19 марта 2024, вторник, 06:06
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

26 января 2023, 18:00

Что такое интеллектуальная история?

Издательство «Новое литературное обозрение» представляет книгу профессора Сент-Эндрюсского университета Ричарда Уотмора «Что такое интеллектуальная история?» (перевод Николая Эдельмана, послесловие Тимура Атнашева и Михаила Велижева).

Увлекательная, насыщенная смыслами и лаконичная книга Ричарда Уотмора, ведущего представителя интеллектуальной истории в англоязычном мире, дает ясные ответы на сложные вопросы. Зачем и как ученые реконструируют идеи и мировоззрения людей ушедших эпох? Насколько тесно эта дисциплина связана с развитием политической мысли? Когда возникает общественная потребность в таком типе знаний? Автор прослеживает эволюцию подхода от первых опытов Юма и Монтескье до недавних работ Скиннера, Хонта или Дарнтона, рассказывает о больших открытиях интеллектуальных историков в области политической философии Нового времени и отвечает на базовые теоретические вопросы. Уотмор показывает, как философские, научные, политические, религиозные и художественные идеи зарождаются и формируются в различных исторических контекстах, а затем сами оказывают прямое влияние на развитие общества и решения людей. Знакомя читателя с современным состоянием интеллектуальной истории, ученый предлагает собственное — доступное и убедительное — определение границ этой дисциплины.

Предлагаем прочитать начало одной из глав книги.

 

Актуальность интеллектуальной истории

После издания «Истоков…» Скиннер опубликовал новаторское исследование о Макиавелли1. Но была и еще одна тема, которой он уделил пристальное внимание по окончании работы над «Истоками…». Речь идет о политической философии Томаса Гоббса. Книга Скиннера «Разум и риторика в философии Гоббса» («Reason and Rhetoric in the Philosophy of Hobbes», 1996), помимо всего прочего, стала иллюстрацией кембриджского метода: ее первые пять глав посвящены исчерпывающей реконструкции той риторической традиции, к которой Гоббс получил возможность приобщиться, когда получал образование в тюдоровской Англии. Как отмечает Скиннер, Гоббс избегал тропов классической риторики в своих ранних трудах «Элементы закона» и «О гражданине» («De Cive»), поскольку усматривал одно из проявлений общей испорченности, которую философ связывал с чрезмерным влиянием Аристотеля. Эти труды Гоббс писал с расчетом на то, что прозрачный и научно обоснованный набор политических аксиом одержит верх над лукавством доказательств и обтекаемостью формулировок — излюбленными приемами ораторов, для которых главным было умение с равной убедительностью преподнести слушателям одно и то же утверждение как истинное или ложное, в зависимости от ситуации. Впрочем, после того как в Англии началась гражданская война, Гоббс пришел к неутешительному выводу, что риторика — необходимая часть политики. Именно этим объясняется изменение его позиции в промежутке между созданием трактатов «О гражданине» (1642) и «Левиафан» (1651), в котором он прибегает ко всем риторическим ухищрениям, дабы лучше убедить своего читателя. Гоббсу обычно приписывают идею о том, что единственной движущей силой в обществе является своекорыстный интерес. И, как показывает Скиннер, Гоббс признавал, что любые доказательства должны быть убедительно сформулированы в соответствии с канонами классической риторики и апеллировать тем самым к иррациональному и эгоистическому началам. Иными словами, он признавал краткосрочный характер современной ему политики и стремился использовать риторику таким образом, чтобы подтолкнуть политических деятелей к принятию решений, соответствующих их подлинным долгосрочным интересам.

