В мае прошлого года, к 64-летию Победы, единороссывнесли в Думу проект закона, устанавливающего «ответственность запосягательство на историческую память в отношении событий, имевших место впериод Второй Мировой войны». Однако правительство сочло проект непродуманным –непонятно, за какие именно высказывания о прошлом можно сажать. Единороссыдоработали закон и вновь представили в парламент. Однако они так и не сумели найти нужные формулировки.Вместо этого они спрятались за приговор Нюрнбергского трибунала. Но, похоже, неудосужились заглянуть в него. Они предлагают запретить отрицать факты, установленныетрибуналом. Но текст приговора труднодоступен и сложен для интерпретации. Ниодно из тех обвинений, которые сегодня предъявляются России в связи с ееучастием в войне, невозможно однозначно отвести ссылкой на приговор. Болеетого, некоторые данные в нем оценки давно официально пересмотрены Российскимруководством. Итак, за какие именно «посягательства на историческую память» можнобудет сажать, по-прежнему неясно. Закон может открыть простор для судебногопроизвола. Автор выступает против законодательного регулирования историческойпамяти вообще.
Идея принятия мемориального закона (так называютсязаконы, регулирующие историческую память) высказывается уже на протяжениинескольких лет, как правило, деятелями националистического толка. Ониутверждают, что против России ведется пропагандистская война с целью «очернитьнашу историю» и, прежде всего, роль Советского Союза во Второй Мировой войне.
Сторонников мемориального закона особенно возмущаюттри обвинения в адрес СССР: в соучастии в развязывании войны; в грабежах инасилиях, чинившихся Красной Армией на освобожденных территориях; в захвате еюнезависимых государств и в создании марионеточных (если не оккупационных)режимов «народной демократии». Российский мемориальный закон станет, по мнениюего сторонников, адекватной реакцией на попытки «фальсификации истории в ущербинтересам России».
Первый вариант мемориальногозакона появился прошлой весной, накануне празднования 64-летия Победы, однакоего сразу же отодвинул в тень президентский указ о создании комиссии по борьбес фальсификацией истории. Именно против комиссии, среди 28 членов которойтолько три историка, был в основном направлен огонь критики. Но разница междусозданием комиссии и принятием закона очевидна: полномочия первой ограниченыразработкой предложений президенту, а на основании второго любой судья сможетосудить любого «очернителя прошлого».
В целом общественное мнениеотнеслось к кампании по борьбе с фальсификациями критически (хотя, по даннымопросов, саму идею мемориального закона поддерживало 60 процентовреспондентов). Историки, естественно, раскололись: одни инициативу поддержали,другие высказали надежду, что теперь откроют архивы. Но многие увидели в указеи законе посягательство на свободу научных исследований. Высказывалось мнение,что все это – очередная кампания к юбилею. В самом деле, президентская комиссияособой активности не проявила: провела два заседания (в августе и январе) иподдержала издание нескольких брошюр. Закон тоже долго лежал под спудом. Однакона днях Дума вернулась к нему.
Первоначальныйвариант закона был опубликован на сайте информационного агентства «Регнум» 20апреля 2009 года. Этот пространный документ предусматривал широкомасштабную«политику памяти» под руководством специально созданного Общественноготрибунала. Треть его членов должен был назначить президент, треть – Дума итреть – Общественная палата. Предполагалось также внесение поправок в Уголовныйкодекс и введение наказания за реабилитацию нацизма и за «искажение» приговораНюрнбергского трибунала. Критики быстро подметили ряд несуразностей закона,действие которого предполагалось распространить на всю территорию бывшего СССРв границах на 22 июня 1941 года, установленных по договору с фашистскойГерманией и признанных незаконными самим же СССР в июле 1941 года, в ходесоздания антигитлеровской коалиции.
Неудивительно, чтоэтот проект до Думы не дошел, и вот уже год как никакой информации о нем непоявлялось. Похоже, идея принятия пространного закона об исторической памятипохоронена - вероятно, за трудностью ее реализации (из дальнейшего читателюбудет видно, на чем основано такое предположение). Однако оба компонентапредложенного плана, пусть в измененном виде, были реализованы. 15 мая вместоОбщественного трибунала президент создал только ему подотчетную комиссию, а 6мая следующая поправка к УК была официально внесена в Думу группой депутатов воглаве с Борисом Грызловым:
«Искажение приговора Нюрнбергского Трибунала, либоприговоров национальных судов илитрибуналов, основанных на приговоре Нюрнбергского Трибунала, допущенноес целью полной или частичной реабилитации нацизма и нацистских преступников,либо объявление преступными действий стран-участников антигитлеровскойкоалиции, а также одобрение, отрицание преступленийнацизма против мира и безопасности человечества, совершенные публично,наказываются - штрафом в размере до трехсоттысяч рублей, либо лишением свободы на срок до трех лет».
Те же «деяния», совершенные с использованием служебного положения или средств массовой информации, предлагалосьнаказывать штрафом до пятисот тысяч рублей или заключением на срок допяти лет.[1]
Законопроект получил положительный отзыв Верховногосуда и был включен в план работы Думы. Однако дело затянулось. Поднялась волнапротеста, по нынешним меркам немалая. Было опубликовано несколько коллективныхобращений против создания комиссии и принятия закона. К тому же протестоказался международным. Он прозвучал не только в странах ближнего зарубежья, скоторыми идут «битвы за историю», но и в странах – бывших союзницах поантигитлеровской коалиции, на чье понимание законодателям хотелосьрассчитывать. На Западе с протестом выступили прежде всего историки, которыеобычно возражают против мемориальных законов, поскольку не понаслышке знают,как трудно оценивать прошлое.
