19 марта 2024, вторник, 05:20
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

Бродский за границей. Империя, туризм, ностальгия

Издательство «Новое литературное обозрение» представляет книгу финского филолога и историка культуры Санны Турома «Бродский за границей. Империя, туризм, ностальгия» (перевод Дениса Ахапкина).

Высланный властями из Советского Союза в 1972 году и удостоенный Нобелевской премии 15 лет спустя, Иосиф Бродский во многом продолжал великую традицию поэта-изгнанника. Однако годы, проведенные вдали от родины, не сделали его затворником. Хотя он так и не вернулся в свой любимый Ленинград, он мог свободно путешествовать по миру и писать о нем. В центре внимания автора монографии — анализ стихов и эссе Бродского о Мексике, Бразилии, Турции и Венеции. В стремлении оспорить сложившиеся представления о Бродском как ведущем эмигрантском поэте и наследнике европейского модернизма, Санна Турома погружает исследуемые материалы в непривычный контекст современного травелога. Автор видит в путевых заметках Бродского его реакцию не только на свое изгнание, но и на постмодернистский и постколониальный ландшафт, изначально сформировавший эти тексты. В своих латиноамериканских стихах Бродский прибегает к жанру иронической элегии, отвергая таким способом постколониальные реалии Мексики. В эссе о Стамбуле поэт вступает в противоречивый спор об ориентализме, опираясь на привычное представление о России как о месте, где Восток встречает Запад. А Венеция, эталонный туристический город, становится для Бродского местом переосмысления его лирической сущности. Турома прочерчивает ранее не исследованную траекторию эволюции поэта от одинокого диссидента до прославленного литератора и предлагает новый взгляд на геополитические, философские и лингвистические предпосылки его поэтического воображения.

Предлагаем прочитать отрывок из главы, посвященной Венеции.

 

Восприятие Венеции в эссе Бродского вырастает из венецианского дискурса, появившегося в конце XIX века, когда идея Венеции как «мирового культурного наследия» распространилась в европейских, американских и русских образованных кругах общества. Джон Пэмбл возводит истоки этого дискурса к 1880-м, когда группа британских критиков и историков искусства начала кампанию за сохранение собора Святого Марка и призвала ведущих европейских и американских писателей и художников присоединиться к ней. Ивана Тургенева просили поддержать кампанию в России, а критик Владимир Стасов писал о ней в петербургских газетах. Как показывает Пэмбл, это был тот самый момент, когда отношение к Венеции в Европе изменилось. Воспринимавшаяся до этого как экзотические руины, куда лишь немногие могут попасть неудобным водным путем, Венеция превратилась в место, куда многочисленные туристы устремились на поездах, чтобы восхититься городом, посокрушаться о его упадке и призвать к сохранению его «подорванного величия». Венеция стала «нашим городом», как писал Генри Джеймс в своей книге очерков «Итальянские часы». Она превратилась в памятник «мирового культурного наследия», сохранение которого важно не только для итальянцев, но и для всех культурных европейцев и американцев. Пэмбл заключает: в начале XIX века Венеция воспринималась как странные и депрессивные развалины, которые могли выглядеть красивыми только с расстояния или в лунном свете. В конце столетия даже самые разборчивые и чувствительные зрители не только оказались способны, но жадно стремились рассмотреть эти руины в деталях. Возник миф о преображении, коренящийся в эзотерических культах живописи и литературы, а когда эти культы устарели, элитарное представление о Венеции превратилось в клише для среднего класса. Миф продолжал жить, представляя словесные и художественные образы для рекламы, журналистики и массовой культуры[1].

Эти изменения в восприятии Венеции были связаны и с развитием туризма. Поворотной точкой стал 1846 год, когда город оказался соединен с материковой частью виадуком. В 1857 году была построена железная дорога, а после 1871-го, когда был проложен Мон-Сенисский тоннель — первый железнодорожный тоннель через Альпы, фраза «орды туристов» стала клише путевой журналистики. В начале 1880-х Лидо был превращен в пляжный курорт[2]. Эта «диснейфикация» Венеции «лишила ее мифа о современном политическом значении», как пишет о городе другой современный автор, была основанием для приписывания ей роли центра «мирового культурного наследия», стирающей представления о социальных реалиях и политических переворотах, которые вели к европейским конфликтам начала века[3].