В то же время Скиннера всё сильнее волновали упреки в том, что он разорвал связь между историей политической мысли и политической философией. Разумеется, его обвиняли в требовании, чтобы каждый философ стал историком, поскольку, по его мнению, исследователи могут задаваться не любыми вопросами по поводу того или иного текста, а лишь теми, что исходят из знания идеологического контекста. В «Свободе до либерализма» («Liberty before Liberalism», 1998) и в ряде статей, посвященных истокам и сущности современных идей о свободе, Скиннер делает попытки опровергнуть обвинение в любви к идеологическим древностям2. В частности, он утверждает, что необходимо реабилитировать и вернуть в обращение забытые или по тем или иным причинам отвергнутые политические идеи, актуальные для прежних эпох. Именно в этом теперь заключается задача интеллектуальной истории. В свою очередь, такой постановкой задачи самым непосредственным образом подчеркивалась польза этой дисциплины и для тех, кто интересуется настоящим, и для тех, кого занимает прошлое. Скиннер приводит пример из 1640-х гг. Он выделяет две антагонистические концепции политической свободы, существовавшие в то время.

Историческая наука раннего Нового времени по большей части сводилась к полемике между сторонниками «римских» представлений о свободе, называвшими идеальными гражданами тех, кто занимается законотворчеством и живет в соответствии с некоей системой нравственных принципов, и сторонниками «готической» теории, согласно которой свобода проистекает из собственности на землю, права на которую защищены законом. В готическом варианте подданный не принимает законов, но старается жить не нарушая их и при этом лишь самым минимальным образом взаимодействует с государством. В XVII в. главным адептом этой точки зрения был Гоббс. Неоримская партия, к которой принадлежали писатель Марчмонт Нидхэм, поэт и чиновник Джон Мильтон, солдат и сельский джентльмен Джеймс Харрингтон, политик Алджернон Сидней и писатель-сатирик Генри Невилл, пыталась одолеть Гоббса. Обе группы высмеивали «монархоборческий» лагерь Генри Паркера, английского адвоката и защитника парламентаризма, утверждавшего, что суверенный народ делегирует свою свободу тем, кто им правит3.

По словам Скиннера, ему удалось обнаружить существование особой точки зрения на свободу, сформулированной после казни Карла I, когда Мильтон, Нидхэм и другие встали на защиту только что провозглашенной республики. Они считали, что действия государства должны диктоваться волей его граждан. Вместе с тем они критиковали демократию, при которой народ сам управлял собой, и утверждали, что в итоге к власти приходят невежественные и жестокие личности. Напротив, представительная власть, за которую они выступали, гарантировала, что в правительство войдут самые подходящие люди — самые мудрые и самые добродетельные. Мильтон и Нидхэм признавали, что необходимо иметь такие законы, которые бы поощряли в людях добродетель, и допускали, что порой бывает нужно навязывать людям свободу. Впрочем, в первую очередь они стремились осудить исключительные полномочия правительства. Скиннер придавал этим выступлениям принципиальное значение и считал их проявлением большой смелости, учитывая ту власть, которой располагал Кромвель, и общее стремление его режима к насаждению чистоты веры и общественной дисциплины. Мильтон и Нидхэм полагали, что само существование исполнительной власти лишает подданных или граждан свободы. Угроза жизни и собственности, неотделимая от такой власти, называлась ими совершенно незаконной и неприемлемой, даже если исполнительная власть не пользовалась своими полномочиями. Соответственно, они выступали не только против ряда видных политиков Английской республики, но и против гоббсовского определения свободного человека как индивида, который ничем физически не стеснен, «того, кому ничто не препятствует делать желаемое». Мильтон и Нидхэм превозносили гражданскую свободу и участие в политике, опираясь на аргументы в защиту свободы, выдвигавшиеся такими римскими историками и моралистами, как Саллюстий, Сенека и Тацит4.

По мнению Скиннера, сущность неоримской теории была удачно отражена в трактате Джеймса Харрингтона «Oceana» (1656), в котором он давал ответ на знаменитое изречение Гоббса о том, что свобода, провозглашенная на башнях итальянского города Лукка, была иллюзорной, поскольку под властью закона граждане обладают не большей свободой, чем под властью султана. Харрингтон утверждает: «Даже самый могущественный паша в Константинополе не более чем арендатор своей головы» из-за наличия у султана неограниченной возможности распоряжаться жизнью и смертью своих подданных, пусть даже само существование такой возможности действует на подданных столь угнетающе, что нужда в казнях возникает лишь изредка. Право султана на убийство являлось такой же проблемой, как и сама практика смертной казни. Скиннер заключал, что для позиции неоримлян характерна страстная защита гражданских прав перед лицом государственной власти. И в этом следует видеть серьезный вклад античного наследия в современную политику. Скиннер стремится актуализировать точку зрения, согласно которой тот, кто не свободен от непосредственного принуждения, равно как и от угрозы или возможности принуждения, не может быть свободен. Наряду с такими философами, как Филип Петтит, выдвигающий аналогичные аргументы в книге «Республиканизм: теория свободы и государства»5, Скиннер утверждает, что современным людям нужно остерегаться мысли о том, что они свободны по определению. По мнению как Скиннера, так и Петтита, мы не свободны, поскольку и государство, и корпоративные структуры в целом располагают огромным потенциалом принуждения.