Во Франции, где в силу ряда причин вопрос омемориальных законах приобрел особую остроту, в 2005 году была созданаассоциация «За свободу истории», в которую вошли около тысячи ведущихисториков. Ее председатель академик Пьер Нора публично от имени ассоциациисолидаризировался с протестом российских историков. Крупнейшая национальнаяорганизация историков – Американская историческая ассоциация – обратилась соткрытым письмом к президенту Медведеву. Вскоре к письму официальноприсоединилась Американская ассоциация поддержки славянских исследований. Вписьме говорилось:
«Мы считаем неприемлемой любую попытку объявитьпреступлением историческую мысль, сколь бы досадными и нелицеприятными не былиее открытия, поскольку это было бы вмешательством в ход историческогоисследования. Результатом неизбежно будет запугивание ученых и искажение ихнаходок».
В письме подчеркивается, что Ассоциация занимаеттакую же позицию относительно любых мемориальных законов в любой стране:
«Выраженные здесь чувства аналогичны тем,которые определили несогласие Американской исторической ассоциации с рамочнымрешением Европейского Союза объявить отрицание Холокоста преступлением.Несмотря на наше несогласие с работами тех, кто отрицает Холокост, мы все жесчитаем, что даже в этом крайнем случае решение вопроса о том, что произошло вдействительности и насколько правдивы те или иные описания прошлого, должнобыть предметом научных споров и суждений».[2]
Однако принятию мемориального закона препятствовали,конечно же, не только протесты историков. Вероятно, в правящих кругах по егоповоду не было полного согласия. Не следует также сбрасывать со счета очевидныйфакт: проект был из рук вон плохо подготовлен, что вскоре и обнаружилось. Правительство,поддержав идею закона, текст его признало непригодным:
«Вызывает сомнение наличие в законопроектетакого положения, как "объявление преступными действийстран - участников антигитлеровской коалиции", в связи с тем,что не ясно, на какой круг действий оно распространяется, о каком периоде идетречь и что понимается под термином "объявление". (…)
Юридически некорректной представляетсяпредлагаемая авторами законопроекта формулировка "искажение приговораНюрнбергского Трибунала", поскольку из текста законопроекта не ясно, какимобразом можно исказить приговор, вынесенный Нюрнбергским трибуналом ивступивший в законную силу».
В самом деле, средидействий, совершенных странами антигитлеровской коалиции, были не толькосталинские репрессии, но и варварские бомбардировки немецких городов авиациейсоюзников, не говоря уже об атомной бомбардировке Хиросимы и Нагасаки. Вряд лив намерения авторов закона входило сажать тех, кто осуждает эти действия. Они простоне подумали. Хорошо, что правительство подправило. В свете его замечанийкомитет Думы по законодательству предложил «субъектам права законодательнойинициативы» доработать проект.[3]
30 марта было объявлено, что его новый вариантподготовлен, а 16 апреля он был внесен в Думу. Формально замечания правительствав нем учтены, но сильно лучше он от этого не стал:
«Одобрение или отрицание установленных приговором Нюрнбергского Трибунала преступлений нацизма против мира и безопасностичеловечества, совершенные публично, наказываются, - штрафом в размере до трехсот тысяч рублей, либолишением свободы на срок до трехлет».
Разработчики пошли по наполеоновскому пути. Бонапарт наставлял создателей своей конституции:«Пишите так, чтобы было кратко и неясно». Характеристика преступлений, заотрицание которых можно сесть, предельно лаконична. Разработчики спрятались заспины Нюрнбергских судей и всю ответственность возложили на них. На первыйвзгляд, сработано артистично. Законодатель, прямо как господин Голядкин,в стороне. Трибунал авторитетный, международный. Да и преступления – нацизма.Отчего бы такой закон не принять.
Но артистично это по бюрократическиммеркам. А бюрократический артистизм, как и всякое перекладываниеответственности, только скрывает реальные проблемы.
Выяснить, что именно установил Нюрнбергский трибунал,не так уж просто, а это прямо влияет на возможность принятия закона.Многотомное издание материалов процесса, выпущенное в 1954 году, найдется не в каждойбиблиотеке. В интернете устав Нюрнбергского трибунала (коротенький) найтилегко, а вот приговор – нет. Я отыскал его на сайте Йельской школы права (США).Понятное дело, по-английски.[4]Можно, конечно, русскую версию довести до каждого гражданина. Дадлинновата она – страниц пятьдесят. Не всякий прочтет. Конечно, незнаниезаконов не освобождает от ответственности, но распространяется ли это правилона приговоры судов, пусть даже столь авторитетных? Имеет ли право гражданин РФне знать, какие конкретно преступления нацизма «установлены приговоромНюрнбергского трибунала»? А если имеет, то можно ли судить его за отрицаниепреступлений, знать об «установленности» которых он не обязан?
Лично у меня по ознакомлении с этим обширнымдокументом, который я раньше знал в отрывках, сложилось убеждение, что самиавторы законопроекта заглянуть в него не удосужились. Сберегли свое время длядругих государственных дел. Иначе бы они поняли, что генерал-майор юстицииНикитченко, советский представитель в Нюрнберге, а в прошлом участникпоказательных процессов 30-х годов, приговоривший к расстрелу Зиновьева иКаменева, не решит их сегодняшних проблем.
