29 марта 2024, пятница, 18:08
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

30 июля 2020, 18:00

Последний конвой

Алексей Цветков Последний конвой
Алексей Цветков Последний конвой
ОГИ

Издательство ОГИ выпустило поэтический сборник Алексея Цветкова «Последний конвой». Предлагаем услышать некоторые из его стихотворений в авторском чтении.

 

Не судите меня, торопливые мальчики детства

У меня есть два периода, когда я писал стихи. Я писал с пятнадцати лет — но большинство из этого выброшено — до, скажем, лет сорока. И потом я перестал писать. Перестал я писать, потому что у меня был другой проект, которым я занимался. Потом этот проект оказался очень тягостным, и я его бросил, но стихи писать не начал. Мне без них вполне жилось. И, приезжая в Москву (я тогда жил в Праге и приезжал довольно часто), я был вынужден читать стихи, которые были уже очень давно написаны и очень мне надоели. Я обычно их не читаю, но прочту из тех, которые были написаны тогда. Не могу сказать, какое стихотворение в каком году написано, но, может, тут пара стихотворений, написанных до 84-го года.

Вот, допустим, одно такое, которое я написал в Риме сразу после того, как покинул советскую родину. Надо сказать, что это был полный восторг. Ностальгии как таковой не было по березкам и прочим атрибутам, но была, конечно, очень сильная ностальгия по друзьям. В то время отъезд был как смерть, потому что ты был уверен, что ни родных, ни друзей больше не увидишь. И вот я написал, будучи в Риме, такое стихотворение.

 

 

Не судите меня, торопливые мальчики детства!

Наши судьбы не схожи, но у Господа в кепке равны.

По кольцу Магеллана бегу, не успев оглядеться,

Чтобы в собственный дом упереться с другой стороны.

 

Я сорвался в карьер, и трибуны в презрительном вое,

Но с привычного круга не принудишь сойти рысака.

Не судите меня, мы подсудны единственной воле,

Полномочные звезды за нами следят свысока.

 

Ах, ледовое поле, что ж ты треснуло всей серединой?

Неужели вовеки не свидимся в Божьем аду,

Диоскуры мои, соучастники жизни единой,

Или смерти на всех, от которой и я не уйду?

 

И кому воссоздать нашей дружбы расколотый слепок,

Как тевтонский витраж из кусков неживого стекла?

Не судите меня, напоите меня напоследок

Эликсиром забвенья, что не сходит у вас со стола.

 

Но пока не погасли расходящихся льдин очертанья

И обрывки речей различимы в ночной полутьме,

Поклянемся запомнить безжалостный год вычитанья,

Чтобы срок умноженья справедливо назначить в уме.


Я мечтал подружиться с совой

Прочитаю еще одно стихотворение из первого периода, написанное уже в Соединенных Штатах, когда я жил в Мичигане.

 

Я мечтал подружиться с совой, но, увы,

Никогда я на воле не видел совы,

Не сходя с городской карусели.

И хоть память моя оплыла, как свеча,

Я запомнил, что ходики в виде сыча

Над столом моим в детстве висели.

Я пытался мышам навязаться в друзья,

Я к ним в гости, как равный, ходил без ружья,

Но хозяева были в отъезде,

И, когда я в ангине лежал, не дыша,

Мне совали в постель надувного мыша

Со свистком в неожиданном месте.

Я ходил в зоопарк посмотреть на зверей,

Застывал истуканом у дачных дверей,

Где сороки в потёмках трещали,

Но из летнего леса мне хмурилась вновь

Деревянная жизнь, порошковая кровь,

Бесполезная дружба с вещами.

Отвинчу я усталую голову прочь,

Побросаю колёсики в дачную ночь

И свистульку из задницы выну,

Чтоб шептали мне мыши живые слова,

Чтоб военную песню мне пела сова,

Как большому, но глупому сыну.

Странник у стрелки ручья

На какое-то время я перестал писать стихи, как я уже объяснял. Просто у меня исчезло желание всё время садиться и писать стихи, тем более что я привык к другому ритму. Я писал до этого прозу. И я подумал, что и начинать-то незачем, раз меня не тянуло; кроме того, мне казалось, что все стихи, которые я написал, не дотягивают до той планки, которую я себя поставил. А раз нет, так чего стараться, поэтов-то...