Взгляды русской интеллигенции конца XIX — начала XX века также отразили это представление о Венеции как объекте мирового культурного наследия. Василий Розанов, шокированный новостью, что кампанилла собора Святого Марка, знаменитая колокольня XII века, неожиданно обрушилась 14 июля 1902 года, отразил это в заметке, напечатанной в петербургской газете «Новое время» через десять дней. «Золотистая Венеция» Розанова, включенная позже в его «Итальянские впечатления», показывает чувство одновременно личной и общественной потери. Венеция и кампанилла были символами европейской цивилизации, сравнимыми с памятниками Древней Греции:

Падение башни св. Марка в Венеции разрушило мою мечту еще раз увидеть этот город… Перенесите Василия Блаженного в Лондон или особенно в Нью-Йорк, и он не только испортится сам, но и испортит ту площадь, на которой вы его поставите. Это же можно сказать о башне… С падением башни навсегда испортилось единственное по красоте, значительности и воспоминаниям место на земном шаре — площадь св. Марка. Боль не в ее исчезновении, а в том, что площадь эта вдруг потеряла тысячелетний свой вид. Необходимость ее восстановить — абсолютна. Для европейской цивилизации потерять площадь св. Марка — то же, что Афинам потерять Пропилеи или статую Афины Промахос на Акрополе. Совершенно можно допустить идею всемирной подписки на восстановление этой башни, непременно в прежних размерах, в полной копии с древнего[4].

Ко времени падения кампаниллы Венеция стала признанным туристическим местом для многих русских, путешествующих в Италию. Сам Розанов побывал здесь за год до этого, и он был лишь одним из многих художников и писателей, позднее ставших классиками русского модернизма, которые посетили Венецию на рубеже столетий. Художник Михаил Врубель был здесь и срисовывал византийские мозаики в 1884 году, поэт Иннокентий Анненский приезжал в 1890-м, Чехов путешествовал в Венецию в 1891-м и провел здесь некоторое время с Дмитрием Мережковским и Зинаидой Гиппиус, лидерами русского символистского движения. В письме брату Чехов замечает: «Мережковский, которого я встретил здесь, с ума сошел от восторга. Русскому человеку, бедному и приниженному, здесь в мире красоты, богатства и свободы нетрудно сойти с ума»[5]. Художественный и литературный критик Петр Перцов впервые приехал в Венецию в 1894 году. Его популярные статьи о венецианском искусстве и архитектуре в 1905 году были напечатаны отдельной книгой под названием «Венеция»[6]. Александр Бенуа, главный идеолог движения «Мир искусства», был здесь впервые в свадебном путешествии в 1894 году и возвращался много раз. Сергей Дягилев начал приезжать в Венецию в 1890-х, и здесь он умер в 1929 году. Многие замечательные русские поэты также были среди венецианских туристов. Михаил Кузмин был тут в 1897 году. Валерий Брюсов — в 1902 и 1908-м. Александр Блок — в 1909-м. Андрей Белый — в 1910-м. Владислав Ходасевич работал в Венеции как гид в 1911 году. Анна Ахматова и Николай Гумилев приехали в свадебное путешествие в 1912-м. Молодой Борис Пастернак приезжал сюда из Германии в 1912 году и позже написал об этом в эссе «Охранная грамота». И даже Марина Цветаева мельком побывала в Венеции во время медового месяца с Сергеем Эфроном[7].

Все эти поездки и путешествия внесли свой вклад в русскую литературную и художественную венециану. Они были встроены в корпус стихов и поэм о Венеции, представленный русскому читателю поколение назад поэтами XIX века. Помимо Пушкина, который никогда не был в Венеции, но заставил своего Онегина мечтать о Бренте на берегах Невы, вклад в русский венецианский канон XIX века сделали такие авторы, как князь Вяземский, который написал около сорока стихотворений, относящихся к его двум поездкам в Венецию в 1850-е и 1860-е, Каролина Павлова, Фёдор Тютчев, Аполлон Григорьев, Алексей Апухтин и Иван Козлов, который хоть и не был здесь, но в своей «Венецианской ночи» (1825) уловил суть русской романтической венецианы с отсылками к Байрону и образами луны, гондол, баркаролы и Торквата гармонических октав. Это стихотворение также известно как романс на музыку Михаила Глинки и отзывается во многих русских стихах о Венеции[8].

