10 мая 2022 года умер журналист и писатель Игорь Свинаренко. О причинах смерти не сообщается. Как написал журналист Сергей Николаевич в своей социальной сети: «Знаю, что он долго болел».
Свинаренко родился в 1957 году в Мариуполе. Окончил журфак МГУ в 1980 году, работал корреспондентом и обозревателем в различных изданиях, в том числе в «Коммерсанте», «Собеседнике» и «Комсомольской правде». До 2008 года издавал в России журнал «Медведь» (основан в 1995 году).
В числе его книг — «Записки репортера», «Записки одессита», «Ну, Америка», «Донбасс до», в соавторстве с Альфредом Кохом — «Ящик водки». В 2021 году вышел его роман «Тайна исповеди».
Редакция Полит.ру выражает соболезнования родным, близким и читателям Свинаренко. В Полит.ру вышло множество его интервью и очерков. Вот, например, один из них — «Круче любви», о друге из Одессы, который пожелал остаться неназванным.
Мой бывший друг и партнер Юра как-то познакомил меня с замечательной девушкой, она была балериной у нас в Одесском оперном. Она была очень хорошая, какая грудь, что ты! Балерина меня добила тем, что ночью начала мне рассказывать про Жизель — и не могла остановиться часа два. Это привело к тому, что, когда я приехал в Москву в свою аспирантуру, я стал ходить смотреть все спектакли, поскольку у Таты, с которой я познакомился сразу по приезде (об этом чуть позже), был вход в Большой театр. Нас пускали, а дальше сами. Можно было смотреть с балкона, стоя, а сажали нас редко.
Сам знаешь, с юга было тяжело приезжать в Москву в начале сентября, после каникул. Там до сих пор лето, загар не успел сойти, еще плещется ласковое море и будет плескаться как минимум месяц, а тут — низкое серое небо... Надеваешь свитер и понимаешь: вот и лето прошло, словно и не бывало...
В общаге я бросил вещи и сразу поехал в «Современник», на лишний билетик, с товарищем, он был лучший актер нашего театра аспирантского, для которого я писал пьесы. Приезжаем на Чистые пруды, стоим, надеемся... К нам подходит довольно роскошная девица и говорит:
— Вот у меня есть билет один.
Я, как дурак, говорю:
— А я с товарищем.
— Ну, а билет-то у меня только один!
— Но товарища-то неудобно бросать.
— Ну, жалко...
Она говорит:
— Вижу, вы театрал. А книги любите? Я книгами хорошими очень интересуюсь.
Я тупо рассказал о своей любви к книгам, не понимая, что она меня попросту кадрила. Уже мне было 28 лет, а я всё был дурак. Она говорит:
— А можно ваш телефон взять? Ну, насчет книг чтоб созваниваться, когда будут хорошие.
Дал я ей свой телефон в общаге. Книги же — дело хорошее... И кино еще я любил, да. А скоро приехала ко мне балерина та из Одессы. Мы с ней замечательно провели время, она уезжает — и вдруг... Мне позвонила эта девушка, любительница книг:
— Давайте же встретимся, я книжками интересуюсь, как вы знаете. Я вам говорила уже.
Где-то мы встретились с ней в метро. Пришла она почему-то без книг, ну понятно, они тяжелые, да и дорогие! И говорит:
— Идем где-нибудь посидим, что ли.
Мы зашли в какое-то кафе, выпили там кофе, я, надув щеки, говорил про умное, как обычно, щеголял знанием французской поэзии, шпарил наизусть, сравнивал разные переводы.
Выходим из кафе — и она спрашивает:
— Что ж мы, расставаться на самом интересном месте, когда только начали про Les Fleurs du mal? Хотелось бы продолжить. Не съездить ли нам в Новые Черемушки? Это недалеко, там есть уютное местечко...
Мы приехали туда, зашли в квартиру, она говорит:
— Тут есть дринки хорошие.
Я сразу насторожился, услышав про хорошие дринки, это странно звучало тогда. Она попыталась открыть бар, где вроде была выпивка, но не смогла, ключа не нашла. Стало ясно, что это не ее квартира.
— А чья?