В самом деле. Допустим, что граждане приговоризучили. Но многие преступления нацистов изложены в нем весьма суммарно, и попонятным причинам:
«Суду было представлено огромное количество детальныхдоказательств военных преступлений. В данном Приговоре невозможно с должнойподробностью рассмотреть их. (…) Поэтому Трибунал намерен остановиться на них всамом общем виде. (…) Военнопленных подвергали жестокому обращению, пытали иубивали…»
Самые важные из конкретных преступлений были включеныв предъявленное обвинение, но лишь незначительная часть из них былавоспроизведена в приговоре. Следует ли считать все остальные обвинения неподтвердившимися? Конечно, нет, на что прямо указано в приведенной цитате. Номожно ли все перечисленные в обвинении, но не упомянутые в приговорепреступления считать установленными? Неизвестно. Кто, как и на основании чегодолжен решать, доказан ли тот или иной конкретный эпизод?
Вот, например, одно из обвинений, сформулированное вразделе обвинительного заключения «VIII C. Убийства и жестокое обращение с военнопленными»:
«В сентябре 1941 года 11 000 являвшихсявоеннопленными польских офицеров были убиты в Катынском лесу под Смоленском».[5]
Получается, что Нюрнбергский трибунал установил, чтоКатынь - преступление нацистов? В таком случае, те, кто сегодня сиспользованием служебного положения и средств массовой информации признают Катынскийрасстрел делом рук НКВД, рискуют получить до пяти лет, буде закон примут.
В Нюрнберге произошло следующее. Советский представитель обвиненияполковник Покровский приложил немало усилий, чтобы включить Катынский расстрелв обвинение: ведь о нем стало широко известно еще в ходе войны, и тогда женацисты и коммунисты обвинили в нем друг друга, причем каждая сторона провеласвою экспертизу эксгумированных останков. Представители обвинения со сторонысоюзников поначалу согласились с Покровским, ибо сочли, что «любая другаяпозиция произвела бы дурное впечатление на общественное мнение, посколькупоказала бы, что мы были в союзе с державой, повинной в таких же жестокостях,что и Германия» (как доносил в Лондон один из английских представителей напроцессе). Однако в ходе разбирательства обвинение выставило трех свидетелей, изащита – трех, причем обнаружить противоречия в показаниях последних неудалось. А свидетели обвинения, в том числе болгарский профессор Марков,участвовавший в нацистской экспертизе, а после войны арестованный просоветскимболгарским правительством как враг народа, полного доверия не вызывали. Междусудьями назревал конфликт. Адвокаты требовали вызова новых свидетелей. Тогдаполковник Покровский пригрозил, что вызовет столько свидетелей обвинения, чтоэто парализует процесс. В итоге суд предпочел «замять для ясности» вопрос оКатыни.
Впрочем, не совсем понятно, распространяется лидействие предложенного закона на отрицание преступлений, подобных Катынскому.Ведь наказание предусматривается за «одобрение или отрицание установленных приговором Нюрнбергского трибунала преступлений нацизма против мира и безопасностичеловечества». Другие преступления нацистов отрицать не возбраняется. Все-такине успели «субъекты права законодательной инициативы» заглянуть в материалыпроцесса. Иначе бы они использовали понятия, которыми оперировали в Нюрнберге,а не придумывали новые. Тщательноразработанная классификация преступлений нацистов и четкое определение каждойкатегории – важный вклад Нюрнбергского трибунала в развитие международногоправа. В уставе трибунала, вобвинительном заключении и в приговоре речь идет о трех видах преступлений:
а) «преступленияпротив мира» (подготовка и развязывание агрессивной войны);
б) «военныепреступления» («нарушения законов или обычаеввойны», включая «убийства, истязания или увод в рабство (…) гражданскогонаселения оккупированной территории; убийства или истязания военнопленных» ит.д.);
в) «преступления противчеловечности» («преследования по политическим, расовым или религиозным мотивам»и т.п.).
Почему бы не использоватьэту классификацию? Она что, устарела? И как можно ссылаться направоустанавливающий документ, меняя его терминологию и не оговаривая, какновые понятия соотносятся со старыми?
В самом деле, преступленияпротив мира Нюрнбергский трибунал знал, против человечности – тоже знал, а вот противбезопасности человечества – не знал, а стало быть, и установить не мог.Что такое преступления «против безопасности человечества»? То же, что преступления против человечности? Или то же, чтопреступления против мира? Если второе, то, например, за отрицание Холокоста наосновании нового закона карать будет нельзя, потому что наказание за отрицание преступленийпротив человечности им не предусмотрено. Кто будет решать, что имели в виду нашизаконодатели? И в любом случае, можно будет сколько угодно отрицать и расстрелысоветских военнопленных, и угон мирных жителей в рабство в Германию: ведь наказаниеза отрицание военных преступлений,установленных трибуналом, законом точно не предусмотрено. Я не думаю, чтоавторы законопроекта специально так написали. Они, конечно, хотели как лучше.
Невероятно, но факт: взаключении правового управления Думы на первую версию законопроекта, вывешенномна сайте Думы 18 мая 2009 года, сказано:
«Нуждается в уточнении перечень преступлений,одобрение или отрицание которых должно влечь уголовную ответственность, (…)учитывая, что Устав, обвинительный акт и приговор Международного ВоенногоТрибунала содержат четкую классификацию преступлений, ответственность закоторые должны были нести и понесли главные военные преступники, – преступленияпротив мира, военные преступления, преступления против человечности…»
Похоже, законодатели не ознакомились даже с рекомендациямисобственных юристов. С упорством, достойным лучшего применения, они и в новойверсии воспроизводят выявленные экспертами недостатки предыдущего варианта.
Но если даже сами авторы законопроекта не сумелисформулировать, за что конкретно надлежит карать «фальсификаторов истории»,можно ли рассчитывать, что рядовой российский судья справится с этой задачей?Даже если его снабдить семитомным изданием материалов процесса?