Но в конце концов с этими приездами в Москву и с этими чтениями, на которых я должен был читать постоянно одно и то же, мне это немножко надоело. Я решил, вернувшись с очередной такой московской гастроли в Прагу, сесть и написать что-нибудь новое. Не затем, что из меня что-то как-то перло, а просто сесть и написать. Захотелось что-нибудь другое читать, чтобы людей не вгонять в тоску, и прежде всего себя. И я сел и написал стихотворение, которое  сейчас прочитаю. Оно было написано без всякой мысли. Просто сел и написал то, что получилось.

Потом уже мы начали выяснять, почему я написал именно такое стихотворение и что в нем имеется в виду. Я сам путем долгих вычислений пришел к выводу, что это по мотивам Книги часов XV века герцога Белинского. Это один из самых красивых иллюминированных манускриптов, и там очень красивые картинки о средневековой жизни, по сезонам. Этой картинки, которую я описал, там нет, но она пришла мне в голову. Это первое стихотворение, которое я написал фактически за 17 лет.

 

Странник у стрелки ручья опершись на посох

Ива над ним ветвится в весенних осах

Летучие лица тучу сдувают в угол

На горизонте латают лазурный купол

Вьюн виноградный, часовня и поле льна

Средневековье времени — полдень дня

Дробная россыпь чёрных грачей в ландшафте

Или людей впереди; один на лошадке.

Это к нему с виноградного склона слева

Скачет ручная серна и машет дева

Лён полыхнёт синевой, озаряя твердь

Посох — коса и страннику имя — смерть

Над капюшоном ива струится пышно

Люди поют в унисон, но сюда не слышно

Гибкая дева-ива и серна в лозах

Лики длинного ветра в безруких позах

Музыка ос золотая пряжа лучей

Странник стоит на траве и глядит в ручей

Лица без тел и тело без глаз и кожи

В полом плаще, но существует тоже

В чреве часовни монах воздевает руки

С детства боится и молится богу-буке

Нет ему бога, и вся эта жизнь ничья

Деве уже не пересечь ручья.

Все золотые осы весны́ и в тучах лица

Этот свет беспробудному камню быстро снится

Только синим огнём полыхнёт по липкой глине

И обрушится в ночь, а буки нет в помине.

Только химия гложет время за слоем слой

Дева машет с холма и серна летит стрелой

Кеннеди кеннеди кинг

Это уже отчасти биография — так сказать, обзор начального периода моей эмиграции, хотя написано много лет спустя. То есть взгляд назад. О вещах, которые я, может быть, не описывал. О том, как я жил в Сан-Франциско.

кеннеди кеннеди кинг и прочие жертвы

и с моста в пролом талахачи а смерти нет

билли джо макалистер о ком бобби джентри

пела пока не канула в интернет

в год когда я ждал на бульваре гири

в теремке термитном скорых даров судьбы

антиподы-прадеды с лязгом зубы в супы

упустили и рты утереть забыли

аж до орденских плашек висла слюна

в год когда я дернул к иным пределам

к синему заливу и пылким девам

запевай струна

 

от рассвета по трайборо вброд до бронкса

до заката на дилерской тачке в тендерлойн

грыжа держит азимут авось доберемся

в путь по солнечной в обратный по теневой

поздних зорь резеда в парнике партийном

муровали в гранит эти челюсти и тела

зимовать потому что смерти нет в противном

случае надо признать что жизнь была

к руслу миссури нимфы на фавнов падки

над cbgb лето прольет елей

мост над синим проломом по радио панки

the kkk took my baby away

 

погляди меня в гугле господи всех вселенных

если я записан в какой-нибудь их народ

очарованный житель в рощах твоих целебных

дегустатор нимф и редких рифм нимрод

сквозь гикори и гинкго слепящий свет одинаков

сквозь хитон рентгеном костей любой сантиметр

я вернулся открыть вам тайну двух океанов

горизонт безлюден как был и смерти нет

кто затеплил свет перед светом навек в ответе

не уйти в полутьму астролябий и ветхих книг

под окном паркинг-лот на асфальте играют дети

кеннеди кеннеди кинг

 

Сегодня третье сентября

Есть такая легенда, что с этого стихотворения я начал писать. Не совсем с него, потому что это было уже четвертое или пятое. Это было как раз во время Беслана. Я хорошо помню эту историю, — тогда почему-то был выходной, и я поехал в супермаркет отовариться, купить провиант. И вдруг меня какая-то истерика по дороге охватила, я понял, что в этот момент они детей расстреливают.