— Да мы с подругой снимаем.
Я решил, что она валютная проститутка. А что еще думать? Еще думал я про то, что на таких девушек денег у меня нету. С такими я прежде не встречался.
В итоге мы попытались заняться сексом стрезва, но всё было очень плохо, нехорошо получилось. Но потом я стал с ней встречаться, и как-то с сексом наладилось.
Встречались мы уже не на конспиративной квартире, а у нее дома, на Каховской, один квартал от метро. В перерывах она рассказала мне свою жизнь. Родители ее познакомились на фронте, потом умерли, воспитывала ее бабушка. Сама она работала секретаршей и там вышла замуж за какого-то профессионального комсомольца, родила, развелись, обычная история.
Когда у нас это началось, то балерину я, к сожалению, вынужден был оставить. Так бывает: то у тебя никого нет месяц, два — и вдруг две классные бабы... Я, значит, свободен. А она говорит:
— Я несвободна.
— В каком смысле — несвободна? Ты с мужем же развелась?
— Да при чем тут муж! Есть человек... Он в апреле уехал. Я с ним познакомилась пару лет назад. Он тоже спекулянт.
Она, как оказалось, жила спекуляцией и не была, как я сперва опасался, путаной...
Проблема была в том, что бывший муж не дал ей разрешение на вывоз их общей дочки. Для него это был бы крах!
— Дорогая, я против тебя ничего не имею. Но пойми, я только что защитил кандидатскую. По воспитательной работе в духе совецкой всей этой херни. Я доцент на кафедре истории партии. Если я тебе дам разрешение, то автоматом вылетаю из партии и, соответственно, отовсюду, и лишаюсь всех удовольствий.
— Так что же делать? Человек хороший, хочет жениться и увезти меня с дочкой...
— Послушай, выход есть. По нашим понятиям, если ты выйдешь за настоящего иностранца, а не за еврея-спекулянта-эмигранта, то разрешение я тебе смогу дать и без разрушительных последствий. Но это непременно должен быть настоящий иностранец! Француз, немец, даже англичанин... Американец все-таки не очень желателен, давай уж тут перестрахуемся.
И тогда она говорит своему Зорику (он ей часто звонил, они действительно любили друг друга, и, как показала жизнь, любят до сих пор):
— Реши там вопрос! Если так хочешь на мне жениться. Даю тебе на это три года. Если не уложишься — буду считать себя свободной.
Тата решила мне про это рассказать, раз уж у нас возникли отношения. Я сказал, что с этим помочь не смогу, пусть она решает сама. А этот ее Зорик, приехав туда без языка, без гроша, начал в Штатах сворачивать горы. Он ей писал письма, она показывала:
— Дорогая, я уже добился того и этого, у меня уже машина и прочее, и третье-десятое. Всё будет хорошо, я заберу тебя сюда, и мы будем жить долго и умрем в один день!
Сейчас понятно, что это было чудо — что всё удалось. У него был сумасшедший стимул. Он хотел ее вытащить отсюда!
Дочка Таты и комсомольца, которая, сама того не желая, создала проблему, была очень хорошая девочка. Она жила немножко с бабушкой, немножко с нами. Я научил ее читать...
У Таты была подруга с похожей проблемой. (Ее тоже звали Татьяна, но она была не Тата, а Танька). Тоже бывший муж, ребенок, проблема с разрешением. И она встречалась с англичанином. Его звали Джон, с виду он был еврейский портной. Я удивлялся, я ж тогда не знал, как выглядят англичане. А они ж как раз такие, как мы: шнобель соответствующий и все дела.
Англичанин приезжал редко, Таньке было одиноко, и я познакомил ее со своим соседом по общаге.
И вот сосед мой стал ездить к Таньке раз в неделю. Она покупала хорошего бухла в «Березке», пачку дорогих сигарет и делала бутерброды с икрой. Сосед отчитывался передо мной о проделанной работе. Там был такой алгоритм. Часа полтора-два они выпивали и закусывали, он ей рассказывал какие-то истории, а ровно в 22.00 она спрашивала:
— Ну что, стелить, что ли?
— Давай... – отвечал он, к своему удивлению, зевая.
