19 марта 2024, вторник, 07:33
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

Французский язык в России

Французский язык в России
Французский язык в России

Издательство «Новое литературное обозрение» представляет книгу Дерека Оффорда, Владислава Ржеуцкого и Гезине Арджент «Французский язык в России. Социальная, политическая, культурная и литературная история» (перевод Ксении Овериной).

Стоит ли верить расхожему тезису о том, что в дворянской среде в России XVIII–XIX века французский язык превалировал над русским? Какую роль двуязычие и бикультурализм элит играли в процессе национального самоопределения? И как эта особенность дворянского быта повлияла на формирование российского общества? Чтобы найти ответы на эти вопросы, авторы книги используют инструменты социальной и культурной истории, а также исторической социолингвистики. Результатом их коллективного труда стала книга, которая предлагает читателю наиболее полное исследование использования французского языка социальной элитой Российской империи в XVIII и XIX веках. В ней обсуждаются главные темы российской мысли и литературы и предлагается новый взгляд на влияние и последствия билингвизма на российское общество, на политику, культуру и литературу в Российской империи на протяжении длительного периода. Кроме того, исследование предлагает взглянуть на франкофонию как на общеевропейское явление Нового времени — то есть не ограничиваться опытом одной страны или составляющих ее социальных групп для того, чтобы понять, как языки и соотносимые с ними культуры и нарративы, пересекая национальные границы, могут заимствоваться разными нациями. Книга была удостоена премии Марка Раева за лучшее исследование о России XVIII века и премии Ричарда Геппера за лучшее исследование в области французской культуры и языка (French studies).

Предлагаем прочитать один из разделов книги.

 

Языковая галлофобия в комической драме XVIII века

Недовольство «загрязнением» русского языка французским мы видим в сатирической журналистике, расцвет которой начался в екатерининскую эпоху и продолжался по крайней мере до тех пор, пока императрица не стала опасаться, что такая журналистика может стать не только критикой развращенных нравов, но и инструментом политической оппозиции. Так, среди современных типов, которые высмеивались в журнале Новикова «Живописец», встречается денди, использующий французский сленг, и повеса, говорящий на французский манер1. Однако ни в одной области русской литературы смешение языков не подвергалось столь частому обличению и столь активному осмеянию, как в комической драме, и ни в одном другом жанре указания на обращение к иностранным языкам в России не были настолько распространенными и продуманными2. Популярность комического театрального репертуара указывает на то, что эта тема вызывала интерес на протяжении более чем пятидесяти лет, с середины елизаветинского царствования до александровской эпохи, когда галлофобия усилилась из-за угрозы, которую представляли Французская революция и Наполеоновские войны для образа правления в Российской империи. Безусловно, разные драматурги по-разному изображали русский билингвизм и восприятие французской культуры. И всё же в их произведениях преобладает негативный тон и постоянно встречаются стереотипы, касающиеся языка и национального характера. Чем сильнее становилось чувство русского национального единства, тем чаще драматурги затрагивали такие темы, как опасность следования моде, подражательность русских, поверхностность французской культуры и ее поклонников, необходимость отстаивать свою культурную независимость.