Скиннер был уверен, что восстановление утраченной традиции понимания свободы поможет скорректировать свойственную современной западной политической теории тенденцию различать две концепции свободы, позитивную и негативную, в духе знаменитой лекции Исайи Берлина, прочитанной им в Оксфордском университете в 1958 г.6 По мнению Скиннера, эта тенденция приводит к поляризации позиций в политических дискуссиях, как праволиберальных, так и левых. Неоримская традиция, о которой он пишет, стремилась преодолеть эту грань, внушая и марксистам, и последователям Гоббса мысль о необходимости защиты гражданских свобод, находящихся в опасности даже в том случае, когда угроза принуждения редко воплощается в жизнь. Таким образом, исторические труды Скиннера находятся в полном соответствии с его приверженностью более широкой трактовке идеи гражданских свобод в сравнении с классическим либерализмом. Скиннер и Петтит особенно настаивали на том, что отсутствие защиты со стороны закона или механизмов парламентского представительства и согласования означает рабство.

Вступая в дискуссии о свободе в современном мире, Скиннер опирался на определенный исторический нарратив. Имеются в виду рассуждения о расцвете и крушении неоримской теории, о важности ее роли в истории политической мысли, особенно в эпоху, предшествовавшую ее упадку в XIX в. По мнению Скиннера, неоримская теория оказала «мощное структурообразующее влияние» на республиканцев, выступавших против правления Карла I и провозгласивших недолговечную английскую республику. Как утверждал Скиннер, неоримская теория повлияла на революционные движения конца XVIII в. в Северной Америке и Франции через произведения и действия Генри Сент-Джона, 1-го виконта Болингброка, Ричарда Прайса и Томаса Джефферсона. Однако в XIX в. неоримские представления о свободе оказались основательно забыты, отчасти по причине социальных изменений. В поддержку неоримских идей главным образом выступали независимые джентльмены из сельских районов, а вследствие упадка этого сословия во все более коммерциализировавшемся мире все меньшее число людей было озабочено угрозой для свободы, исходившей от исполнительных органов власти с их полномочиями. Еще более существенно, что неогоббсианцы, такие как Иеремия Бентам, нападали на неоримские идеи за их нелогичность. Как полагал Бентам, если люди на практике не подвергаются принуждению, то они фактически свободны и не живут в состоянии зависимости7.

Скиннер утверждал, что неоримскую теорию нельзя считать одним из течений либерализма. Более того, он полагал, что важно реконструировать историю ее взлета и падения, поскольку она позволит взглянуть на историю либерализма в перспективе, которая, возможно, заставит нас поставить под сомнение презумпцию ее верховенства среди влиятельных политических доктрин. Как следствие, мы сможем отчасти оценить, в какой степени Гоббс был противником римских идей о свободе и в какой мере его идеи развивались до 1668 г., когда в свет вышло латинское издание «Левиафана»8. Кропотливое изучение Скиннером архивных документов и рукописей само по себе опровергает шутку о том, что интеллектуальный историк способен не выходить из своего кабинета и посвящать все свое внимание печатным книгам. Количество и тематический диапазон публикаций Скиннера подчеркивают его миссионерское стремление доказать, сколь значим в интеллектуальной истории труд, необходимый и для расширения исторических познаний, и для накопления боезапаса, позволяющего бросить вызов господству либеральной идеологии в современной политической мысли. Как писал Скиннер, интеллектуальный историк способен помочь нам оценить, в какой мере ценности, воплощенные в современном образе жизни и способе мыслить эти ценности, отражают серию выборов, сделанных между различными возможными мирами в те или иные исторические эпохи. Это понимание поможет нам освободиться от гипноза того или иного господствующего понимания этих ценностей и того, как их следует интерпретировать и понимать9.