У него было такое ощущение, что они лет 30 знакомы. Потом Танька таки уехала. Судьба ее бывшего русского мужа сложилась очень трагично. Потому что он тосковал очень, ему было одиноко без Таньки, он не мог ее забыть. И как-то он познакомился в метро с каким-то малым (они заговорили про Высоцкого, который тогда как раз умер) и повел его к себе слушать полную коллекцию Семеныча. На месте меломан ударил Танькиного бывшего ножом в спину и вынес из квартиры кассеты и прочее. Раненый выполз на лестничную площадку, стал скрестись в соседскую дверь, доскребся, вызвали «Скорую», но у него уже начался сепсис, и всё быстро было кончено.
Тата была хорошая спекулянтка. Когда мы только начали встречаться, она говорит:
— А у тебя деньги есть какие-то?
— Да есть немного, — я все-таки проработал пять лет на Севере.
— А сколько?
— Ну, тыщи две рублей.
— Так отдай их мне, я буду на них крутиться.
С одной стороны, мне страшно не нравилось, что она спекуляцией занимается. Я всё время воевал с ней на тему «Тебе надо устроиться на работу и восстановиться в институте», как совецкий человек. Я был наивный, и она меня лениво отшивала. Даже смешно вспоминать про это...
С другой стороны, мне было приятно, что за два года мои две тыщи, которые я фактически вложил в ее бизнес, превратились в 5500, и я смог впервые в жизни купить машину.
У нее таки был талант. Была бизнес-хватка. Была такая история, когда я понял, что такое предпринимательство... Зимой я собрался лететь в Братск по своим бетонным аспирантским делам.
— Давай я с тобой полечу! — говорит Тата.
— Почему нет?
Прилетели, сели в аэропорту на такси, пока ехали, она болтала с водителем, расспрашивала его про местные дела, какой товар тут есть. Я не особенно прислушивался к этой болтовне: ну, зачем мне эти истории про бродячих собак?
И потом в городе говорит мне:
— Слушай, а ты сможешь у дяди одолжить денег?
— А сколько надо?
— Ну, тыщу рублей, наверно.
А это были очень большие бабки.
— Ну, буквально, там, на месяц.
А для моего дяди тыща — это были не деньги. Он был зубной техник в Братске! Деловой человек...
И вот она на эту тыщу накупила собачьих шкур у того таксиста. Где он их брал, непонятно. И еще она купила кольцо с бриллиантом, я под него еще взял у дяди полторы тыщи.
В Москве она сдала эти собачьи шкуры в мастерскую, из них нашили роскошных шапок с этикеткой «Полярный волк натуральный» в количестве 45 штук. И по чужим паспортам сдала их в комиссионку, по 130 рублей. На кольце она заработала, ну, тыщу рублей, а на шапках серьезно поднялась! Это оставило ей приятные воспоминания на всю оставшуюся жизнь, и всякий раз, увидев трогательную собачку, она говорила:
— Какая красивая, ну просто шапочная!
Деньги Тата делала на ровном месте, там, где у меня даже и мыслей про это не было.
В 80-м или 81-м на Лубянке шла серьезная реконструкция, там расширяли подвалы. Я бывал на объекте, откуда туда возили бетон. И там, на территории за КПП, был магазин с дефицитом. Я в том магазине просто открыл рот. Там было всё: финские сапоги, бананы, чешские полки — и всё на рубли. Моей фантазии и моего размаха хватило на то, чтоб купить восемь кило бананов, по 1.10, я объелся ими, мне стало плохо, меня стошнило, но потом я снова сел жрать бананы, это ж такой дефицит был! Когда Тата услышала про этот магазин, она в меня вцепилась:
— Делай что угодно, но мне нужен пропуск в этот магазин, любой ценой!
Короче, я всё сделал, она заехала туда и накупила товаров на 800 рублей, всё отнесла в «Березку», а там всё то же самое продавалось за чеки, а чеки шли 1:2. Она еще пару раз туда ездила и тоже подняла деньги приличные, ее знакомые девки там продавали товар за чеки и с ней делились.