Независимо от точности формулировок законопроекта, решить,что именно установлено приговором Нюрнбергского трибунала, не всегда легко, темболее что в уставе, на основании которого он действовал, сказано буквальноследующее:
«Статья 19. Трибунал не должен быть связан формальностямив использовании доказательств. Он устанавливает и применяет возможно болеебыструю и не осложненную формальностями процедуру и допускает любыедоказательства, которые, по его мнению, имеют доказательную силу».
Это и понятно, потому что трибунал был военным ичрезвычайным, а масштаб и чудовищность преступлений нацистов были таковы, чтовозможная неопределенность в частностях едва ли могла изменить их оценку вцелом. Но сейчас-то речь идет об обычных судах и о «деяниях» несопоставимойстепени тяжести. Все-таки есть некоторая разница между преступлением ивысказыванием о нем.
Решение вопроса о том, что именно было установленотрибуналом и насколько представленные ему доказательства были убедительны тогдаи остаются таковыми сегодня, требует сложного исторического иисторико-правового исследования. Здесь нельзя обойтись «не осложненнойформальностями процедурой».
Во избежание недоразумений скажу: у меня нет ни малейшего сомнения втом, что нацистские военные преступники, осужденные в Нюрнберге, понеслизаслуженное наказание. Нюрнбергский процесс стал началом нового этапа вразвитии международного права. Многие нормы, на которых сегодня зиждетсясистема международной безопасности, постепенно формировались в предшествующиепроцессу годы, но были впервые сведены в систему только на нем. С учетомреальных условий, в том числе и напряженных взаимоотношений междудержавами-победительницами, создание и деятельность Нюрнбергского трибуналапредставляются совершенно разумной формой международного осуждения нацизма.Правда, совместная борьба демократии и коммунизма против фашизма и их общаяпобеда затруднили столь же недвусмысленное – и желательное с точки зрениямногих - осуждение коммунизма.
Как уже было сказано, главная цель авторов законопроекта состоит в том,чтобы воспрепятствовать возложению на Россию ответственности за начало войны,военные преступления и установление оккупационных режимов. Однако ни вторую, нитретью задачу новая версия закона решить не позволяет, поскольку Нюрнбергскийтрибунал ничего на сей счет не «установил». Действия Красной Армии он нерассматривал и, следовательно, не мог ни осудить, ни оправдать. А«социалистические революции» в Восточной Европе состоялись и вовсе после того,как он завершил свою работу. Первый вариант закона предусматривал наказание за«обвинение преступными действий стран-участников антигитлеровской коалиции».Под эту категорию при желании можно подверстать и военные преступления, вкоторых обвиняют Красную Армию, и завоевание ею Восточной Европы. Нозаконодатели «не нашли слов», чтобы сохранить эту норму в новом проекте. Такчто сдача позиций налицо. «Очернители» могут вволю клеймить воина-освободителякак оккупанта, не опасаясь попасть за решетку. Тот минимум, который законодателипытаются теперь отстоять, - это оправдание Советского Союза по делу оразвязывании войны. Что здесь дает ссылка на Нюрнбергский приговор?
На первый взгляд, очень многое. Вся политика фашизмарассматривается в вердикте как «заговор» с целью подготовки и развязываниявойны, ответственность за которую однозначно возлагается на Германию. Однакоагрессивная сущность гитлеровского режима редко подвергается сомнению даже втрудах самых закоренелых «фальсификаторов». Признание того, что Германия былаагрессором, не мешает задаваться вопросом, была ли политика других страндействительно направлена на поддержание мира. А по этому поводу к текступриговора возможны вопросы. Например, Мюнхенский пакт в нем представлен так:
«29 сентября после переговоров между Гитлером иМуссолини, с одной стороны, и британским и французским премьер-министрами, сдругой стороны, был подписан Мюнхенский пакт, который обязывал Чехословакию признатьпередачу Судетской области Германии. Привезенный британским премьер-министром вЛондон «листок бумаги», подписанный им и Гитлером, выражал надежду, что вбудущем Британия и Германия могут жить без войны. То, что Гитлер никогда несобирался придерживаться Мюнхенского соглашения, подтверждается фактом…»
Англия и Франция выступают здесь обманутымимиротворцами. Аналогичным образом представлен в Приговоре и советско-германскойдоговор о ненападении – он упомянут в связи со вполне обоснованным обвинениемГермании в нарушении международных соглашений.
Такая оценка Мюнхенского пакта отрицалась советскимиисториками. Отрицается она в России и сейчас, причем официальными лицами и навысоком уровне, в частности, министром иностранных дел Сергеем Лавровым,которого в случае принятия закона могут ожидать неприятности, если он продолжитвысказываться в духе своей недавней статьи, посвященной 65-летию Победы:
«Верхом исторического ревизионизма стала попыткапоставить знак равенства между 23 августа и 1 сентября 1939 года – заключениемсоветско-германского Договора о ненападении и нападением Германии на Польшу.Эти два события полностью вырываются из общего исторического контекста,оставляя за скобками Мюнхенский сговор 1938 года, приведший к расчленению иоккупации Чехословакии, подписанную одновременно англо-германскую декларацию(тот самый «листок бумаги». – Н.К.), которая по существу означала соглашение оненападении между Великобританией и гитлеровской Германией, (…) и всю чередудругих событий, последовательно готовивших германскую агрессию и направлявшихее на Восток. (…) Не будь Мюнхена, не было бы и многого другого, чтопоследовало за ним».
