения уровень поддержки режима (или его лидера) со стороны населения: снижение поддержки резко повышает издержки на обеспечение лояльности элитных групп, что снижает общую эффективность режима. Эти взаимообусловленные процессы в отношениях трех основных акторов фактически и определяют внутреннюю политическую динамику электорального авторитаризма (рис. 1).

 

Рисунок 1. Политическая динамика в условиях электорального авторитаризма: поддержка населения, лояльность элит и эффективность лидерства.

Итак, снижение поддержки «плебисцитарного президента» - переход от сверх-большинства к простому большинству запускает описанный выше процесс, а консолидация недовольных среди населения, усиление «голоса» оппозиции ставит под сомнение легитимность плебисцитарного президентства. Несмотря на сохраняющийся относительно высокий уровень поддержки, монопольный контроль лидера, его экстра-легальность больше не выглядят его естественным правом, основанным на безусловном электоральном доминировании.

Этот процесс хорошо различим и в самом требовании «честных выборов», ставшем центральным лозунгом российских протестов 2011 – 2012 гг., и в опросах общественного мнения, демонстрирующих рост спроса на де-централизацию и подконтрольность власти (см. Графики 5a и 5b). В предшествующем периоде спрос на централизацию и консолидацию полномочий питался страхами возвращения в «хаос» 1990х гг. и позволял Путину легко достигать мобилизации, предъявляя обществу те или иные угрозы достигнутой стабильности. Но уже в ходе предвыборной кампании 2012 г. эта модель почти не сработала – граждане испытывают все большие сомнения в эффективности централизации в то время как угрозы не кажутся им уже столь значимыми.

 

Графики 5a и 5b. Динамика спроса на центализацию/де-центализацию.

5a. Как вы считаете, что было бы лучше: чтобы вся власть в стране была сосредоточена в одних руках или распределена между разными структурами, контролирующими друг друга?

5b. В чем сейчас больше заинтересована Россия – в укреплении государственной власти или в том, чтобы власть была поставлена под контроль общества?

Данные «Левада-центра».

Эрозия и распад сверх-большинства делают более легитимной в глазах населения оппозицию (динамика спроса на оппозицию отражена на Графике 6). Несмотря на то, что протестное движение 2011 – 2013 гг. осталось в значительной мере московским феноменом, а готовность лично участвовать в протестах оставалась невысокой (около 15%), около 40% участников всероссийских опросов «Левада-центра» выражали на протяжении 2012 г. ту или иную степень сочувствия московским протестам, несмотря на нарастающие усилия телевизионной пропаганды.

График 6. Нужна ли в настоящее время в России политическая оппозиция власти.

 

Данные: «Левада-центр»

Ключевой чертой электорального авторитаризма является его способность демонстрировать на выборах подавляющее преимущество, парализующее способность несогласных к консолидации и склонность элит к фракционализации и инвестированию в оппозицию7. Однако путинский проект создания доминирующей (правящей) партии, призванной обеспечить механизмы кооптации региональных элит в условиях последовательной централизации, в 2011 – 2013 гг. фактически потерпел крах Официально объявленный результат «Единой России» в декабре 2011 г. – 49% голосов (против 64% в 2007 г.) – не только выглядел неудовлетворительно, но и вызвал массовые протесты и обвинения в фальсификациях. В 32 регионах, включающих наиболее развитую в экономическом отношении часть страны, официально объявленный результат партии оказался ниже 40%. Этот результат продемонстрировал не только снижение популярности бренда правящей партии и режима в целом, но и относительную неудачу в реформировании системы управления территориями – назначенные губернаторы не сумели обеспечить консолидацию региональных элит и добиться на этой основе необходимого уровня лояльности электората.

Несмотря на предпринятую Путиным попытку консервативной консолидации в 2012 – 2013 гг., его рейтинг оставался вблизи исторических минимумов, достигнутых в декабре 2011 г. (во второй половине 2012 г. Путину доверяли в среднем 65,3%, в первой половине 2013 – 63,2%, во второй половине – 63,6%), а региональные выборы сентября 2013 г. продемонстрировали либо пассивность населения там, где на выборах не наблюдалось конкуренции, либо мобилизацию протестного голосования там, где к выборам были допущены оппозиционные кандидаты: в Москве, вопреки предсказаниям социологов, Алексей Навальный получил около 30% голосов и чуть было не вышел во второй тур, а в Екатеринбурге оппозиционер Евгений Ройзман победил на выборах мэра, набрав 36% голосов. Более молодое и образованное население крупных городов продемонстрировало способность к консолидации при минимуме ресурсов и на фоне вполне благополучной экономической ситуации. В то же время, поддержка более консервативных слоев также не выглядит гарантированной: как показал анализ Д. Трейсмана, в пост-кризисном периоде снижение рейтинга Путина было обеспечено преимущественно представителями малообеспеченных слоев и периферии8.