Меж тем Зорик ей писал постоянно, ну, не каждый день, но пять писем в неделю она точно получала. Message один: «Девочка моя, мы будем вместе, я тебя вытащу, всё будет ОК, я уже достиг очередной вершины, и близок миг, когда я смогу нанять тебе настоящего иностранца, который приедет на белом коне и на тебе женится». Он посылки ей слал — джинсы, шубы, что хочешь.
А тут я. Тата была раздираема на части. Ее это резало! Она решила всерьез со мной завязать, у нее же Зорик, и познакомила меня с одной киноактрисой, в то время модной. У меня с ней начался какой-то более или менее интересный роман. Когда Тата поняла, что это зашло далеко, она тут же это всё поломала. (Мне после много лет было неловко перед это киноактрисой. Спустя годы я попытался это исправить, но всё стало только хуже. Кончилось тем, что она мне дала по роже, заслуженно причем).
Рассорила она меня с актрисой и говорит вся в слезах:
— Ты меня никогда не любил. Если б любил, ты б на мне женился!
— Послушай, ты сидишь на двух стульях, ты крутишь-вертишь, разрываешься на части. Я понимаю. Но если ты хочешь, чтоб я честно сказал свое мнение, то вот оно: там тебе лучше будет. А тут — что я тебе могу предложить? Ну, защищусь, поеду в Братск, к черту на рога. Там солнца нет. Но зато какие-то деньги, Север же... Ты разве хочешь туда уехать?
— Ну да, ты прав... И там же нету «Березки». Где я там буду вещи покупать?
И заплакала.
Потом поплакала и говорит:
— Я всё равно хочу остаться с тобой! Ну и пусть Север...
И тогда я пошел поставил штамп о разводе. Развелся-то я давно, а штампа не было. И мы с Татой подали заявление. Жениться! Но Зорик же продолжает звонить. У нее нервный срыв, у нее какие-то припадки. Как-то вдруг стало ясно, что мы не поженимся, мы перестали про свадьбу говорить. Зорик звонит, а кто еще, звонки такие особые, межгород и бери выше. А она не подходит к телефону.
В один из дней я снял трубку.
— Это Игорь?
— Да.
— Знаю про вас. А я Зорик, вы, наверно, слышали про меня. Вы знаете, сейчас решается всё, для чего уехал. Я пахал три года. Но я не могу с Татой поговорить, она не подходит к телефону. Уже два месяца. Я вас прошу — понимая, что это всё звучит дико, я не должен к вам с такой просьбой обращаться, — если вы сможете, позовите ее под каким-нибудь предлогом к телефону.
И я ей говорю:
— Слушай, это Женька Петрова. Она хочет с тобой поговорить. Что-то срочное.
Она взяла трубку, а я сразу вышел из комнаты и закрыл за собой дверь. Они разговаривали чуть не час. Я думаю, именно этот разговор стал решающим, он ее убедил. И она решилась. Это было правильно со всех сторон! Сейчас, когда прошло столько времени, я просто другого хорошего сценария и не вижу. Я, скорей всего, с ней бы не остался. И вообще не думаю, что я для нее был бы хорошим вариантом.
Мы с ней остались друзьями, довольно близкими. Отношений уж не было, но мы дружили! Таких баб мало, с которыми это возможно.
В 82-м году приехал жених ее, фиктивный, по фамилии Грей. Очень смешной слесарь из Бирмингема. Зорик ему десятку заплатил. Слесарь увидел Тату, какая она красавица, — и захотел ее сделать реальной женой, и деньги вернуть. Но парень просто не рассчитал силы. Кстати, на свадьбу — ну, на регистрацию — он пришел с побитой мордой. Он жил в «Интуристе», и там в лифте попутчики спросили откуда он. Он сказал I'm British, и аргентинцы ему сразу вломили за Фолкленды. Мало ему не показалось.
Потом она уехала. Они со слесарем вылетели в Англию, оттуда в Лас-Вегас, там развелись и сразу поженились с Зориком. Всё получилось!
