Шерлок на кушетке-2

Масштабный всплеск зрительского интереса к фигуре Шерлока Холмса и к шерлокианским персонажам, таким как доктор Хаус из одноименного сериала, – любопытная примета нынешней эпохи. На чем основывается этот интерес, почему Шерлок стал, судя по всему, «героем нашего времени»? Чтобы попытаться ответить на этот вопрос, для начала следует понять, что представляет собой такого рода герой – каковы его истоки, эволюция, сформировавший его культурный контекст; какое развитие этот образ получил в современной сериальной культуре и как устроены многочисленные шерлокианские нарративы.

Почему хромает доктор Хаус? Почему у мистера Спока нет чувства юмора? А был ли Мориарти? Зачем нужен «рейхенбах»? Кто такие папа и мама Холмсы? Что общего у ирландского сеттера и собаки Баскервилей? Так ли неразлучны Холмс и Уотсон? Что такое зрительский респонс, и как это соотносится с феноменом фанфикшен? Почему Стивен Моффат и Марк Гэтисс так нещадно троллят зрителя в «Безобразной невесте»?

Все это и многое другое – «кирпичики» проекта, посвященного исследованию современной шерлокианы. В качестве основного инструмента и оптики исследования предлагается метод фрейдовского и лакановского психоанализа в его клинической перспективе. Проблемы современного субъекта, как он понимается в клинике психоанализа, иллюстрируются с помощью материала шерлокианы как наиболее актуальной формы «вопрошания о своем желании», своей субъективности.

Предлагаемый вниманию читателей текст – глава будущей книги, своего рода психоаналитический ликбез, или же краткая энциклопедия психоанализа в «занимательных картинках». Материал главы – последний на текущий момент эпизод «Шерлока» («Безобразная невеста» в русском прокате). Эпизод представляет собой сновидение – стало быть, его целесообразно исследовать с помощью фрейдовского метода толкования сновидений. Анализируя сновидение, раскрывая его логику внутри архитектоники всего сериала, мы касаемся ключевых понятий психоанализа, сопровождая их, для лучшего понимания, не только примерами из сериальной культуры, но и литературы и мифологии.

Книга вписывается в почтенную исследовательскую традицию, широко представленную на Западе, – исследование масскульта с позиций психоанализа (так, например, за последние несколько лет в крупнейшем французском академическом издательстве PUF, Presses Universitaires de France, вышло не менее 15 работ, принадлежащих перу французских психоаналитиков лакановского направления и посвященных сериалам); и, разумеется, можно не напоминать о влиянии такого рода фигуры, как Славой Жижек – популяризатор лакановского психоанализа, который сам уже давно приобрел статус культурного феномена.

См.:

• Часть 1

Метод

Итак, «Ужасная невеста» – сновидение, и в своем анализе этого эпизода мы будем придерживаться техники толкования сновидений, подробно изложенной Фрейдом в уже упоминавшейся работе и затем адаптированной для понимания широкой публики в лекциях 1915–1917 гг¹.

1. Фрейд и грамматика бессознательного

Сновидение, говорит Фрейд, это способ реагирования души (психики) на действующие во сне раздражители. Душевные процессы во сне протекают совершенно иначе, нежели во время бодрствования: это две системы – «первичный процесс» мышления и «вторичный процесс» мышления. Сновидение переживается преимущественно в зрительных образах, которые затем при пересказе приходится переводить в слова (что, разумеется, вызывает определенные затруднения – более того, оно всячески ускользает от пересказывания, распадается на фрагменты, забывается).

Сновидение обычно представляет собой загадку, разрешить которую может только сам сновидец. Но это знание отнюдь не лежит на поверхности, и требуется особая техника «свободных ассоциаций», чтобы смысл сновидения начал проясняться. Сновидец, заключает Фрейд, всегда знает, что означает его сновидение, – он только не знает о своем знании: «В душе человека существует что-то, о чем он знает, не зная, что он о нем знает».