Инсаров, герой романа Ивана Тургенева «Накануне», умирает в этом городе, предвосхищая притягательный для эпохи fin de siècle мотив смерти в Венеции. Такие произведения рубежа веков, как пьеса Кузмина «Венецианские безумцы», поэтический цикл Блока «Венеция» и стихи Брюсова, вырастают из предшествующей традиции и ложатся в основу литературных и художественных конвенций описания Венеции, образующих романтический миф об эзотерическом и эротическом «городе желания». Более трезвый подход мы видим в стихотворении Гумилева «Венеция» (1912), в котором поэт вступает в полемику с позиций акмеизма с символистом Блоком, с помощью пародийной отсылки к его венецианскому циклу утопив в канале лирического героя[9]. Стихотворение 1912 года Анны Ахматовой также называется «Венеция», предлагая бесстрастные размышления о туристической Венеции. Ходасевич также смотрит на русский венецианский канон без экзальтации. В стихотворении «Брента» (1920) он удивляется, как эта узкая и невзрачная река могла привлечь внимание стольких поэтов — объект его иронии прежде всего пушкинские строки: «Адриатические волны! О, Брента!» в «Евгении Онегине». Ходасевич дистанцирует себя от предшественников, сосредоточившись вместо многократно описанного пейзажа гондол и полных лун на деталях обыденной венецианской уличной жизни, как, например, в стихотворении «Нет ничего прекрасней и привольней…»[10].

Венеция завоевала воображение русских поэтов начала XX века, но книгой, завоевавшей наибольший успех у читателей и ставшей главным дореволюционным путеводителем по Италии, были «Образы Италии» (1911) Павла Муратова. Книга одновременно отразила и изменила существующий взгляд на Италию[11]. Венеция была первым и последним пунктом путешествия Муратова. Вслед за британскими авторами, на которых он ориентировался, — Уолтером Патером и Джоном-Аддингтоном Саймондсом (самым влиятельным викторианским венетофилом), — Муратов представляет русским читателям венецианское искусство и архитектуру и предлагает взглянуть на живописные виды того, что он называет «другой Венецией» — города руин и непарадных каналов. Помимо этих путевых заметок и посвященной ей поэзии, Венеция также занимает прочное место в петербургском воображении рубежа веков благодаря параллели между двумя городами, которая, как показывает В. Н. Топоров, к началу XX века становится «культурным клише». Эта параллель основана на чувстве «собственной обреченности, заката, "катакликтичности" — смерти», приобретая эсхатологический оттенок, быть может, наиболее запоминающийся в книге Мандельштама «Tristia», где апокалиптическое видение умирающего «Петрополя», классического пушкинского Петербурга, соотносится с меланхолическим образом умирающей Венеции в стихотворении «Веницейской жизни мрачной и бесплодной…». Это позднее, но, быть может, лучшее в русской литературе воплощение Венеции fin de siècle, созданное на расстоянии с использованием библейских образов и отсылок к искусству Возрождения — экфразис Мандельштама относится не только к Венеции, но и к картине венецианца Тинторетто «Сусанна и старцы». «В 1920 г. Мандельштам увидел П[етербург] как полу-Венецию, полу-театр» — цитирует Анну Ахматову В. Н. Топоров[12].

Бродский, как он пишет в «Набережной неисцелимых», познакомился с русским венецианским каноном через литературу (переводы Анри де Ренье, сделанные Кузминым) и вещи (открытки, сувениры). Хотя эссе написано по-английски, оно отражает позицию советского русскоязычного поэта. Русский культурный опыт входит в текст благодаря многочисленным отсылкам к встречам русских с Венецией. Начало эссе вызывает в памяти приезд Пастернака в Венецию, описанный в «Охранной грамоте», а пастернаковское стихотворение цитируется чуть позже («Пастернак сравнил его [город] с размокшей баранкой»). Хотя из истории поездок автора в Венецию складывается нарратив, в котором он прибывает из Европы или Америки, — первый раз, вспоминает Бродский, он прилетел из Детройта, — позиция повествователя конструируется, как если бы он прибывал в город с другого направления, через муратовские «золотые ворота Венеции». Автор живет на Западе и работает в американском университете, но его впечатления от Венеции даны через призму его «прежней реинкарнации», как он называет жизнь в Советском Союзе.



[1] John Pemble, Venice Rediscovered (Oxford: Oxford University Press, 1995), 1, 140–165.

[2] Ibid., 15.