В своих последних работах Скиннер перешел «от метода к политике», как было сказано в 2009 г. на симпозиуме, посвященном его трудам, в Отделении аспирантуры Городского университета Нью-Йорка. Однако он остается неутомимым защитником интеллектуальной истории как дисциплины и самым известным в мире ее практиком. Его исследования получили известность с оттенком скандальности по той простой причине, что они неизменно вызывают споры, которые с течением времени только сильнее разгораются10. Был ли достигнут в интеллектуальной истории какой-либо прогресс — вопрос, остающийся открытым, однако, дабы ощутить, что в этой сфере идут изменения, достаточно почитать, например, Берлина, а следом Скиннера. По крайней мере читатель увидит, что Скиннер с его четкостью и резкостью формулировок избегает обобщений и упрощений, свойственных некоторым статьям Берлина. Берлин блестяще выражал свои идеи, и многие из его метафор — например, различие между ежом, знающим только одну великую истину и смотрящим на мир сквозь ее призму, и лисой, знающей много истин и отвергающей монизм, — стали источником вдохновения уже не для одного поколения его учеников и комментаторов11. Для работ Берлина нередко характерны неожиданные противопоставления и сравнения — например, сопоставление Толстого и де Местра, которое использовалось при объяснении исторической концепции «Войны и мира». Подобные приемы позволяли Берлину, как это было с его классической книгой «Русские мыслители» («Russian Thinkers», 1978), привлекать к своей области исследований внимание новой аудитории, но, следует признать, из-за злоупотребления ими некоторым из его разборов не хватает глубины и историзма. Статья Скиннера о созданных в XIV в. фресках Амброджо Лоренцетти «Аллегория хорошего и дурного правления» в Палаццо Публико в Сиене менее удобопонятна по сравнению с трудами Берлина с точки зрения стиля, но она позволяет читателю оценить глубину и значение данной темы, в этом смысле представляя интеллектуальную историю во всем ее блеске12.

Методологическая критика подхода Скиннера в последние годы, как правило, ставит во главу угла возможность объяснять исторические идеи, не прибегая к лингвистической контекстуализации, как это делают, например Джерри Коэн в своей работе «Историческая теория Карла Маркса: защита» («Karl Marx’s Theory of History: A Defence», 1978) и в «Лекциях по истории моральной и политической философии» («Lectures on the History of Moral and Political Philosophy», 2013) или Джереми Уолдрон в книге «Бог, Локк и равенство» («God, Locke and Equality», 2002). Ответ Скиннера неизменно сводится к тому, что аналитические философские методы отлично работают, когда их используют строго для решения конкретных задач, воздерживаясь от лишенных историзма экскурсов в историю философии. Именно этот тезис он выдвинул в 1984 г. вместе с Дж. Б. Шнеевиндом и Ричардом Рорти, а Рорти затем дополнил его предложенным им самим различением между тем, что он считал абсолютно пригодным аналитическим подходом в философии и таковым же в интеллектуальной истории13. Вместе с тем, однако, Скиннер утверждает, что интеллектуальная история всегда будет приносить философам неоценимую пользу; они многое приобретут, если осмыслят трудности, с которыми сталкивались исторические деятели при решении стоявших перед ними задач, и изучат различные возможности, имевшиеся в их распоряжении при принятии политических решений. Короче говоря, став интеллектуальными историками, философы получают представление не только о смысле высказывания, но и о его исторической прагматике, его ценности с точки зрения современников, глубине в сравнении с другими актуальными в тот момент суждениями и об убеждающем воздействии на тех, к кому это высказывание было обращено. В ответ одни философы спрашивали, что уж такого страшного в анахронизмах, учитывая, что интересы и устремления философов лежат совершенно в иной плоскости, нежели у историков14. Другие просто решили «сказать „нет“ истории философии»15. Альтернативные способы примирения философов и историков, такие как перенос акцента на личность философа при объяснении теорий прошлых эпох у Яна Хантера, оказались более успешными, чем увещевания Скиннера16. Однако, если Скиннеру не удалось объединить лагерь историков с лагерем философов, он по крайней мере стимулировал появление новых трудов по истории философии — бесспорно процветающей области17. Скиннер постепенно смирился с тем, что философы используют в своей аргументации исторические факты. Между тем другие интеллектуальные историки настроены намного более непримиримо. Хороший пример, с которым должен ознакомиться всякий интеллектуальный историк, — нападки Яна Хантера на неокантианский подход к истории философии и анализ его влияния на гуманитарные науки18.