Это единственное стихотворение за последние лет сорок, которое я написал просто в уме. Моментально забыл про свою задачу купить продукты, сел на трамвай, вернулся домой, быстро его записал и быстро нашел в Интернете место, где его опубликовать. До этого я стихов не писал и нигде в Интернете их не размещал. И это мое стихотворение посвящено Беслану.

было третье сентября

насморк нам чумой лечили

слуги ирода-царя

жала жадные дрочили

опустили всю страну

поступили как сказали

потный раб принес к столу

блюдо с детскими глазами

 

звонче музыка играй

ободряй забаву зверю

если есть кому-то рай

я теперь в него не верю

со святыми не пойду

соглашаюсь жить в аду

 

в царстве ирода-царя

кровь подсохла на рассвете

над страной горит заря

на траве играют дети

все невинны каждый наш

я предам и ты предашь

 

Теперь короткий рывок

Мне в свое время, разбирая мои стихи, некоторые американские лингвисты открыли глаза на то, что в моих стихах много биографии. Я не сторонник исповедальной лирики, самовыражения и всего этого, потому что я совершенно уверен, что читателю не интересна жизнь какого-то другого человека — вокруг него есть люди, чья жизнь ему интереснее. Я стараюсь, — по крайней мере, в более поздних стихах, — избегать этого. Но биография всё равно прорывается как материал для писания стихов, — то есть кирпичи берешь из жизни.

Не сравниваю себя с Толстым, но Толстой списывал с людей вокруг себя. И я кое-что списываю с себя или с того себя, который мне не очень приятен. И следующее стихотворение — эксперимент еще и в том смысле, что оно написано силлабикой, двенадцатисложником; мне немножко поднадоели классические размеры, и я стал пробовать эту силлабику. У меня довольно много стихотворений ею написано. И здесь как бы не настоящая биография, а фиктивная, американская, потому что в Америке я провел большую часть жизни.

теперь короткий рывок и уйду на отдых 

в обшарпанном 6-motel'е с черного въезда 

визг тормозов и время замирает в потных 

послеполуднях жиже жить не сыщешь места 

какой-то шибойген или пеликен-рэпидз 

всплески цветных галлюцинаций на заборах 

окно в бетон на стене трафаретом надпись 

то-то и то-то паркинг в пыльных сикаморах 

платишь индусу в субботу сколько осталось 

или в календаре переставляешь числа 

ящик на шарнире звездный след это старость 

годы которым в уме не прибавить смысла 

солнце летит болидом за дальний пакгауз 

точка где исчезну и уже не покаюсь 

 

щелкнешь пультом и в кильватер ток-шоу теннис 

а поскольку лето в календаре постольку 

звон цикад я вчера через дорогу в denny's 

слышал про озеро в пяти часах к востоку 

взглянуть бы раз но движок у доджа ни к черту 

ремень вентилятора источили черви 

пергидролевая за стойкой взбила челку 

не для меня конечно да и мне зачем бы 

кофе разит желчью носок изъездил вену 

запор на заре потом понос на закате 

озеро-шмозеро вообще не шибко верю 

ничего не бывает витгенштейн в трактате 

написал как отрезал каждому известно 

правило мир это все что имеет место 

 

озеро мичиган заветный берег жизни 

так далеко на сушу отшвырнуло бурей 

не был в йеллоустоне где медведи-гризли 

в сущности то же что и европейский бурый 

где-то америка башни вновь по макету 

гадай в шибойгене переживут ли зиму 

нынче было знаменье как баньши макбету 

на коре кириллицей костя сердце зину 

дрогнуло перед взрывом что земля большая 

сердце истекло любовью к родному краю 

но уже всё равно потому что вкушая 

вкусих мало меду и се аз умираю 

в городке которого не припомнит карта 

на крыльце мотеля в подтяжках из k-mart'а

 

под детройтом нудно ссорились на заправке

Еше одно силлабическое, тут уже действительно из собственной биографии — мне этот эпизод запомнился. Поездка с женой моей тогдашней к ее тетке.