Задача психоаналитика состоит в том, чтобы дать сновидцу возможность обнаружить это знание и рассказать о нем. Свободные ассоциации – очень простая техника: первое, что приходит в голову, и будет ключом к разгадке, пока не будут собраны все «улики». Ведь все такого рода ассоциации детерминированы скрытым, недоступным содержанием сновидения, иначе говоря – «бессознательным» (это и есть первичный процесс). «Сновидение как целое является искаженным заместителем чего-то другого, бессознательного, и задача толкования сновидения – найти это бессознательное» (Лекция 7).

Принцип искажения. Мориц Эшер. «День и ночь» (1938 г.)

Конечно, работа по толкованию сновидения будет осложняться так называемым сопротивлением – свободные ассоциации будут казаться нелепыми, поверхностными и не имеющими никакого отношения к делу; поэтому придется запастись терпением. Опыт показывает, говорит Фрейд, что мысли, которые хотелось бы подавить таким образом, как раз и оказываются самыми важными, решающими для раскрытия бессознательного.

Итак, то, что составляет собственно материал сновидения, – это его «явное содержание», а то, к которому мы приходим, следуя за возникающими ассоциациями, – это его «скрытое, латентное содержание» (Лекция 11). Скрытые мысли переводятся в явное содержание благодаря так называемой работе сновидения. В явное содержание проникает лишь небольшая часть бессознательных мыслей, да и та в искаженном, фрагментированном, «контрабандном» виде. Толкование должно восстановить целое по части, по намеку.

Главная характерная особенность сновидения состоит в том, что оно побуждается желанием. Исполнение желания становится содержанием сновидения. Кроме того, «сновидение не просто выражает мысль, а представляет собой галлюцинаторное переживание исполнения желания». Фрейд приводит маленький пример: сновидец видит во сне своего брата в ящике; техника свободных ассоциаций наводит сновидца на мысль об ограничении, которому подвергается брат. Но, если следовать логике исполнения во сне желания, то это фрагмент следует читать как «я желаю, чтобы мой брат подвергся ограничению».

Итак, возбудителем сновидения является всегда желание. Однако в своем непосредственном виде желание не может быть «опубликовано», поскольку этого не потерпит «цензура». Наиболее непонятные, странные или просто «пустые» места в сновидении Фрейд сравнивается с пропусками в политической газете: текст не был пропущен цензурой и попросту изъят. Но автор может предвидеть, что именно не понравится цензуре, и смягчить свои высказывания или удовольствоваться намеками. Тогда в газете вместо пустых мест будут неясности, по которым можно догадаться, что тут скрыто нечто, что не прошло бы цензуру. Именно так функционирует цензура в сновидении: она искажает его и придает ему ту странность, благодаря которой сновидец не узнает в нем свой собственный продукт. То, что при толковании сновидения проявлялось как сопротивление, в работе сновидения выступает как цензура.

Тайская версия International New York Times (декабрь 2015 г.). Источник: http://www.dailymail.co.uk/news/article-3340612/Blank-spaces-replace-NYT-article-flagging-Thai-economy.html

Тенденции, лежащие в основе цензуры, – это те, что признаются сновидцем в бодрствующем состоянии. Во сне «свободное от всех этических уз Я идет навстречу всем притязаниям сексуального влечения», «стремление к удовольствию, либидо, беспрепятственно выбирает свои объекты и охотнее всего именно запретные, прежде всего инцестуозные» (Лекция 9). Безудержно проявляются не только сексуальные желания, но и ненависть, желание мести и смерти самым близким и любимым в жизни людям: эти отвергнутые цензурой желания как будто бы поднимаются из настоящего ада, подытоживает Фрейд.

Итак, как уже было сказано, искажение сновидения – следствие цензуры, тенденций «Я», направленных на отвержение «неподобающих» желаний: это может быть связано не только с природой «адских» желаний, но и со строгостью самой цензуры, которая может отвергать желания вполне невинные и естественные.