Первыми важными драматическими текстами, в которых высмеивается утрированное использование французского, являются сумароковская комедия в трех действиях «Чудовищи» (1750) и его же одноактная комедия «Ссора у мужа с женой» (также 1750)3. В эпоху Екатерины II другие драматурги по-своему разрабатывали темы, поднятые Сумароковым в царствование Елизаветы Петровны. В пьесе, вероятно написанной в середине 1760-х годов, однако дошедшей до нас лишь в одноактной адаптации, озаглавленной «Русский француз», Александр Григорьевич Карин пытался раскрыть проблему влияния французского языка, французских идей и моделей поведения более объективно4. В ней Карин противопоставляет бестолкового дворянина Пусторечина, который жалеет, что ему пришлось вернуться из Парижа на родину, и достойного Благоразумова, желающего применить знания, полученные за границей, в России5. Карин хочет показать, что бездумное преклонение перед иностранными модами дискредитирует дворян и подрывает уважение к их родине, но рациональное использование достижений более развитой культуры может пойти ей на пользу. Однако в большинстве своем драматурги, писавшие о русской галломании в екатерининскую эпоху, относились к франкофонии с предубеждением. Судя по всему, на многих оказало влияние не дошедшее до нас произведение Ивана Перфильевича Елагина «Жан де Моле, или Русский француз» (1764)6. Еще одним примером однобокого отношения к использованию русскими французского была комедия в одном действии Владимира Игнатьевича Лукина «Щепетильник» (1765), в которой один из транслирующих мысли автора персонажей, Чистосердов, привозит племянника из отдаленной Пензенской губернии в столичную галантерейную лавку. Магазин посещают разные мужчины и женщины, олицетворяющие предполагаемые пороки офранцузившейся элиты. После каждой сцены добродетельные персонажи пьесы (сам щепетильник, Чистосердов и его племянник) комментируют типажи (например, бывший придворный, взяточник, тщеславный писатель), которые только что предстали перед зрителем7. Самая известная из комедий, обличающих якобы существовавшую языковую и культурную зависимость российской элиты от Франции, — это пьеса Фонвизина «Бригадир», законченная в 1769 году. В ней две дворянские пары (бригадир и советник с женами) встречаются, чтобы обсудить помолвку своих детей Иванушки и Софьи, чье имя означает «мудрость». Каждый из мужчин заигрывает с супругой другого. Жена советника и Иванушка, ее будущий зять, также кокетничают друг с другом. После череды недопониманий и замешательств секреты родителей раскрываются, а благоразумие и добродетель, воплощенные в Софье и ее возлюбленном Добролюбове, ждет должная награда8.

Недовольство вредом, который якобы приносили галломания и предпочтение русскими французского языка родному, проникало даже в комическую оперу. В известном произведении Якова Борисовича Княжнина «Несчастье от кареты» (1779) дворянин-франкофил Фирюлин велит своему приказчику Клеману продать нескольких крестьян в рекруты, чтобы достать денег на новую французскую карету для себя и французские головные уборы для своей жены. Клеман, имеющий виды на крестьянскую девушку Анюту, выбирает ее жениха Лукьяна в надежде удалить его из поместья Фирюлина. К счастью для Анюты и Лукьяна, они выучили несколько французских слов у старого барина и обращаются к Фирюлину и его жене «monsieur» и «madame». Это умение вкупе со способностью сентиментальным образом выражать свою любовь убеждает Фирюлина не отправлять Лукьяна в рекруты, а сделать его своим личным лакеем, если он пообещает никогда больше не говорить по-русски9.

В этих и других пьесах встречаются многочисленные насмешки над смешением языков (которое, как мы видели, было — и в общем является — обычным явлением среди билингвов). Уже в 1750 году Сумароков обращается к темам переключения кодов и множественных французских заимствований в первой половине XVIII века, подавая их в комическом ключе. Например, в «Чудовищах» речь Дюлижа пересыпана французскими восклицаниями, такими как «Grand Dieu» («Боже!») и «Quelle pensée! Quelle impertinence!» («Что за мысль! Что за наглость!»), и галлицизмами, такими как «риваль» (соперник), «метресса» (любовница) и «аманта» (любовница)10. В «Ссоре у мужа с женой», где также появляется Дюлиж, снова высмеиваются лексические заимствования, особенно в явлении, изобилующем варваризмами, например (в порядке их появления): «флатируете», «меритирую», «ремаркировать», «дистре», «пансе», «эмабль», «деесса», «эстимую», «калите», «адоратер», «пардонабельно», «резонабельны» («льстите», «заслуживаю», «замечать», «рассеянный», «мысль», «милый», «богиня», «ценю», «достоинство», «обожатель», «простительно», «рассудительны»)11. Немного позже светская дама Дюфиза объясняет Деламиде, дочери заглавных родителей-дворян, почему, по ее мнению, следует говорить «monsieur» и «madame» вместо русских слов «сударь» и «сударыня»:

Вить вместо уборного стола говорят ле тоалет, вместо обоев — tapesserie, вместо простительно — пардонабельно, вместо готовальни — étuit. Да мало ли уж эдаких прекрасных слов в варварской наш язык введено. Когда готовальню étuit называем, так для чего и часы не назвать в русском языке montre? И вместо «да» и «нет» не сказать oui и non? Отчего ж тебе кажется, что monsieur и madame ввести трудно?12

По мысли Дюфизы, эти неологизмы нужны не для того, чтобы передать новые понятия, а просто для того, чтобы заменить русские слова лексикой из более совершенного языка. Высмеивание заимствований и переключения кодов достигает кульминации в макароническом финальном явлении пьесы, когда Дюлиж угрожает разбить слуге нос (он использует глагол «кассирую», произведенный от французского «casser»), а Деламида говорит, что имеет «интенцию» «финировать» «диспут» отца с матерью13.

Подобно сумароковским Дюлижу и дамам, мечтающим стать salonniéres, лукинский повеса Верьхоглядов дискредитирует себя в глазах зрителя потоком галлицизмов, особенно глаголов, образованных от французских слов с помощью русского суффикса -ова-: «аббесировать», «батировать», «дефинировать», «дивинировать», «жужировать», «контрадировать», «монтрировать», «офрировать», «поседировать», «презинтировать», «прешировать», «продюировать» («опускать», «побить», «определять», «догадываться», «судить», «противоречить», «показывать», «предлагать», «владеть», «показывать», «проповедовать», «производить»)14. Как и Сумароков, Лукин осуждает пренебрежительное отношение галломана к русскому языку и его стремление пользоваться французскими понятиями вместо русских15. Выступая против лексических заимствований и настаивая на использовании слов, образованных от славянских корней, щепетильник проповедует языковой патриотизм, предвосхищая идеи Шишкова16. Сам Лукин выступает в поддержку этих взглядов в предисловии к пьесе: как повесы, по выражению Чистосердова, «язык свой ненавидят», так и драматург испытывает отвращение к «чужестранным словам, язык наш безобразящим»17. Даже ударение может выражать языковую лояльность. В ремарках Лукин просит, чтобы актеры, играющие добродетельных персонажей, произносили французские слова, закрепившиеся в русском языке, на русский манер, а те, кто изображает жеманных посетителей галантерейной лавки, произносили их на французский манер, например ставя ударение в слове «компания» не на корне, а на окончании18.

Фонвизин также представляет в комическом свете насыщенную галлицизмами речь персонажей, приверженных иностранной галантной культуре, и смешивает языки в их репликах так, что это выглядит гротескно. Так, Иванушка постоянно использует французские обращения, восклицания, ругательства и другие французские выражения, в том числе «de tout mon coeur» и «avec plaisir» («от всего сердца», «с удовольствием»), а также русские галлицизмы, такие как «резонеман», «индиферан» и «коннесанс» («рассуждение», «безразличен», «знакомство»), которые непонятны представителям старшего поколения, не владеющим французским19. Он презирает родителей за то, что они не говорят по-французски, и пользуется этим языком, чтобы сказать что-то, что будет им непонятно, например когда сообщает советнице, что его отец «l’ homme le plus bourru, que je connais» («самый ворчливый человек, какого я знаю»)20. Речь советницы тоже переполнена галлицизмами, например: «комоднее», «экскюзовать» и «контрадирует» («удобнее», «извинить», «противоречит»)21. Так как и Иванушка, и советница считают, что будут счастливы, живя в окружении французов и соединившись с любимым, с которым можно говорить по-французски, Иванушка решает найти «occasion favorable» («благоприятный случай»), чтобы им вместе уехать в Париж22.

Постоянные насмешки над смешением языков в русских комедиях можно расценивать как критику нового модного общества, завсегдатаем которого являлись «galant homme», или, если говорить о более неприглядных образах, «petit-maître», или повеса, ярким примером которого был фонвизинский Иванушка.