Лавров,несомненно, прав: не заняли Англия и Франция в Мюнхене принципиальной позиции,по слабости и по тайному желанию столкнуть «диктаторов» лбами. Но чтоконстатирует министр, если не состоявшийся в России официальный пересмотрнекоторых оценок, зафиксированных в Нюрнбергском Приговоре? К чему, если не кпродолжению пересмотра, призывает он, когда пишет:
«В свое время российский парламент признал совершеннуюСоветским Союзом ошибку, осудив пакт Молотова-Риббентропа. И мы вправе ожидатьтого, чтобы и в других странах, которые пошли на сделку с нацистами, это былосделано, причем не на уровне заявлений политических лидеров, а на уровнеполитических решений. Запад, как и Советская Россия, не был непогрешим».[6]
Чтобы вывести собственный парламент из-под удара, разработчикимогли бы избрать примерно такую формулу: «Запрещается пересматривать оценки,данные Нюрнбергским трибуналом, кроме тех, которые уже пересмотрены российскимруководством». Правда, это означало бы, что законодатели берут на себя ответственностьза установление исторической истины. Но как раз от этого они всеми силамипытаются уклониться. Да и другие могли бы спросить: если вам можнопересматривать, то почему нам нельзя? Нет у законодателей легких путей.
Зафиксируем очевидное: далеко не всегда Нюрнбергскийтрибунал мог позволить себе сказать правду. Страны-победительницы создали егоне с целью публично покаяться. Признание этого факта не означает реабилитациюнацизма. За ним записано достаточно, чтобы вопрос об оправдании не вставал. Норазве это причина, чтобы идеализировать политику других стран и снимать с нихвсякую ответственность за фатальные просчеты и корыстные расчеты, внесшие свойвклад в движение к катастрофе?
Однако и здесь нужна осторожность. Сегодня изразумного (на мой взгляд) тезиса, что ту или иную долю ответственности заразвязывание войны несут многие страны, нередко делается вывод, что все они(кроме, конечно, Германии) в равной степени «замараны». И что «белых и чистых»,имеющих право быть моральными арбитрами, среди них нет. Подчеркивается,например, что не только Германия, но и Польша «отхватила» у Чехословакии частьСудетской области. И нечего ей обижаться, если вслед за этим СССР договорился стой же Германией о разделе самой Польши. Это утверждение – одно из проявленийморального релятивизма, определяющего нравственный климат в нашей стране, когдаиз факта, что совершенства нет, делается вывод, что нет и различий междустепенями зла.
Политический режим «панской Польши» накануне войны внушает мало симпатийсовременному демократически настроенному историку. Однако не все равно всему.Были режимы и похуже. Польша не проводила массовых репрессий в Судетах,сопоставимых с теми, которые в ней самой осуществили СССР и Германия.Насильственный захват земель и национальное угнетение – вещь страшная инеприемлемая. Насильственный захват с последующими массовыми репрессиями ираспространением на новые территории тоталитарного режима – это еще хуже, чемзахват и угнетение. Именно это вызвало возмущение международной общественностии потребность создать международный трибунал, чтобы осудить эти преступления ине допустить их повторения.
Германский фашизм был осужден в Нюрнберге, вчастности, за нарушение пакта Молотова-Риббентропа, подготовку агрессии иразвязывание войны против СССР. Напротив, СССР, судя по документу, намеревалсясоблюдать пакт:
«23 августа 1939 года Германия подписала пакт оненападении с Союзом Советских Социалистических Республик.
Факты однозначно подтверждают, что Советский Союз сосвоей стороны соблюдал условия этого пакта, и даже само германскоеправительство получало уверения в этом от своих высокопоставленных источниковинформации. Так, германский посол в Москве сообщил своему правительству, чтоСоветский Союз вступит в войну, только если Германия на него нападет. (…)
Тем не менее, еще летом 1940 года Германия началаподготовку к нападению на СССР, несмотря на пакт о ненападении».
Для историка приводимая в приговоре ссылка на докладпосла Германии в Москве графа фон дер Шуленбурга от 6 июня 1941 года звучит неслишком убедительно. Граф (в 1944 году казненный за участие в заговоре противГитлера) являлся противником войны с СССР и старался уверить свое правительствов мирных намерениях Сталина, что никак не доказывает таковых.
Приговор косвенно отводит от СССР обвинение в том,что пакт Молотова-Риббентропа развязал Гитлеру руки для нападения на Польшу:
«Окончательное решение относительно даты нападения наПольшу, каковое было спланировано и согласовано ранее в том же году, былопринято Гитлером незадолго до 22 августа 1939 года».
Если до 22 августа, то тем более до 23 августа, т.е.до заключения пакта. Следовательно, не пакт привел к войне. Впрочем, и этафраза звучит двусмысленно. Что произошло 22 августа? Приговор ссылается напроизнесенную в узком кругу сподвижников речь Гитлера. Но Гитлер уже знал, чторешение о пакте принято и что Риббентроп летит в Москву. Так что фразу«незадолго до 22 августа» можно понять и в том смысле, что механизм агрессиипротив Польши, заранее спланированной и подготовленной, был запущен врезультате сделки с Москвой.
Нюрнбергский трибунал ни словом не обмолвился о прилагавшемся к пактусекретном протоколе, на основании которого был осуществлен раздел ВосточнойЕвропы между Сталиным и Гитлером. Причина все та же – до начала Холодной войнысоюзники опасались признаться своим народам, что боролись против фашизма всоюзе с режимом, в некоторых отношениях не сильно от него отличавшимся. Номожно ли считать, будто Нюрнбергским трибуналом установлено, что в историиразвязывания войны секретный протокол не сыграл никакой роли? И как быть втаком случае с упомянутым Лавровым официальным осуждением секретного протокола,состоявшимся в нашей стране?