Как работает сновидение? Фрейд выделяет и описывает несколько операций. Первая – это сгущение. Это означает, что явное сновидение представляет собой сокращенную версию латентного: скрытые элементы, которые имеют что-то общее, в явном сновидении сливаются в одно целое – т.е. сгущаются. Несколько мыслей сгущаются в одну таким образом, что возникает многозначный образ-ребус. В одном явном элементе может сгуститься несколько скрытых и наоборот – в нескольких явных элементах может присутствовать некий общий скрытый элемент. Прием сгущения уже упоминался выше в связи со «сном об Ирме»; ниже мы увидим, как это прием работает в нарративе «Шерлока» и в частности – в «Ужасной невесте».

Картины-ребусы Рене Магритта дают некоторое представление о фрейдовской технике сгущения. Р. Магритт. «Терапевт» (1967 г.)

Вторая операция – смещение. Скрытый элемент замещается чем-то отдаленным, намеком; или же психический акцент смещается с важного элемента на не столь важный, что создает эффект странности. Работу этого механизма Фрейд иллюстрирует анекдотом: «В деревне был кузнец, который совершил преступление, достойное смертной казни. Суд постановил, что он должен понести наказание за свое преступление, но так как в деревне был только один кузнец и он был необходим, портных же в деревне жило трое, то один из этих трех был повешен вместо него» (Лекция 11). В «Толковании сновидений» Фрейд приводит подробнейший разбор своего сновидения, все явное содержание которого исчерпывается образом дяди сновидца: у дяди большая рыжая борода². Этот центральный пункт сновидения, позволяющий развернуться длинным ассоциативным цепочкам при его истолковании, однако, «не имеет никакого отношения к мании величия, которая после анализа оказалась сущностью мыслей, скрывающихся за этим сновидением»³.

Техника сновидения: пример смещения – деталь платья, изгиб кушетки. Рене Магритт. «Перспектива мадам Рекамье Жерара» (1950) / Жак-Луи Давид. «Портрет мадам Рекамье»,1800. Источник: http://ria.ru/weekend_art/20131121/978422160.html

Третий результат работы сновидения уже упоминался: это превращение мыслей в зрительные образы. Фрейд сравнивает его с переводом буквенного шрифта в пиктограммы: там, где речь идет о конкретных предметах, перевод относительно прост, но при изображении абстрактных понятий, а также логических связей между словами и частями предложения возникают трудности. Сновидение будет пользоваться конкретными образами при передаче абстрактных понятий (например, разрыв отношений будет иллюстрироваться каким-то иным разрывом или повреждением, скажем, переломом ноги). Придаточное предложение может передаваться в явном сновидении сменой сцен; противоположности в сновидении равнозначны совпадениям, они выражаются одним и тем же элементом; отрицание в сновидении не изображается и т.д.

Наконец, сновидение пользуется символикой, смысл которой восстанавливается, например, из общекультурного контекста.

Египетские иероглифы-пиктограммы.

Безразлично, насколько хорошо «составлено» явное сновидение: не стоит попадаться на удочку стройности и логичности или, наоборот, пренебрегать абсурдными и «бессмысленными» элементами. Осмысленное или абсурдное, явное сновидение всегда возникает в силу искажения со стороны «Я»; только оценив степень этого искажения, проанализировав игру повлиявших на него факторов, можно приблизиться к постижению скрытых мыслей сновидения.

Как уже было сказано, побудителями сновидения являются агрессивные побуждения и безудержные сексуальные желания, из-за которых возникает необходимость цензуры и искажения. В бодрствующем состоянии сновидец обычно оценивает такие желания как чуждые ему, недоумевая, откуда они могли взяться. У Фрейда есть ответ на этот вопрос: они взялись из прошлого – это инфантильные желания. В первые годы своей жизни, которые затем окутываются амнезией, ребенок часто обнаруживает «резкие проявления эгоизма» (Лекция 13). Враждебность и сексуальное соперничество в отношениях с родителями, эти не соответствующие «поставленному обществом идеалу» проявления, подчиняются закономерностям, которые описываются Фрейдом в терминах Эдипова комплекса.