Интеллектуальные историки, в отличие от философов, склонны сомневаться в применимости метода Скиннера к решению исторических проблем. Его интерес к фиксированному понятию свободы, определяющему историческое развитие школы мысли, идентичной его собственной политической философии и, согласно его точке зрения, имеющей непосредственное отношение к проблемам современной политики, перекликается с основанными на пролепсисе подходами, которые он критиковал в статье «Значение и понимание в истории идей». Тот факт, что никто из деятелей, чьи взгляды анализирует Скиннер, не называл себя неоримлянином и не считал себя или своих идейных союзников защитниками определенной системы воззрений на свободу, породили обвинения в том, что ученый оперирует неисторическими или в лучшем случае дезориентирующими категориями, поскольку они не использовались интересующими его историческими акторами. Итак, в последние годы Скиннер больше, чем кто-либо, способствовал установлению диалога между философами и интеллектуальными историками. Несмотря на это, представители одного лагеря заявляли, что в нем слишком много от историка, а другого — что в нем слишком много от философа. Его определение политики как набора точных, но узких понятий, объяснимых в контексте критического осмысления идей о свобод, высказанных Исайей Берлиным в середине XX в., было сочтено слишком грубым, чтобы служить инструментом для исторического анализа текстов раннего Нового времени — чему, в частности, способствовали успехи Покока, а также Джонатана Кларка, Энтони Уотермена, Колина Кидда и других авторов, изучавших политику этого периода в сочетании с теологией и политической экономией19. Прозвучавшее в «Свободе до либерализма» утверждение Скиннера, что идея «гражданской свободы» носила у неоримлян «строго политический» характер, вызывает недоумение, поскольку из этого следует, будто и сами неоримляне пользовались понятием политики в узком смысле, примеры чего в их произведениях найти будет затруднительно. Скиннер подразумевает, что, будучи неоримлянами, они не интересовались устройством христианской политии или различными формами международной конкуренции, считавшимися жизненно важными для обеспечения безопасности. Это ошибка.

Можно показать, что часть вышеуказанных критических аргументов бьет мимо цели, если мы признаем, что главной задачей Скиннера было разобраться в запутанных спорах о том, как понималась свобода в Англии XVII в., и в то же время весьма кстати напомнить своей аудитории, что либерализм сам по себе является историческим конструктом. Скиннер остается мастером контекстуального прочтения исторических документов: его продолжающееся исследование о понятии государства и новая работа о Шекспире показывают это20. И все же, поскольку ключевую роль в предлагаемой Скиннером интерпретации современной политической мысли продолжает играть становление обезличенного государства, главным для него становится вопрос о характере наблюдавшейся с конца XVII в. реакции на ту великую смену убеждений и установок, которая сопутствовала подъему коммерческих монархий, имевших возможность финансировать войны за счет государственного кредита. На эту проблему некоторое время назад обратил внимание Джон Данн. Он указывает, что определение политического, которое дает Скиннер, является слишком узким и в целом неприменимым к миру коммерции и роскоши раннего Нового времени21. По мнению Данна, Скиннер не принимает всерьез экономические ограничения политики Нового времени в виде национального долга и его последствий для национальной безопасности, притом что начиная с XVIII в. это — главный предмет политических дискуссий. В том же духе высказывался и Покок, никогда не забывавший о тех изменениях в политике, что сопутствовали финансовой революции в начале XVIII столетия22. Когда Скиннер доходит до XVIII в., предложенные им категории, безусловно, становятся проблематичными. Противопоставлять неогоббсианцев неоримлянам — например, Иеремию Бентама Ричарду Прайсу — большого смысла не имеет, поскольку, пока Прайс был жив, оба они во всем соглашались друг с другом и не имели разногласий ни в отношении того, что такое свобода, ни в отношении политической программы их покровителя — Уильяма Петти, 2-го графа Шелбурна. Зачисление в категорию неоримлян французских мыслителей, таких как Бенжамен Констан, или женевца Симонда де Сисмонди вызвало критику, которая вынудила Скиннера пересмотреть свою концепцию23. Нельзя сказать, будто все написанное Скиннером о XVIII в. и последующих эпохах неверно, но следует заключить, что в XVIII в. нечто изменило характер политики на Западе. Если хотим понять суть идеологий, которые продолжают формировать политическую повестку по сей день, мы должны начинать именно с этой точки — с взаимоотношений между политикой, политэкономией и теологией.