[3] Европейский дискурс XIX века о Венеции не был напрочь лишен политического подтекста. Даже если сама Венеция не играла уже политически значимой роли на карте Европы, ее историческое могущество всё еще имело символическое значение. Сравнение тогдашней Британии с Венецией, бывшей когда-то господствующей морской державой, работало как оправдание некоторых викторианских взглядов. Британская империя fin-de-siècle должна была исчезнуть, как исчезла Венецианская республика (Pemble, Venice Rediscovered, 100–109). Тем временем в Италии Габриеле д’Аннунцио сделал «прекрасную Венецию» (Venezia la bella, как он ее называл) краеугольным камнем своей ностальгической декадентской эстетики. Он выступал против строительства транспортного моста в Венецию и был противником любой реставрации, которая скрывала следы действия времени. Его трагедия «Корабль» (1908) воспела основание Венеции, и именно в Венеции он писал свои националистические речи во время Первой мировой войны. Как ответ на эстетизацию Венеции, предпринятую д’Аннунцио и другими авторами, Филиппо Томмазо Маринетти, выступавший против старой Италии и ее городов, провокационно призывал разрушить венецианские дворцы и засыпать их обломками каналы (Venice Rediscovered, 158–165).

[4] Эссе Розанова, опубликованное 24 июля 1902 года в «Новом времени», было впоследствии включено в его «Итальянские впечатления». См.: Розанов В.В. Собрание сочинений. М.: Республика, 1994. Т. 1. Среди художников: Итальянские впечатления / Ред. А. Н. Николюкин. С. 115–122. См. также заметку Розанова «К падению башни Св. Марка», написанную примерно тогда же и включенную в это издание (с. 122–124).

[5] Чехов А. П. Полное собрание сочинений: В 30 т. Письма. Т. 12. М.: Наука, 1976. С. 202.

[6] Перцов П. Венеция. СПб: Герольд, 1905.

[7] Для этого краткого обзора я использовала следующие книги: Hinrichs, In Search of Another St. Petersburg; Кара-Мурза А. Знаменитые русские в Венеции. М.: Независимая газета, 2001; Гиппиус З. Живые лица. Тбилиси: Мерани, 1991. Т. 2. Воспоминания; Justin Doherty, Acmeist Perceptions of Italy // Literary Tradition and Practice in Russian Culture / Ed. Valentina Polukhina, Joe Andrew, and Robert Reid (Amsterdam: Rodopi, 1993), 106–121.

[8] О русском романтическом каноне Венеции см.: Лосев Л. Реальность зазеркалья: Венеция Иосифа Бродского // Иностранная литература. 1996. № 5. С. 226; Hinrichs, In Search of Another St. Petersburg, 20–41. О Венеции в европейском романтизме см.: Carlo Pellegrini, ed., Venezia nelle letterature moderne (Venice: Instituto per la collaborazione culturale, 1955); Franco Meregalli, Venice in Romantic Literature // Arcadia 18, № 3 (1975): 225–239. О Байроне и Венеции см.: Tony Tanner, Venice Desired (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1992), 17–66.

[9] Этот поэтический диалог рассматривают в своих работах Жорж Нива (Georges Nivat, l’Italie de Blok et celle de Gumilev // Revue des etudes Slaves 4 (1982): 697–709) и Самуил Шварцбанд (Samuil Schwarzband, Aleksandr Blok and Nikolaj Gumilev // Slavic and East European Journal 33, № 3 (1988): 373–286. См. также: Doherty, Acmeist Perceptions of Italy; Флакер А. Венецианские литературные ведуты (Russian Literature 43 (1998): 149–158); Anna Lisa Crone, Blok’s «Venecija» and Molnii iskusstva as Inspiration to Mandelstam: Parallels in Italian Materials // Aleksandr Blok Centennial Conference / Ed. Walter N. Vickery (Columbus, Ohio: Slavica Publishers, 1984), 73–88.

[10] Ходасевич В. Стихотворения. С. 97, 299.

[11] Об «Образах Италии» Муратова см.: Patrizia Deotto, Impressioni, dipinti, visioni: l’Italia nell’immaginario russo // Europe Orientalis 15, № 2 (1996): 51–76.

[12] Топоров В. Н. Италия в Петербурге // Италия и славянский мир: Советско-итальянский симпозиум in honorem Professore Ettore Lo Gatto. М., 1990. С. 66.

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.