Густав Моро. Эдип и Сфинкс (1864 г.) Эдип и загадка желания.

Фрейд выдвигает скандальное по тем временам утверждение, что у ребенка с самого начала «имеется богатая сексуальная жизнь, которая во многом отличается от той, которую позднее принято считать нормальной» (Лекция 13); его сексуальность не подчинена запрету на инцест и не сосредоточена только лишь в зоне генитального – ребенок, по знаменитому выражению Фрейда, это «полиморфный перверт» («Три очерка по теории сексуальности»). И шире: человеческая сексуальность, по Фрейду, на самом деле мало имеет общего, если вообще имеет, с биологическим инстинктом или «нормативной» взрослой сексуальностью.

Душевная жизнь детей с ее особенностями – эгоизмом, агрессией, инцестуозным выбором объекта любви – продолжает существовать для сновидения, т.е. в бессознательном. «Каждую ночь сновидение возвращает нас на эту инфантильную ступень. Бессознательное душевной жизни есть инфантильное» (Лекция 13). Отсюда вывод: то, что кажется «адским», злым в желаниях, прорывающихся во сне, – всего лишь первоначальное, примитивное инфантильное в душевной жизни. Тем самым, бессознательное – это не просто название для временно скрытого, а «особая душевная область со своими собственными желаниями, собственным способом выражения и свойственными ему душевными механизмами, которые иначе не действуют» (Лекция 13). В этой радикально иной области нет ни времени, ни реальности, ни противоречий. Еще раз: смысл сновидения – в исполнении желания; это желание всегда носит инфантильный характер и лежит в области детской сексуальности; человеческая сексуальность как таковая далека от идеала нормативности, «взрослой» гармонической «целостности», и всегда отмечена печатью перверсивности, травматичности, фрагментированности.

Все содержание сновидения преобразуется для исполнения бессознательного желания: сновидение может быть чем угодно – предостережением, намерением и т.д., но все это всегда будет работать на исполнение желания, замаскированного искажающей работой сновидения.

Система сознания и система бессознательного отделены друг от друга. Фрейд разводит их «по разным комнатам»: на пороге стоит страж – цензура, отвергающий душевные движения, пытающиеся из «комнаты» бессознательного проникнуть в «комнату» сознания. Отвергнутые бессознательные стремления оказываются вытесненными.

2. Лакан и поэзия бессознательного

Г. Архипов в своем обзоре «Понятия диссоциации и вытеснения (Verdrängung) как две парадигматические модели поля мировой психотерапии»¹ прослеживает становление психоаналитической теории в ее радикальном отличии от совокупности других теорий, образующих поле психотерапии: там, где психотерапия предлагает идеал аутентичности, восстановление целостности, интеграцию функций «Я», исцеление травмы и гармонию, психоанализ указывает на фундаментальное расщепление субъекта, основанное на вытеснении.

Фрейдовское бессознательное устроено иначе, чем сознание, подчиняется другим законам (законам первичного процесса) и другой логике. Психический механизм, порождающий бессознательное, – это вытеснение; доктрина вытеснения – «фундамент, на котором стоит здание психоанализа»².

Симптомы своих пациентов Фрейд расшифровывает так же, как сновидения, обнаруживая, что они являются способом выражения вытесненных воспоминаний при помощи уже знакомых нам механизмов сгущения, смещения и символизации. Постепенно он выясняет, что вытесненное травматическое событие на самом деле отсылает к еще более раннему событию, и приходит к парадоксальному выводу: первичной травмы, судя по всему, никогда не было в так называемой реальности. Травматично само столкновение субъекта с его собственным влечением: это уже не конкретная травма, а, если угодно, травма универсальная – травма возникновения субъективности. Это столкновение приводит к «первичному вытеснению»: возникает бессознательное ядро, к которому в дальнейшем будут притягиваться все последующие вытеснения.