Так, Сумароков объединяет язык и моду, устанавливая в сознании зрителя связь между французской речью и стремлением к модной, но обманчивой или пустой внешности. Дюлиж в «Чудовищах» не может поверить, что Инфимена, за которой он ухаживает, может предпочесть его соперника Валера, и аргументирует это, обращаясь как к языковым деталям, так и к моде:

<…> на голове пуклей с двадцать, тростку носит коротенькую, платье делает ему немчин, табак нюхает рульной <…>. Муфты у него и отроду не бывало, манжеты носит короткие, да он же еще и по-немецки умеет. Я не знаю, как он по-французски-то научился23.

Мать Инфимены Гидима тоже связывает французский язык с модой, что обнаруживается, когда на вопрос мужа, чем ей нравится Дюлиж, она отвечает, что он «по-французски немножко знает, танцует, одевается по-щегольски, знает много французских песен»24. В общем, французский ассоциируется с обществом, где люди больше всего озабочены своими нарядами, обсуждают, как румяниться и стоит ли носить серьгу только в одном ухе, душиться, носить карманные зеркала и напрашиваться на комплименты25. Если смотреть глубже, новый тип социальной жизни, который высмеивает Сумароков, представляет угрозу для семейных ценностей, особенно для института брака и супружеской верности, которой нормы заграничного галантного мира не требуют от людей. Деламида не хочет выходить замуж за Дюлижа, так как, по ее словам, «эстимует» его, а став его супругой, уже не сможет так высоко его ценить26.

Французская речь персонажей в русской комедии XVIII века является признаком той самой подражательности, которая в глазах критиков России указывала на неполноценность этой страны, на тот порок, существование которого Екатерина пыталась отрицать в ответе Шаппу27. В «Чудовищах» Сумарокова слуга Арликин (который, как мольеровские служанки, оказывается куда разумнее своих господ) указывает на этот порок, прибегая к знакомому топосу обезьянничества: Дюлиж, сообщает он зрителям, — «это обезьяна, да не здешняя»28. Лукина, как и Сумарокова, тревожит унизительная склонность к подражанию, и его щепетильник называет Верьхоглядова «попугаем»29. Нежелание подражать прослеживается даже в деятельности Лукина как переводчика. Он переложил пьесу Додсли «на наши нравы»30 или адаптировал ее, как мы бы сказали сейчас, если подразумевать под адаптацией «комплекс переводческих процедур, в результате которых получается текст, который не признают переводом, но который тем не менее, как считается, представляет первоисточник»31.

Для Фонвизина, которого размышления о французских культурных и языковых заимствованиях в России привели к более глубоким выводам о социальном, личном и национальном характере, чем большинство его современников, стремление имитировать французов было признаком пустоты натуры, которая делала многих дворян недостойными их привилегированного социального статуса. Этот недостаток, виной которому, по мнению Фонвизина, было дурное воспитание, проявлялся в склонности путать внешние признаки достоинства, такие как чин и достаток, с важнейшими чертами характера, указывающими на истинное достоинство, особенно такими стоическими добродетелями, как сдержанность, способность не поддаваться страстям и уважение к гражданскому обществу. Умение говорить по-французски было одним из ложных признаков. Иванушка и советница в «Бригадире» правы, думая, что, будучи дворянами, они должны быть образцами добродетелей, но они заблуждаются, считая, что к их числу относятся пересыпанный галлицизмами русский, французская речь и сам факт того, что Иванушка бывал в Париже. Сами того не замечая, они обнаруживают свое заблуждение, когда русскому слову «достоинства» предпочитают галлицизм «мериты»32.