 

1. Skinner Q. Machiavelli’s Discorsi and the Pre-humanist Origins of Republican Ideas // Machiavelli and Republicanism / Ed. by G. Bock, Q. Skinner and M. Viroli. Cambridge, 1990. P. 121–141; Idem. The Republican Ideal of Political Liberty // Ibid. P. 293–309.

2. Skinner Q. The Idea of Negative Liberty: Philosophical and Historical Perspectives // Philosophy in History: Essays in the Historiography of Philosophy / Ed. by R. Rorty, J. B. Schneewind, Q. Skinner. Cambridge, 1984. P. 193–221; Idem. The Paradoxes of Political Liberty // The Tanner Lectures on Human Values. Vol. VII / Ed. by S. M. McMurrin. Cambridge, 1986. P. 225–250; Idem. A Third Concept of Liberty // Proceedings of the British Academy. 2002. Vol. 117. P. 237–268.

3. Skinner Q. Liberty before Liberalism. Cambridge, 1998. P. 12, 21 (рус. пер.: Скиннер К. Свобода до либерализма / Пер. с англ. А. В. Магуна. СПб., 2006); Idem. The Foundations of Modern Political Thought. Cambridge, 1978. Vol. II. P. 302–348 (рус. пер.: Скиннер К. Истоки современной политической мысли. Т. 2 / Пер. с англ. А. Яковлева. М., 2018).

4. Skinner Q. Liberty before Liberalism. P. 17–23, 84–87 (рус. пер.: Скиннер К. Свобода до либерализма).

5. Pettit P. Republicanism: A Theory of Freedom and Government. Oxford, 1997 (рус. пер.: Петтит Ф. Республиканизм: Теория свободы и государственного правления / Пер. с англ. А. Яковлева. М., 2016).

6. Berlin I. Two Concepts of Liberty // Idem. Four Essays on Liberty. Oxford, 1969 (рус. пер.: Берлин И. Два понимания свободы // Берлин И. Философия свободы. Европа. М., 2001. С. 122–185; пер. с англ. Л. Седова).

7. Skinner Q. A Third Concept of Liberty // Proceedings of the British Academy. Vol. 117. Oxford, 2003; Idem. Liberty before Liberalism. P. 84–85 (рус. пер.: Скиннер К. Свобода до либерализма).

8. Skinner Q. Hobbes and Republican Liberty. Cambridge, 2007; Idem. On the Liberty of the Ancients and the Moderns: A Reply to My Critics // Journal of the History of Ideas. 2012. Vol. 73. № 1. P. 127–146.