Заключение. В поисках нового «сверх-большинства»

Итак, выше мы пытались продемонстрировать некоторые механизмы плебисцитарного президентализма. Во-первых, консолидация экстраординарной поддержки лидера (консолидации сверх-большинства) обеспечивается двумя дополняющими друг друга факторами популярности – экономическим и мобилизационным. Повторяющиеся мобилизационные эпизоды, в которых лидер выступает как «защитник» достигнутых успехов стабилизации, позволяют ему максимизировать «премию» за экономическое благополучие и снизить «штрафы» за временные экономические неудачи. В свою очередь высокий уровень поддержки (консолидация сверх-большинства) открывает перед лидером возможность менять «правила игры» - институционально закрепить свое доминирование, ограничив права оппозиции и ослабив институциональные противовесы президентской власти (парламент, суд, региональную автономию, независимость медиа). Наконец, обретенное за счет этого устойчивое сверх-большинство дает возможность поддерживать высокий уровень лояльности элит и, в результате, демонстрировать населению эффективность режима.

На фоне сдвигов общественного спроса в начале 2010х гг., снижения уровня оценок эффективности режима и московских протестов, Вл. Путину фактически не удалось провести достаточно эффективную мобилизацию сверх-большинства в ходе предвыборной кампании начала 2012 г. В то же время существенное ухудшение экономической динамики во второй половине 2012 – 2013 гг., имевшее место на фоне высоких цен на нефть, обозначило еще один вызов. Само по себе скатывание экономики к стагнации не создает для режима критической угрозы, однако, на фоне ослабления мобилизационной модели консолидации, оно подрывает вторую ролевую функцию Путина как «распорядителя богатства», и в результате – вновь ставит под сомнение исключительность и масштабы его полномочий плебисцитарного президента, запуская процесс дальнейшей эрозии «лояльного большинства».

В такой ситуации ре-генерация сверх-большинства могла быть достигнута лишь за счет серьезного мобилизационного проекта, сопоставимого с наиболее сильными мобилизационными эпизодам в истории путинского лидерства – войной в Чечне в начале 2000 г. или войной в Грузии летом 2008 г. Аннексия Крыма, инициирующая масштабный конфликт с Западом, призвана переформатировать внутриполитическое пространство, сформировать новое сверх-большинства нации, ведущей борьбу за возврат своих исторических территорий с союзом враждебных держав, маргинализировать элиты, выступающие с про-западной повесткой (социальная и экономическая модернизация), и таким образом обеспечить новые основания легитимности режима в среднесрочной перспективе.

«Патриотическая истерия» начала 2014 г. и взлет путинских рейтингов до значений прошлых мобилизационных пиков (80 – 85% одобряющих) свидетельствуют об успехе про-крымской и анти-украинской, анти-западнической мобилизации. Вместе с тем обращает на себя внимание одно существенное отличие нынешнего эпизода от мобилизационного шаблона 2000х гг.: в предыдущих эпизодах ключевым признаком мобилизации был резкий взлет рейтингов ожиданий, в то время как в нынешнем рост рейтингов Путина поддержан ростом доверия к правительству, оценок положения дел в стране и текущей экономической ситуации (что, впрочем, не корреспондирует с данными экономической статистики), в то время как индексы ожиданий в целом остались в депрессивном тренде последних двух лет. Эта особенность, если она окажется устойчивой (пока речь идет только об апрельских данных), будет свидетельствовать о противоречивом характере оказанной поддержки и затруднит переход от мобилизационной фазы к «новой стабильности».

Важно помнить, что сверх-большинство является политическим конструктом, не столько отражающим реальные настроения, сколько формирующим их за счет выдавливания из публичного пространства альтернативных политических повесток и позиций. В условиях достаточно высокого спроса на такие повестки, сформировавшегося на рубеже 2000 – 2010х гг., консолидация сверх-большинства требует высокого уровня мобилизации, а те или иные признаки снижающейся эффективности режима, способны вновь инициировать процесс его распада.