под детройтом нудно ссорились на заправке

помирились мгновенно где в клетках и норах

дети разных народов живут в зоопарке

а макаки без устали ваяют новых

 

вдоль шоссе рдели клены пока не окликнет

ноябрь и не умчит все цвета спектра в небо

уже смеркалось когда приехали в кливленд

в пригороде не беда еще зеленело

 

там встретила тетка в теле жилица в сером

бунгало в саду из ностальгических вишен

третий муж за кормой теперь с бойфрендом-сербом

но деньги кончились и серб куда-то вышел

 

оступалась в песню прихлебывая виски

родом из ди-пи хот-доги крошила кошкам

без песни уже ни слова по-украински

а по-сербски только мат и тоже все в прошлом

 

стали проступать звезды когда разрыдалась

изморось на стволах континентальный климат

или не совсем так но со скидкой на давность

странно все-таки что это именно кливленд

 

посидели сносно но просыпались в скверном

похмелье в клетке серых струй и бурых пятен

теперь поди умерла и что с этим сербом

которого не было но вполне понятен

 

эпизодов много но этот совсем лишний

вижу головы над столом но слов не слышу

часто когда в кливленде опадают вишни

и макак в детройте переводят под крышу

 

Когда в густом саду

когда в густом саду когда в тенистом

я вызывал тебя условным свистом

сойти к реке где нам луна светла

когда к утру мы первых птиц кормили

я ни на миг не сомневался в мире

что он таков как есть что он всегда

 

как мы играли там в эдеме дети

нам верилось существовать на свете

он состоял из лета и весны

какие липы нам цвели ночами

и каждый знал что завтра нет печали

наступит день где мы опять верны

 

теперь река за плесом половины

уходит в рукава и горловины

слепые липы угнаны в пургу

мир выстоял но уцелел не очень

дороже прежнего но так непрочен

он весь река а мы на берегу

 

там на холме все светит в сад веранда

я посвищу тебе моя миранда

до первых зорь пройдем в последний раз

где тени прежних птиц над нами грустно

и на глазах прокладывает русло

прекрасный новый мир уже без нас

 

Чумели яблочные полустанки

Это из древнеримской жизни. Дело в том, что в то время, когда я стихов не писал, я работал над пространным незаконченным повествованием из древнеримской жизни. В связи с этим прочитал кучу книг и даже латынь выучил — не так, чтобы на ней петь и говорить, но по крайней мере читать. Эта тема давно меня занимала, и в частности я люблю древнеримскую поэзию — Овидия, Вергилия, Катулла, у которых кое-что переводил. И вот это стиховорение — оттуда.

чумели яблочные полустанки

империя изнемогала в грязь

под насыпями ссыльные весталки

окучивали гравий матерясь

мельчали козы в паузах поездки

платаны гневно реяли в огне

трибун спросил силен ли я по-гетски

и я признался что уже вполне

 

когда настанет страх и время острым

созвездиям пересмотреть года

мне подадут к порогу mare nostrum

о θαλασσα черна твоя вода

скупа на север смерть второго сорта

куда белеют призраки берез

пусть горькое оно до горизонта

но за него недорог перевоз

 

здесь смерть как жизнь и сон об этих сестрах

прочь прошлое как в обморок проем

всей памяти что юлию на рострах

на все четыре ставили втроем

давайте издали прощаться летом

сдавать в казну пожитки в узелке

чем проще жизнь тем вся она об этом

элегия на гетском языке

 

еще вина и выпьем за отвагу

обычай учрежденный для мужчин

вброд через ахеронт на стикс в атаку

но есть любовь я лишь любви учил

дороже жреческих жезлов и грамот

пора домой живым земля тесна

всей мудрости здесь amo amas amat

люби легко так я любил всегда

 

Рождественская ода

Поэты многие пишут о Рождестве. В основном, конечно, известен этим Бродский. Я не берусь судить о том, была ли у Бродского вера и какая — у меня ее нет, я атеист, — но меня взяли завидки, потому что вообще-то я люблю этот праздник. В Америке я его полюбил  — не в силу его христианского содержания, а из-за того, что он веселый и детям нравится.

Все жалуются, что он слишком коммерческий, но для детей он всегда был коммерческим  — потому что это подарки, потому что елка. А под елкой фигурки евангельских персонажей, «Книга», по крайней мере, у католиков. И вот стихотворение под названием«Рождественская ода», которое написано атеистом.