Продолжим анализ приговора:
«22 июня 1941года без объявления войны Германия начала захват советской территории всоответствии со своими заранее составленными планами.
По утверждению защиты, нападение на СССР былооправдано потому, что Советский Союз планировал нападение на Германию иосуществлял подготовку к нему. Невозможно поверить, что кто-нибудь когда-либочестно придерживался этого взгляда (It is impossible to believe that this view was ever honestly entertained)».
Как видим, версия «фальсификаторов» истории войны(они же ревизионисты) в изложении немецких военных преступников не нашлапонимания судей. Но, как и в предшествующих случаях, трибунал сохранил здесьнекоторую двусмысленность. Конечно, замолчать «эпизод» такого масштаба былоневозможно, тем более что подсудимые упорно держались своей версии. Она, кстатисказать, воспроизводила официальную позицию Германии, сформулированную вдекларации об объявлении войны, которую утром 22 июня Шуленбург вручилМолотову. Единственный аргумент против этой версии, приведенный в приговоре, -это упомянутый доклад Шуленбурга. Впрочем, приведен он в другом разделедокумента. К тому же и он двусмыслен – не потому даже, что не доказывает мирныхнамерений Москвы, но потому, что показывает обеспокоенность Германии вопросом,не нападет ли Сталин. На основании статьи 21 своего устава трибунал мог, неприводя доказательств, сослаться на агрессию Германии как на общеизвестныйфакт. Но судьи выбрали другую формулу, странную для приговора, - «невозможноповерить». В чем же дело?
Вчитаемся в текст. Во что, собственно, судьиотказались поверить? В то, что Советский Союз готовил нападение, или в то, чтоэто оправдывало агрессию Германии? Первое – это вопрос установления факта.Второе – вопрос моральной оценки, основанной на интерпретации мотивов, которымируководствовались обвиняемые. Трибунал вряд ли мог позволить себе сослаться наверу тогда, когда речь шла об установлении факта. Скорее, он привел быдоказательства или сослался на общеизвестность этого факта. А вот с интерпретациеймотивов дело обстоит сложнее. «Честно» ли подсудимый думал так, а не иначе? Илион просто искал предлог для оправдания действий, которые диктовались совершеннодругими мотивами? Здесь, в конечном счете, речь идет именно о вере. «Честно» лигерманское командование считало, что Германия должна напасть на СССР из соображенийсамообороны? Или нацисты готовили агрессию независимо от того, замышлял литаковую СССР, т.е. не из соображений самообороны, а в силу внутренней логикисвоей политики? В таком случае, утверждение, что и Германия, и СССР готовилиагрессию, но что совершила ее Германия, не противоречит приговору Нюрнбергскоготрибунала. Насколько мне известно, никто из историков-ревизионистов большего неутверждает. Можем ли мы исключить такую интерпретацию приговора Нюрнбергскоготрибунала? Я совсем не уверен, что она правильная. Я только констатируютрудность трактовки этого текста.
Еще во избежание недоразумений: я не утверждаю, что теория, согласнокоторой Сталин планировал совершить агрессию против Германии летом 1941 года,доказана. Я считаю, что историки-ревизионисты обратили внимание на ряд фактов,которым традиционная концепция войны достаточного объяснения не дает. Это -огромное (в несколько раз) превосходство Красной Армии над Вермахтом в танках,авиации и артиллерии, которое подрывает тезис о неготовности СССР к войне;группировка советских войск для нападения, а не для обороны, в частности,расположение основных ударных сил в выступах, вдававшихся вглубь германскойтерритории, что облегчило их быстрое окружение немцами; резкое изменениенакануне войны тона советской военной пропаганды, начавшейморально-психологическую подготовку армии к совершению агрессии, и т.д. Этимфактам надо искать объяснение и разрабатывать новую, научную историю войны,свободную от идеологических шор. Необходимо открыть закрытые архивы иопубликовать документы о военных планах советского руководства, которые сегодняедва ли представляют военную тайну, но до сих пор доступны исследователю внезначительных фрагментах. Критики ревизионистских теорий справедливо указываютна слабость их документальной базы. Но пока архивы закрыты, историк, независимоот его позиции, обречен оставаться в мире предположений.
Итак, получается довольно странная ситуация.Законодатели утверждают, что если запретить отрицать преступления нацизма,установленные Нюрнбергским трибуналом, то ревизионистские теории войны станутподсудными. Но при обращении к Приговору становится очевидным, что это далеконе так, - если, конечно, сколько-нибудь добросовестно использовать этот сложныйтекст. Приговор явился компромиссом между державами-победительницами; он непривлекал внимания ко многим неудобным для них фактам (а иногда не имелвозможности точно их установить); порой прибегал к двусмысленным формулировкам.Он труднодоступен для рядовых граждан, в полном объеме известен лишьспециалистам и труден для использования даже в историческом исследовании. Поряду вопросов точка зрения, сформулированная в Приговоре, сегодня уже неразделяется даже российским руководством. При таких условиях его использованиев суде неизбежно открывает простор для субъективизма и произвола.
Почему же авторы закона решили спрятаться заНюрнбергский Приговор? Здесь возможны два объяснения, которые не столькоисключают, сколько дополняют друг друга. С одной стороны, разработчики непотрудились изучить документ, на который ссылаются. С другой – они, возможно,полагают, что если дело дойдет до его использования в суде, экспертиза покажетвсе, что требуется, а судьи не станут задумываться над условиями, в которыхпроходил процесс. Внешне все благопристойно, а в детали никто вникать нестанет. Пишите так, чтобы было кратко и неясно.