9. Skinner Q. Liberty before Liberalism. P. 116–117 (Скиннер К. Свобода до либерализма. С. 97).

10. См. критические работы, появившиеся за последние тридцать лет: Bevir M. The Errors of Linguistic Contextualism // History and Theory. 1992. Vol. 31. P. 276–298; Idem. Mind and Method in the History of Ideas // History and Theory. 1997. Vol. 36. P. 167–189; Dosse F. La Marche des idées. Histoire des intellectuels — histoire intellectuelle. Paris, 2003; Levine J. M. Intellectual History as History // Journal of the History of Ideas. 2005. Vol. 66. № 2. P. 189–200; Perreau-Saussine E. Quentin Skinner in Context // The Review of Politics. 2007. Vol. 69. № 1. P. 106–122; Lamb R. Quentin Skinner’s Revised Historical Contextualism: A Critique // History of the Human Sciences. 2009. Vol. 22. № 3. P. 51–73.

11. Berlin I. The Hedgehog and the Fox: An Essay on Tolstoy’s View of History. London, 1953.

12. Skinner Q. Ambrogio Lorenzetti’s Buon Governo Frescoes: Two Old Questions, Two New Answers // Journal of the Warburg and Courtauld Institutes.

1999. Vol. 62. № 3. P. 1–28.

13. Philosophy in History. P. 1–14; Rorty R. The Historiography of Philosophy: Four Genres // Philosophy in History. P. 49–75.

14. Rée J. The Vanity of Historicism // New Literary History. 1991. Vol. 22. P. 961–983.

15. Catana L. Intellectual History and the History of Philosophy: Their Genesis and Current Relationship // A Companion to Intellectual History. P. 129–140.

16. Hunter I. The History of Philosophy and the Persona of the Philosopher // Modern Intellectual History. 2007. Vol. 4. P. 571–600; Hunter I., Condren C. The Persona of the Philosopher in the Eighteenth Century // Intellectual History Review. 2008. Vol. 18. P. 315–317; The Philosopher in Early Modern Europe: The Nature of a Contested Identity / Ed. by I. Hunter, C. Condren, S. Gaukroger. Cambridge, 2006.

17. Haakonssen K. The History of Eighteenth-Century Philosophy: History or Philosophy? // The Cambridge History of Eighteenth-Century Philosophy / Ed. by K. Haakonssen. Cambridge, 2006. P. 3–25; Catana L. The Historiographical Concept «System of Philosophy»: Its Origin, Nature, Influence and Legitimacy. Leiden; Boston, 2008; Idem. Philosophical Problems in the History of Philosophy: What are They? // Philosophy and Its History: New Essays on the Methods and Aims of Research in the History of Philosophy / Ed. by M. Lærke, J. E. H. Smith, E. Schliesser. Oxford, 2013. P. 115–133.

18. Hunter I. The Mythos, Ethos, and Pathos of the Humanities // History of European Ideas. 2014. Vol. 40. P. 11–36.

19. Clark J. C. D. English Society, 1688–1832: Ideology, Social Structure, and Political Practice During the Ancien Regime. Cambridge, 1985, исправленное издание: English Society 1660–1832: Religion, Ideology and Politics During the Ancien Regime. Cambridge, 2000; Kidd C. The Forging of Races: Race and Scripture in the Protestant Atlantic World, 1600–2000. Cambridge, 2006.

20. Skinner Q. A Genealogy of the Modern State // Proceedings of the British Academy. Vol. 162. Oxford, 2008. P. 325–370; Idem. Forensic Shakespeare. Oxford, 2014.

21. Dunn J. The Identity of the Bourgeois Liberal Republic // The Invention of the Modern Republic / Ed. by B. Fontana. Cambridge, 1994. P. 209–210.

22. Pocock J. G. A. Quentin Skinner. The History of Politics and the Politics of History // Common Knowledge. 2004. Vol. 10. P. 532–550 (рус. пер.: Покок Дж. Г. А. Квентин Скиннер: история политики и политика истории // Кембриджская школа: теория и практика интеллектуальной истории. C. 191–217; пер. с англ. А. Акмальдиновой под ред. Е. Островской).

23. Garsten B. Liberalism and the Rhetorical Vision of Politics // Journal of the History of Ideas. 2012. Vol. 73. № 1. P. 83–93; Urbinati N. Republicanism after the French Revolution: The Case of Simonde de Sismondi // Journal of the History of Ideas. 2012. Vol. 73. № 1. P. 95–109.

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.