как нас мало в природе чем свет сосчитал и сбился

в большинстве своем кворум из мрамора или гипса

а какие остались что в бостоне что в москве

кто в приюте для странников духа кто с круга спился

собирайтесь с аэродромов по мере списка

вот проснешься и думаешь где вы сегодня все

 

состоимся и сверим что мы кому простили

на коре зарубки круги на древесном спиле

только день в году для кого эта ночь темна

а потом как в лувре друг другу в лицо полотна

потому что раз рождены то бесповоротно

нежные словно из звездной пыли тела

 

это хвойное небо под ним пастушки коровки

всех хвостатых и без бегом достаем из коробки

старичок с топориком ослик и вся семья

с колыбели как мы добыча клинка и приклада

как умел любил и не ведал что бог неправда

мы убили его и живем на земле всегда

 

даже веру в фантом за такую любовь заочно

мы прощаем ему то есть я совершенно точно

как обязан прощать а другие поди пойми

вот у люльки кружком в канители в крашеной стружке

человечки-венички плюшевые игрушки

да сияет сегодня всем звезда из фольги

 

в этом сонме зверей рождество твое христе боже

так понятно живым и с судьбой человека схоже

соберемся по списку когда истекает год

заливает время запруды свои и гати

и две тысячи лет нам шлет дитя на осляти

если бога и нет нигде то дитя-то вот

 

скоро снова к столу простите что потревожу

я ведь сам пишу как привык то есть снявши кожу

лоскуты лица развесив перед собой

те кого уместил в вертеп в еловую нишу

это вы и есть а то что я вас не вижу

не толкуйте опрометью что лирник слепой

 

праздник прав а не святочный бог когда-то

наши дети в яслях и гусеницы и котята

минус мрамор и гипс но в барыше любовь

у истока вселенной подсмотрев это слово

я с тех пор как двинутый снова о ней и снова

и не стихну пока язык не ободран в кровь

 

В сердцевине жары

Это стихотворение уже откровенно биографическое, и этого не скроешь. Я его как бы написал на свой отъезд с расстояния в 30 лет.

в сердцевине жары стеклянная вся среда

преломила в кадре прежние дни недели

получилось так что я исчезал без следа

возникали друзья но на глазах редели

в том краю где у матери было две сестры

незапамятной осенью астры в саду пестры

деревянный дом где все как одна на идиш

и дряхлела овчарка слепая на левый глаз

там теперь никого из них никого из нас

я ведь так и думал я говорил вот видишь

 

в том последнем стакане зноя в канун огня

нас теснило к столу и от пойла зрачки першили

я бросал без разбора любых кто любил меня

только взгляд к этим лицам лип насовсем как пришили

если быстро проснуться поверю пусть не пойму

в том краю где уже никаких сестер никому

в самом месте где астры протерта ногтем карта

деревянный день только идиш из уст немой

во дворе овчарку звали рекс или бой

я ведь знал наперед я и жил-то с низкого старта

 

под реховотом горьким я тебя хоронил

эти тридевять царств песок с высоты соколиной

здесь бывает северный рыхлый наш хлорофилл

не дает кислорода и слабые дышат глиной

но чтоб рано не ожили марлей подвяжут рты

треугольником сестры в острой вершине ты

по бокам ни гу-гу на иврите кто-то

если правда горнист просигналит последний миг

тот кто алчно из туч наводил на нас цифровик

отопрет свой альбом и покажет фото

 

под крылом опустев страна простирает огни

к некрасивому небу которое знал и бросил

не снижаясь лайнер скребет фюзеляжем о пни

если врежутся в трюм спастись не достанет весел

по бельму напоследок друга узнав во враге

я на идиш шепну подбежавшему рекс к ноге

он остался один где бельмо проступает картой

где в безлюдных лесах словно князь на тевтона рать

собирает миньян но не может никак собрать

очумевший от бездорожья кантор

 

абеляр элоизе

Вот такое стихотворение с потугой на философию, что ли.

абеляр элоизе вот что спешу напомнить

из пустого ковша порожнего не наполнить

если взять утомленных пеших в зной у колодца

то что было уже к тому и прибавится столько

только тем кто не станет пить вода достается

но умножится жажда тех в ком все пересохло

в честном диспуте праздную спесь одолеет самый

терпеливый и чистому сердцем весь мир отчизна

без труда обойдет капканы универсалий

кто стоит на торной дороге номинализма

ибо истина отпрыск упорства а не каприза

вот что следует помнить дитя мое элоиза

 