Лично я – безусловный противник мемориальных законов.Но я бы хотел, чтобы люди, придерживающиеся другой точки зрения, приложилиусилия для того, чтобы ее обосновать. Для этого необходимо, прежде всего, точносформулировать, что именно запрещается утверждать. Дьявол, как известно, в деталях.Ни объективная история, ни беспристрастное правосудие не могут пренебрегатьими. Конечно, лично меня сторонники мемориального закона все равно вряд лиубедят в его необходимости, но я, возможно, поверил бы в искренность ихнамерений защитить память о войне. Пока же я вижу не серьезноезаконотворчество, а создание пропагандистского жупела.
До сих пор я говорил о недостатках представленного законопроекта. Нозакончить статью я хотел бы тезисом более общего характера – о недопустимостизаконодательного регулирования исторической истины.
Спор о том, наука история или не наука, идет давно ик рассматриваемому вопросу отношения не имеет. Это – чисто академический спор,связанный с возможностью разного - более широкого или более узкого – пониманиянауки. Даже те, кто считают историю наукой, не станут отрицать, что она связанас политикой. А те, кто считают иначе, согласятся, что историки на протяжениивеков разработали сложную исследовательскую технику, которая позволила им свысокой степенью достоверности установить большое количество фактов. Дажеистория современности, которая ближе всего к политике, не сводится к ней. Болеетого, ответственная политика не может сводить историю к оружию борьбы. Онадолжна исходить из насколько возможно обоснованного понимания социальныхпроцессов, которое немыслимо без исторического знания.
Конечно, наивно требовать от политиков игосударственной власти, чтобы они отказались от попыток продвигать своепонимание истории. Но их право на использование некоторых средств такогопродвижения должно быть ограничено. Таким ограничением являются академическиесвободы, предполагающие право ученого свободно выражать свою точку зрения иобязанность коллег оценивать ее в соответствии с принятыми правиламиисследования и нормами академической этики. Эти правила и нормы можно и должнокритиковать и совершенствовать. Как и любые другие нормы, они являются формойвласти (академической среды над ее членами) и ограничением свободы – в томчисле и произвола интерпретаций. Но они обеспечивают автономию знания. Именноавтономия академической среды, если она достаточно развита, как это свойственнодемократическим странам, ограничивает вмешательство политики в историю. Тот,кто разделяет крайние взгляды и нарушает профессиональные нормы, конечно,рискует – репутацией, карьерой. Таков механизм общественного влияния на ученого. Это очень мощный механизм. Но этоне ограничение гражданских свобод.
В нашей стране, пережившей период коммунизма, академические свободыособенно важны. Они еще не вполне прижились. Тем важнее их культивировать. Ктому же нельзя забывать, что Конституция РФ запрещает создание государственнойидеологии. Все без исключения идеологии нового времени – либеральные,коммунистические, националистические - основаны на той или иной версии истории.Я полагаю, что запрет на создание государственной идеологии означаетограничение права государства навязывать гражданам одни версии прошлого изапрещать другие. Мемориальный закон есть крайняя и очевидная форма такогозапрета. Поэтому, на мой взгляд, он не только вреден, но и антиконституционен.
Вряд ли ссылка на опыт других стран является в этихусловиях убедительным аргументом в пользу мемориального закона. Ведь еслидругие поступают неразумно, это еще не причина поступать так же. К тому же естьнекоторые различия между предложенным российским законопроектом и темипримерами, на которые ссылаются его сторонники.
Прежде всего, не следует смешивать два разных видазаконов. Есть законы, запрещающие высказывание человеконенавистнических идей,разжигание национальной и религиозной розни, фашистские партии, их программы исимволику. Российское законодательство в этой области надлежит совершенствоватьи, главное, соблюдать.
Но мемориальные законы, регламентирующие память опрошлом, - это особая категория законов. Нельзя ставить на одну доску призывы кнасилию и исторические оценки, даже самые нелицеприятные. Как и большинствоисториков, я считаю любые мемориальные законы неприемлемыми. В последние годыфранцузские коллеги, объединившись в упомянутую ассоциацию «За свободуистории», смогли убедить свое правительство в том, что необходимо прекратитьпрактику издания мемориальных законов. Последний из них под давлениемобщественности был отменен. А Франция – классическая страна мемориальныхзаконов.
Между тем, во Франции, одной из старейших демократий,где существуют влиятельное общественное мнение, традиция публичных дебатов опрошлом, глубоко укоренившиеся академические и гражданские свободы, высокаястепень автономии судейского корпуса, - мемориальные законы потенциально едвали могут нанести значительный ущерб. Не так обстоит дело в России. У нас еще неустоявшаяся демократия, слабое общественное мнение, существующие только набумаге профессиональные ассоциации историков и далеко не независимая судебнаясистема. В случае, если начальство, особенно на местах, захочет использоватьмемориальный закон для расправы с почему-либо неугодными историками, не так ужмного шансов, что коллеги дружно встанут на их защиту и что суд проявитпринципиальность. С учетом наших реалий в особенности следует воздержаться отпринятия мемориальных законов.
И последнее. Классические мемориальные законызащищают память тех, кто пострадал от преступлений, осуществлявшихсягосударственной властью или при ее поддержке. Если говорить о Франции, тотаковы запреты на отрицание Холокоста, отрицание геноцида армян в Турецкойимперии или отрицание того, что работорговля была преступлением противчеловечества. Предлагаемый в России мемориальный закон существенно отличаетсяот этих законов. В нашем случае государство намерено защитить, прежде всего,память о самом себе, точнее, о том режиме, который многие считают преступным.Ведь обвинения в развязывании войны и в установлении оккупационных режимов –это обвинения в адрес Сталина и сталинизма.