После она прилетела в Москву — к бабушке и спекулировать. Мы, конечно, увиделись, она уже была с младшей дочкой, от Зорика, она была в курсе, что я тоже собрался эмигрировать, и говорит:
— Знаешь, там на Западе тебе делать нечего. Ты бизнесом заниматься не можешь, а без этого там кранты. Для тебя ведь важна литература, ты пишешь стихи — ну, куда тебе в эмиграцию?
Разговор на этом закончился.
Когда мы выехали и застряли в Италии, я понял, что у нас жопа чистая. Я был в отчаянии. И вот с вокзала в Риме я позвонил в Америку:
— Таточка, я в Италии сижу, никого нет. Не может твой муж мне сделать приглашение?
Иначе меня могли в Огайо отправить или в Арканзас заслать. Не Колыма, конечно, но места депрессивные, гиблые...
Надо отдать Тате должное. Она сказала Зорику:
— Ты знаешь, приезжает очень близкий мне человек. И тебе он не чужой. Если б не он... Ты должен для него сделать всё что сможешь.
Я потом много раз звонил Зорику, collect call, я же ничего не понимал в западной жизни, он мне разъяснял что-то. Думаю, тыщи на три я тогда, в те месяцы, наговорил, но он мне никогда этого счета не предъявлял. За приглашение надо было заплатить тысяч пять, я отказался, потому что отдавать нечем, это были неподъемные деньги. Тогда. Нашел я каких-то очень дальних родственников в Нью-Йорке, всё решилось.
Мы прилетели в JFK в декабре, ночью, была дикая стужа, я такой не помню с 89-го года. Никто нас не встречает. Я иду звонить, нашел телефон, но я не знал, что нужно туда кинуть quarter. Я ничего не понимаю...
Не знаю, что делать, как жить. Вернулся к бывшей жене и к ее сыну, смотрю, с ними разговаривает человек — а это оказался Зорик, он уже приехал.
Потом моя бывшая (одна из бывших) ему предъявила претензии, были свои причины, но я ей сказал:
— Ты знаешь, этот человек навсегда вошел в мое сердце той ночью в JFK. У нас не было денег, нам не к кому было обратиться, негде ночевать — а он забрал нас к себе.
По пути Зорик спросил, отчего у меня такой странный вид и почему я молчу. А у меня дико болел зуб!
— Ну, заедем к дантисту!
И мы приезжаем на Брайтон, становимся прямо под этим сабвеем, который грохочет сверху, моя бывшая (одна из) осмотрелась там — и зарыдала.
Мы идем к доктору. Его фамилия Волк. А я слышал, что там зуб вырвать стоит тыщу, а у меня полторы всего, я наторговал в Италии на самоварах и матрешках.
И Зорик говорит Волку:
— Посмотрите, вот человек только что прилетел в эмиграцию, а у него зуб болит, вдобавок ко всем проблемам!
Волк рвал мне тот зуб минут 40. Тяжелый был зуб, там корни как-то переплелись.
— Сколько с меня?
— А вы правда только что прилетели?
— Да.
— Тогда ничего не надо. Но если у вас появится страховка, зайдите, я с нее сниму деньги.
Мы приехали к Зорику с Татой и жили там три недели. Потом Зорик одолжил мне деньги на первую машину, на съем первой квартиры и на курсы для моей бывшей.
Потом у меня был с Зориком конфликт из-за моей бывшей жены: когда мы разводились, он принял ее сторону и стал заниматься ее делами. Я с ним из-за этого год не разговаривал. А потом он позвонил мне и спросил:
— Ну что, ты меня вычеркнул из жизни?
А как я могу его вычеркнуть?
Никак. Это уже до конца... У человека может быть одна жена, другая, третья, четвертая, и это не считая фиктивных и невест, а такой человек, как Зорик, в моей жизни один. Видите, есть вещи покруче, чем любовь...
P. S.:
— Так, значит, — спрашиваю я, — твое богатство началось с собачьих шкур? С шапок?
— А что, это разве стыдно? А ты вот спроси у президента своей родины, как он шапки воровал! Ха-ха!
— А зато негров он не вешал, как это было заведено в твоей новой стране!
Мы дружно засмеялись и тут же махнули, уже ведь налитые рюмки были в руках, и после сразу, даже не закусив, обнялись по-братски. Что нам президенты? Где мы — и где они...