элоиза в ответ абеляру спасибо отче

я могла бы сама но у вас получилось четче

я вчера у часовни для вас собрала ромашки

потому что другого подарка найти не в силах

жалко мать-аббатисса нашла в рукаве рубашки

раньше было их больше но не таких красивых

и еще я писала по-гречески вам записку

но сестра донесла и велели впредь на латыни

а латынь проста не пристала такому риску

как нас жаль что мы перестали быть молодыми

раньше я гуляла и дальше к ручью и вязу

там теперь собаки с мусорных куч с цепи ли

иногда я плачу но это проходит сразу

ваши мудрые письма меня почти исцелили

если трезво взглянуть пожилые ведь тоже люди

даже если погасли глаза и обвисли груди

даже если рассудок прочь от беды и скуки

почему они что они сделали с нами суки


Книга

Вот ещё такое, тоже псевдобиографическое. В конце концов, пишешь о людях, но я последние годы старался избегать первого лица в стихах — его легко заменить третьим. Или, если я писал от первого лица, то не обязательно имел в виду себя — какого-то человека, может быть, похожего на себя. Это стихотворение называется «Книга».

он поднял книгу бьющую огнем

где ни откроет вся она о нем

ну в точности как было вот холера

вот только дымно и зола во рту

он из костра достал ее в саду

она там вместе с листьями горела

 

сперва игрушки все наперечет

соседка с нижнего у вас течет

уроки детства о вреде и пользе

совсем забыл про этот выпускной

да правда было в обнинске с одной

и вся неправда что случилась после

 

она в огне ему невмоготу

еще немного думает прочту

зрачки как студень из орбит сочатся

пусть сиплый кашель как сверло в груди

не каждый день случается поди

с такой печальной книгой повстречаться

 

вот занялись последних два листа

теперь обложка черная пуста

где только что бежала жизнь живая

он ей велеть не может повтори

и так стоит еще минуты три

обугленных фаланг не разжимая

 

Гости

Есть такой как бы жанр, — ну, поджанр,  который я очень люблю и которым я часто пользовался — научно-фантастическая поэзия. Мне странно, что так мало людей к этому прибегают. Известные, конечно — это Федя Сваровский и Маша Галина. И вот я тоже свою реплику внёс. Это стихотворение называется «Гости».

когда небо меняет свое положение

пряча солнце за край окоемного рва

наши мыши в квартире приходят в движение

хоть и малолитражные но существа

 

объясняются шепотом писком вполголоса

быстрым бисерным шагом спешат вдоль стены

столько тысячелетий как в гости из космоса

прилетели и бедные не спасены

 

кто за клейстером в путь кто за крученым кабелем

между ушками пара доверчивых глаз

а мы мучаем их хирургическим скальпелем

или адской отравой изводим как класс

 

этот серенький жизнь на кожевенной фабрике

положил и с хвостом его старость смешна

но по-прежнему прадед в потертом скафандрике

на портрете под полом висит как мечта

 

денег нет и живут без имущества голыми

сыр небесный простыл за парсеками тьмы

так зачем мы их пичкаем в жопки уколами

и не любим плохие по-моему мы

 

совесть кровоточит и болит бессознательно

где мышиная родина песни о ней

вечно шепотом а просыпаются затемно

по ночам когда отчие звезды видней

 

последний конвой

И вот ещё стихотворение, это уже из самых последних. Оно тоже в научно-фантастическом жанре, и из Античности, и силлабика — так сказать, квинтессенция моего метода. И оно дало название моей последней книге, которая называется «Последний конвой».

анаксимен в письме пифагору я слышал

раз уж беремся за щекотливую тему

что многомудрый капитан наш фалес вышел

с рабыней к меандру за городскую стену

 

сказал-де ей что хочет взглянуть на светила

за старой фермой где русло петляет криво

бестолковая фракийка не уследила

так воздев чело к звездам и шагнул с обрыва

 

лет был довольно изрядных ну на хрена ты

без страховки если хворь в организме шатком

это у него были все координаты

и условный код для коммуникаций с шатлом

 

может статься они вообще не прилетали

жабы у них в экипаже да аксолотли

так и вижу скопом силятся понять та ли

это планета и весь хренов космос тот ли

 

нам досократикам лучше держаться вместе

вращайся ветхий купол скрипите колеса

возможно навестят лет еще через двести

а до тех пор философствуй хоть кровь из носа

 

пифагору лишнего объяснять не надо

и без того время стиснуто как пружина

скафандр мешком на шесте укротитель сада

отваживает дроздов от груш и инжира

 

никаких спасателей не вышлет контора

в бедный мир где так философы нелюбимы

вон за изгородью вся гопота кротона

ножи наготове наперевес дубины

 

мат во дворе столбом в кухне гремит посуда

из окна бечевка с парусными штанами

нас уже никогда не заберут отсюда

никто уже больше не прилетит за нами

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.