Не потому ли разработчики закона избегают ясносказать, за отрицание каких конкретно исторических фактов можно будет сажать? Нев том ли дело, что память о войне для них – только предлог, чтобы защититьсовсем другую память?
Автор – доктор философских наук, директор исследованийХельсинки-Коллегиума Хельсинского университета.
[1] http://www.duma.gov.ru, номер законопроекта197582-5. Все ссылки на мемориальный закон и на материалы, связанные с егопродвижением, даются по этому сайту.
[2] http://www.historians.org/press/Medvedev_Letter_June_17_2009.pdf
[3] История законопроекта тонет в «хронологическойнепрозрачности». Прежде всего, многие документы, фотокопии которых приводятсяна сайте Думы, не датированы, а иногда даже не подписаны. Далее, электроннаярегистрационная карта законопроекта 197582-5 на сайте Думы сообщает, чтозаключение правительства на законопроект не требуется. Тем не менее, он былтуда направлен, причем сделано это было, вероятно, 9 апреля 2009 года (взаключении правительства сказано, что оно составлено в ответ на запрос № ЯИА-2-183 от 9 апреля 2009 г.), т.е. почтиза месяц до регистрации законопроекта в Думе, состоявшейся, судя по той жекарточке, 6 мая (сам законопроект не датирован). Заключение правительства,подписанное вице-премьером Собяниным, датировано 29 июля 2009 года. Судя по сайту Думы, оно было зарегистрировано в Думе 30июля, но появилось на сайте только 21 августа 2009 года. Задержку можно понять– лето. Труднее понять, почему этот важный и не лишенный пикантности документпрошел незамеченным. Никаких упоминаний о нем в прессе не было до 14 января.Документ, поставивший крест на судьбе первой версии законопроекта, не привлекничьего внимания за два дня до семидесятилетия пакта Молотова-Риббентропа, занеделю до первого заседания комиссии против фальсификации и за десять дней досемидесятилетия начала Второй Мировой войны. Ни публикация 31 августа впольской «Газета Выборча» статьи Владимира Путина, призвавшего поляков покончитьсо старыми счетами, ни сенсационное обращение Дмитрия Медведева в День памятижертв политических репрессий 30 октября (президент заявил, что память орепрессиях столь же священна, как память о войне), - ничто и никого не побудиловспомнить о заключении правительства. Хотя было бы уместно подчеркнуть, чторуководство страны не разделяет некоторых крайних позиций. Известно об этомдокументе стало только 14 января, когда газета «Ведомости» опубликовала статью«Собянин не пустил» (http://www.vedomosti.ru/newspaper/article/2010/01/14/222888). Со ссылкой на нее сообщениеперепечатали другие средства массовой информации. Мне не удалось найти иного,независимого от «Ведомостей», источника этого сообщения. В статье в«Ведомостях» о дате заключения ничего не говорится, а новость подается каксвежая. При этом компетентно и сочувственно излагается заключение правительства,которое автор, скорее всего, видел. Однако если бы она нашла его на сайте Думы,то едва ли пропустила бы дату, под которой оно зарегистрировано, - 30 июля. А всамом документе дата зашифрована в виде номера документа - 29071014.doc, проставленного мелким шрифтом внизустраницы, на который можно и не обратить внимания. Почему эта информацияпоявилась именно в середине января? Вскоре после публикации статьи состоялисьвторое заседание комиссии против фальсификации, а пресса заговорила о подготовке к 65-летию Победы. Как недавносообщила депутат Думы, один из идеологов «Единой России» и инициаторовмемориального закона Ирина Яровая, новый, учитывающий замечания правительствавариант законопроекта был готов к середине января. Видимо, к этому временизатянувшийся период колебаний и согласований завершился принятием решения опродвижении усовершенствованной версии закона. О том, что проект разработан и согласован, прессе стало известно только30 марта. Сообщалось, что его официальное внесение в Думу состоится «наследующей неделе». Но вместо проекта на сайте Думы поначалу появилась информацияо том, что в свете замечаний правительства комитет Думы по законодательствупредложил «субъектам права законодательной инициативы» доработать его. На самихдокументах (решении комитета и сопроводительном письме его председателя ПавлаКрашенинникова – кстати, соавтора закона - на имя Яровой), вывешенных на сайтеДумы, дат нет. Регистрационная карта законопроекта сообщает, что решениекомитета состоялось 23 марта. Однако в сопроводительном письме Крашенинниковауказывается, что оно последовало в ответ на обращение Яровой от … 24 марта! 24марта датировано и сопроводительное письмо, представленное вместе с новымзаконопроектом. Что же, и новый законопроект тоже был отправлен на доработку?Причем еще до регистрации в Думе (это, судя по регистрационной карте, произошло16 апреля).
[4] http://avalon.law.yale.edu/subject_menus/judcont.asp. Вдальнейшем цитаты из обвинительного заключения (Indictment) и приговора (Verdict) я привожу в своем переводе с английского, а уставсуда цитирую по официальному русскому переводу.
[5] Эта цифра ошибочна. В Катынском лесу погибло4 000 пленных польских офицеров. 11 000 – это общее количествопленных польских офицеров, расстрелянных в СССР.
[6] Статья Сергея Лаврова «65-летие Великой Победы» в«Дипломатическом ежегоднике – 2009» цитируется по: http://www.mid.ru/brp_4.nsf/0/11B29D877B188D4AC32576AC0025F4CD