Драматурги, которых мы рассмотрели, включая Фонвизина, не были членами высшего общества и не разделяли взглядов таких аристократов, как Михаил Щербатов, который хотел, чтобы дворянское сословие было недосягаемо для тех, кто в него не входил. Они выступали на стороне среднего дворянства, для которого было более выгодным применение меритократических принципов, когда речь шла о получении признания, статуса или повышения. В целом в своих пьесах они уделяли меньше внимания социальной идентичности, чем идентичности национальной. Как бы то ни было, они внесли существенный вклад в развитие идеи о том, что языковой выбор в высшем обществе был критерием, по которому можно было судить о национальной лояльности, и что любовь к французскому была признаком не только внутренней пустоты, но и неверности своей родине.

Уже в «Чудовищах» Сумароков изображает франкоязычного Дюлижа как человека, не желающего быть русским. Он не желает знать не только русских законов («русские права»), но и русского языка, потому что, по его словам, это «скаредной язык», на котором ничего хорошего написать невозможно. Он жалеет, что «натура… произвела» его «от русского отца»33. В «Ссоре у мужа с женой» также подчеркиваются его чужеродные манеры. Он играет в бильярд на деньги и пьет вино вместо традиционных русских меда и кваса34. Он не считает себя русским и, если кто-то его так называет, расценивает это как оскорбление, на которое нужно отвечать вызовом на поединок (то есть применяет иностранный кодекс чести)35. Такие персонажи не понимают, как можно ценить русскую культуру и предпочитать русский язык французскому: Дюлиж, Деламида и Дюфиза насмехаются над знакомой дамой, которая поет по-русски, хотя хорошо знает французский36.

Фонвизин также создает впечатление, что приверженность дворян французскому языку представляет угрозу для России как для нации. Предпочтение французского языка в «Бригадире» означает солидарность с тем, что понимается как французский национальный характер. Охотно смешивая иностранный язык с родным русским, Иванушка сознательно пытается примерить на себя личность иностранца, что, по мнению Фонвизина, безнравственно. Так, Иванушка признает, что ему свойственна «étourderie» («легкомыслие»), иначе он «худо подражал бы <…> французам». Он отличается непостоянством, а перспектива иметь верную жену пугает его37. Советница со своей стороны извиняет нескромное проявление его страсти к ней, потому что считает, что осторожность смешна «в молодом человеке, а особливо в том, который был в Париже». Иванушка соглашается: О, vous avez raison! [Вы правы!] Осторожность, постоянство, терпеливость похвальны были тогда, когда люди не знали, как должно жить в свете; а мы, которые знаем, что это такое, que de vivre dans le grand monde [жить в большом свете], мы, конечно, были бы с постоянством очень смешны в глазах всех таких же разумных людей, как мы. Таким образом, Фонвизин превращает легкость и веселье, которыми дореволюционное французское общество действительно гордилось, в негативный топос, сочетающий в себе поверхностность, легкомыслие, распущенность, неверность и лживость.

 

1. Jones W. G. Nikolay Novikov: Enlightener of Russia. Cambridge, 1984. P. 68, 71. О разворачивавшихся в российской печати спорах по поводу использования русскими французского см. особенно: Chapin C. Francophone Culture in Russia Seen through the Russian and French Periodical Press // Off ord, Ryazanova-Clarke, Rjйoutski, Argent (Eds). French and Russian in Imperial Russia. Vol. 2. P. 68–73.

2. В этом разделе мы опираемся на работу: Offord D. Linguistic Gallophobia in Russian Comedy // Offord, Ryazanova-Clarke, Rjйoutski, Argent (Eds). French and Russian in Imperial Russia. Vol. 2. P. 79–99.

3. Пьеса «Чудовищи» ранее называлась «Третейный суд», а «Ссора у мужа с женой» впоследствии получила название «Пустая ссора». Так как в этом разделе мы пользовались онлайн-версиями этих и других текстов, в ссылках мы указываем не страницу, а действие и сцену, в которых появляется интересующие нас слово, фраза или абзац.