Это подразумевает, что бессознательное не является естественным, врожденным феноменом – ему только предстоит появиться. Две системы, сознания и бессознательного, гетерогенны друг другу, конфликтуют между собой: инфантильные желания, со временем ставшие недоступными сознанию, являются странными и пугающими для «Я», противоречат его «этике».

Таким образом, вытеснение – основа, на которой строится человеческая субъективность. Психоаналитическая теория делает акцент на разрыве, изначальном расщеплении субъекта между сознанием и бессознательным, вторичным и первичным процессами. В силу этого расщепления в отношениях между субъектом и его сексуальностью нет абсолютно ничего «естественного», «природного», «инстинктивного». Фрейдовское бессознательное – не «инстинкт», а мысль, подчиняющаяся первичному процессу, лингвистическая загадка, ответом на которую будет инфантильное сексуальное желание.

Вокруг представления о расщеплении субъекта, вокруг онтологической нехватки, присущей субъекту, будет строиться клиническая теория Жака Лакана. Фрейдовский субъект, подчеркивает Лакан, отнюдь не воплощен в эго. Этот субъект, который «на уровне нашего повседневного опыта предстает нам как глубокая раздвоенность, околдованность, полная отчужденность от мотивов собственных поступков», – этот субъект «является Другим»³. Это означает, что он функционирует где-то по другую сторону, он устроен иначе, чем «Я», с которым мы имеем дело в опыте, повинуется своим собственным законам, его образования имеют собственную структуру и проявляются на уровне симптомов, сновидений, оговорок, ошибочных действий, острот. Мы видим, что Лакан отождествляет субъект и фрейдовское бессознательное: субъект – это субъект бессознательного. Случайное, парадоксальное, неудачное, непроизвольное, ошибочное, даже скандальное – такова истинная природа субъекта; «следы деятельности» субъекта, все эти фрагменты, обломки и нелепицы, подлежат расшифровке, как иероглифы на Розеттском камне.

Питер Гринуэй. Кадр из фильма «Интимный дневник», 1996 год.

Привлекая себе на помощь «лингвистическую науку»⁴, Лакан утверждает, что образования бессознательного – это эффекты смысла, порождаемого путем комбинирования означающих: бессознательное структурировано как язык. Лингвистическим понятием означающего Лакан заменяет фрейдовское понятие психической репрезентации (или представления). В статье 1915 г. «Вытеснение» Фрейд пишет: первая фаза вытеснения состоит в том, что «в сознание не допускается психическое представительство (представление) влечения. <…>. Вторая ступень вытеснения, вытеснение в собственном смысле, касается психических дериватов указанного вытесненного представления, связанного с влечением, или мыслей, происходящих из других источников, но вступивших в ассоциативную связь с этими представлениями»⁵. Мы уже видели, как это работает в сновидении, в котором «иероглифы» явного содержания функционируют как психические репрезентации (представления), подчиняющиеся основным законам сгущения и смещения. Одно звено по ассоциативной цепочке тянет за собой другие, подобно тому как знаменитый кусочек бисквита пробуждает у прустовского героя вереницу забытых воспоминаний.

Означающие – не знаки, они отсылают не к реальности вне языка, а друг к другу внутри цепочки означающих; смысл – это всегда двусмысленность, всегда творческая деятельность самого языка. Яркий пример работы такой цепочки – фрейдовский случай Человека-с-крысами; мучительная для этого пациента навязчивая и как будто бы совершенно бессмысленная фантазия о пытке с участием крыс (Ratten) возникает на пересечении целого ряда означающих, объединенных элементом –rat: частичные выплаты (Raten), отец – заядлый игрок (Spielratte), жениться (heiraten). 