В брежневском варианте консервативной «стабилизации» точечные и ограниченные репрессии и перегруппировка в элитах были поддержаны (с середины 1970х гг.) расширением внутреннего потребления за счет более широкого использования рентных доходов. Это позволило отложить консолидацию спроса на альтернативные политики на полтора десятилетия без значительного наращивания масштабов репрессий. В новом сценарии «замораживания» рассчитывать на расширение ренты не приходится, более вероятно ее сокращение. В этих условиях, как представляется, эффективная политика внутренней мобилизации может быть сопряжена с (1) резким перераспределением рентных потоков, ориентированным на поддержку новой, «анти-западнической» коалиции, (2) расширением репрессивных практик и усилением идеологического контроля общества, (3) достаточно высоким уровнем внешней конфронтации и предъявляемых обществу угроз, блокирующих возврат к «гражданской» повестке, формировавшейся в пост-кризисном периоде. Фактически Владимир Путин отказался от лозунгов стабильности и сохранения статус-кво, с которыми шел на выборы в 2012 г., запустив механизм «превентивной контр-революции». Как мы пытались показать, именно возникшие внутренние напряжения и специфика механизмов авторитарного равновесия стали триггером перехода к неинерционному, конфликтному сценарию. Вопрос заключается в том, насколько удастся Владимиру Путину им управлять.

Примечания

1Guillermo O’Donnell, “Delegative Democracy,” Journal of Democracy 5 ( January 1994); Paul Kubicek. Delegative Democracy in Russia and Ukraine - Communist and Post-Communist Studies 1994 27(4); Henry E. Hale, Michael Mc-Faul, and Timothy J. Colton, “Putin and the ‘Delegative Democracy’ Trap: Evidence from Russia’s 2003-04 Elections,” Post-Soviet Affairs 20 (October–December 2004); Hale H. E. The myth of mass Russian support for autocracy: The public opinion foundations of a hybrid regime //Europe-Asia Studies. – 2011. – Т. 63. – №. 8. – С. 1357-1375.

2О плебисциатрности латиноамриканского президентализма последних десятилетий см., например, Mayorga, Rene Antonio Outsiders and Neopopulism: The Road to Plebiscitary Democracy // The Crisis of Democratic representation in the Andes. Stanford. 2006; Conaghan C. M. Ecuador: Correa's plebiscitary presidency //Journal of Democracy. – 2008. – Т. 19. – №. 2. – С. 46-60.

3 О двойственных оценках респондентами российского политического режима см. Hale 2011; Rose, Richard, William Mishler , and Neil Munro Russia Transformed : Developing Popular Support for a New Regime. Cambridge; New York: Cambridge University Press, 2006. Сh. 7; также о различных пониманиях «демократии» в общественном мнении 2000х см. Рогов К. Демократия-2010: прошлое и будущее плюрализма в РоссииPro et contra. 2009. Т.13, №5-6, сентябрь-декабрь.

4Treisman D. Presidential popularity in a hybrid regime: Russia under Yeltsin and Putin //American Journal of Political Science. – 2011. – Т. 55. – №. 3. – С. 590-609; White S., McAllister I. The Putin Phenomenon //Journal of Communist Studies and Transition Politics. – 2008. – Т. 24. – №. 4. – С. 604-628; с важными оговорками поддерживается этот тезис и в статье Colton T. J., Hale H. E. The Putin vote: presidential electorates in a hybrid regime //Slavic Review. – 2009. – С. 473-503.

5 Более подробно о механизмах поддержания устойчивого сверх-большинства и бонусах, которые оно приносит см. Magaloni B. Voting for autocracy: Hegemonic party survival and its demise in Mexico. – New York : Cambridge University Press, 2006, атакженашустатьюРогов К. Сверхбольшинство для сверхпрезидентства - Pro et Contra, том 17, №3-4, май-август 2013.

6См., например, Levitsky S., Way L. Competitive authoritarianism: hybrid regimes after the cold war. – Cambridge : Cambridge University Press, 2010..

7 Magaloni, 2006.

8 Treisman D. Putin’s popularity: Why did support for the Kremlin plunge, then stabilize?. – 2014 (forthcoming Post-Soviet Affairs).

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.