4. О пьесе «Русский француз» см.: Степанов В. П. Карин Александр Григорьевич // Словарь русского языка XVIII века (1988–1999). URL: http://russian_xviii_centure.academic.ru/360/ (последнее обращение — 06.06.2021) и Пигарев. Творчество Фонвизина. С. 93. Название оригинала в пяти действиях встречается в русских источниках в разных формах: «Русские [или россияне], возвращающиеся [или вернувшиеся] из Франции».

5. Как это часто бывает в русских комедиях интересующего нас периода, имена персонажей служат назидательной цели автора.

6. Пьеса Елагина была поставлена в России в 1765 году (Пигарев. Творчество Фонвизина. С. 93).

7. Пьеса Лукина была переложением на русские нравы английской «драматической сатиры» Роберта Додсли «Галантерейная лавка» («The Toyshop», 1735), с которой Лукин познакомился во французском переводе, опубликованном в 1756 году. Об этой пьесе см.: Ivleva V. The Locus of the Fashion Shop in Russian Literature from 1764 to 1806 // Eighteenth-Century Studies. 2013. 46. P. 363–383.

8. Фонвизин. Собр. соч. Т. 1. С. 45–103. Об отклике на «Бригадира» можно судить по числу представлений: в течение пятидесяти лет после премьеры, состоявшейся в 1772 году, пьесу ставили в Санкт-Петербурге и Москве более ста раз, см.: Wirtschafter E. K. The Play of Ideas in Russian Enlightenment Theater. DeKalb, 2003. P. 240, n. 67.

9. Княжнин И. В. Несчастье от кареты // Княжнин. Избранные произведения / Под ред. Л. И. Кулаковой. Л., 1961.

10. Сумароков. Чудовищи. I. 4–6.

11. Сумароков. Ссора. Явление 18.

12. Там же. Явление 21.

13. Там же. Явление 24.

14. Для простоты мы даем все эти примеры в инфинитиве, хотя в тексте Лукина они встречаются в других грамматических формах. Ни один из этих глаголов не закрепился в русском языке.

15. Лукин. Щепетильник. Явление 15.

16. О Шишкове см. следующий раздел этой главы.

17. Лукин. Щепетильник. Явление 16 и предваряющее пьесу «Письмо к господину Ельчанинову», см.: Русская комедия и комическая опера XVIII в. / Ред. текста, вступ. ст. и комм. П. Н. Беркова. М.; Л., 1950, см.: http://az.lib.ru/l/lukin_w_i/text_0050.shtml (последнее обращение — 06.06.2021).

18. Там же. Явление 16.

19. См., напр.: Фонвизин. Бригадир. I.1; I.3; III.3; IV.3; V.1; V.2. Можно процитировать множество других примеров.

20. Там же. III.3.

21. Там же. I.4; II.6; V.2. Здесь также можно привести множество других примеров.

22. Там же. II.6.

23. Сумароков. Чудовищи. II.5.

24. Там же. I.1.

25. Сумароков. Ссора. Явления 1, 6, 13, 21.

26. Там же. Явление 18. О супружеской неверности см. явление 3.

27. См. второй раздел главы 7.

28. Сумароков. Чудовищи. II.5.

29. Лукин. Щепетильник. Явление 15.

30. Лукин. Письмо к господину Ельчанинову: http://az.lib.ru/l/lukin_w_i/text_0050.shtml (последнее обращение — 06.06.2021).

31. См. статью Джорджа Л. Бастина (Georges L. Bastin) в: Baker M., Saldanha G. (Eds). Routledge Encyclopedia of Translation Studies. 2nd edn. L.; N. Y., 2009. P. 3.

32. Фонвизин. Бригадир. III.1; III.3.

33. Сумароков. Чудовищи. I.5 и I.6. Дюлиж использует слово «нация», когда выражает недовольство тем, что он одной национальности с другим персонажем Хабзеем. Это еще более раннее употребление данного слова для обозначения понятия «национальность», чем у Фонвизина (см. сноску 1 на с. 570).

34. Сумароков. Ссора. Явление 2.

35. Там же. Явление 16.

36. Там же. Явление 19.

37. Фонвизин. Бригадир. II.6.

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.