Человеческое существо «порабощено языком»⁶: нет субъекта вне языка. Субъект не говорит, а «проговаривается» языком, возникает в разрывах и стыках между означающими. В этом смысл лакановского высказывания о том, что «субъект является Другим»: Другой – это язык как сокровищница означающих, существующих до субъекта, подчиняющих его себе.

В этом определении, данном Лаканом Другому, легко опознается якобсоновское понятие кода как «хранилища всех возможных составляющих частей»⁷ – именно на статьи Р. Якобсона («Лингвистика и поэтика», «Два аспекта языка и два типа афатических нарушений») опирается Лакан, когда говорит о поэтической природе бессознательного. По Якобсону, поэтическая функция языка состоит в направленности на сообщение как таковое, в сосредоточении внимания на сообщении ради него самого⁸; в переводе на язык психоанализа это означает, что речь бессознательного функционирует как цепочка, «чреватая эффектами творчества»⁹, порождающая новые смыслы. Как поэзию невозможно свести к простейшему однозначному сообщению, поскольку «неоднозначность <…> – естественная и существенная особенность поэзии»¹⁰, так и бессознательное невозможно расчислить и измерить – можно лишь читать его, следуя описанной Фрейдом грамматике бессознательного, опирающейся на два важнейших правила, сгущения и смещения.

У Якобсона Лакан заимствует дихотомию метафоры (отношения подобия, селекция языковых единиц) и метонимии (отношения смежности, комбинация языковых единиц). Любопытно, что, упоминая работу Фрейда «Толкование сновидений», Якобсон относит и сгущение, и смещение к полюсу метонимии¹¹; но Лакан будет отождествлять сгущение с метафорой, а смещение – с метонимией, поскольку ему важно спроецировать на бессознательное фундаментальную систему координат (ось селекции и ось комбинации), предложенную Якобсоном в качестве модели дискурса. В частности, развивая дальше идею метафоры и метонимии, он уподобит метафоре операцию вытеснения, которая приводит к образованию бессознательного ядра сгустившихся смыслов. От этого ядра бесконечно отслаивается «метонимическая стружка», отлетают «осколки метонимического объекта»¹² – хлебные крошки, следуя за которыми субъект пробирается тропой своего желания, вечно приближаясь к тайне, но никогда не постигая ее до конца.

След из хлебных крошек: Гензель и Гретель из сказки о Пряничном домике

Сфера поэтической функции не ограничивается только поэзией, говорит Якобсон; применительно к психоанализу это означает, что всякий может стать поэтом на кушетке – например, пересказывая и анализируя свое сновидение, продуцируя новые смыслы (не случайно Фрейд не раз подчеркивал, что разбор фрагмента сновидения, укладывающегося в несколько строк, обычно по объему представляет собой что-то вроде небольшой книжицы – или даже целого трактата, такого, как фрейдовская работа «Толкование сновидений»).

Истерические пациентки, которыми стал заниматься Фрейд, сопротивлялись объективизирующему, позитивистскому медицинскому дискурсу, «разоблачавшему» их как симулянтов, чьи симптомы не имели никакого отношения к органическим, соматическим причинам. В попытках приблизиться к разгадке этой невозможной, не подчиняющейся никаким объективным законам истине рождается психоанализ, открытие которого состоит, в частности, в том, что истина – всегда субъективна.

Андре Бруйе. Лекция доктора Шарко в клинике Сальпетриер. 1887 г. Знаменитый французский врач-невролог (у которого учился Фрейд), прозванный Наполеоном неврозов, демонстрирует коллегам молодую женщину, страдающую истерией.

Субъективная – т.е. принадлежащая субъекту бессознательного – истина не имеет отношения к истине научной или истине метафизической. Истина – это эффект означающих, нечто уникальное, вызывающий удивление проблеск откровения; иными словами, истина – продукт поэтического (бессознательного) творчества. Парадоксальным образом структурирована она как вымысел – творческий вымысел.

Продолжение следует

Примечания

Фрейд