В рамках нашего совместного проекта с openDemocracy мы публикуем статью профессора, главы Центра кубинских исследований Ноттингемского университета Энтони Капсия о Кубе на пороге перемен.
Официальная отставка Фиделя Кастро с поста президента Кубы (после тридцати двух лет) и вождя кубинской революции (после сорока двух лет) наступила 19 февраля 2008 года, когда он снял свою кандидатуру с обсуждения вновь избранной национальной ассамблеи; однако неофициально она произошла 30 июля 2006 года, когда он передал полномочия – временно, в ожидании операции – своему брату Раулю. Так или иначе, последний шаг был удивителен только тем, когда и каким образом он был сделан. Возможно, он потряс мировые средства массовой информации и застал врасплох многих в Соединенных Штатах; но само по себе это решение, строгая преемственность и спокойная реакция на него в стране были, в сущности, предсказуемы. Болезнь Фиделя лишь ускорила неизбежное.
Если поставить себе цель понять динамику политического перехода на Кубе, то три аспекта ухода Фиделя от лидерства – отставка, преемственность и принятие этого факта – заслуживают исследования.
Мир, утвердившийся в представлении о Фиделе Кастро как о властолюбивом деспоте, окруженный крайне «фиделистски» настроенным аппаратом, естественным образом считал идею его отставки немыслимой. Но кубинская система всегда была более сложной, чем карикатуры на нее, и в самом деле, начиная где-то с 2000 года казалось вероятным, что Фидель вполне может уйти в отставку в какой-то момент в наступающем десятилетии – возможно, в 2009 году, во время пятидесятой годовщины революции, окончания его лидерства в Движении Неприсоединения и ожидаемого начала эпохи после Джорджа Буша-младшего.
Это ожидание проистекало частично из того, что здоровье и работоспособность Фиделя очевидным для всех образом приходили в упадок, но даже в большей степени из несомненности того факта, что он (как подтвердило бы его собственное острое чувство истории) не мог позволить себе рискнуть всем начатым в 1953 году революционным проектом из-за того, что оставался бы у власти слишком долго. Действительно, к 2005 году по этой причине начались разговоры, даже среди членов правящий коммунистической партии, о разочаровании, не в последней степени вызванном в широких массах медленными темпами и недостаточностью экономического роста. Даже когда после июля 2006 года он выздоравливал, в простых кубинцах смешивались искренняя привязанность и участие к нему как к человеку и нарастающее нетерпение; они одновременно были обеспокоены тем, что нерешенный вопрос лидерства продлит состояние неуверенности и безволия, и осторожно уповали на то, что Рауль подаст твёрдую надежду на необходимые экономические реформы.
Вопрос о том, кто унаследует лидерство на Кубе, также понимался за границей в упрощенном виде, особенно в русле сфокусированной на Фиделе тенденции воспринимать вопрос «преемственности» как критический в отношении будущего революции. Во-первых, конституционным преемником, начиная с революционных выборов в 1976 году, должен был быть Рауль; следовательно, только если бы он отказался, когда в 2008 году настал его час, мог бы быть выбран кто-нибудь другой. Во-вторых, наследование власти Раулем было неизбежно из-за его собственного исторического места в революции.
С 26 июля 1953 года, когда группа молодых повстанцев, возглавляемая Фиделем, атаковала казармы Монкада в Сантьяго-де-Куба, Рауль сопровождал брата во всём. Тогда это выразилось в планировании и осуществлении нападения, за которым последовало тюремное заключение и ссылка. В экспедиции, сошедшей с «Гранмы» в 1956 году и положившей начало восстанию и в двухлетней партизанской войне в горах Сьерра-Маэстра Рауль был предводителем своей собственной колонны; и после победы 1959 года он остался ключевым членом «ближайшего окружения», центральной фигурой в отношении всех важнейших решений и реформ и особенно командования Революционными вооруженными силами (РВС). За всё это время вопрос идеологических разногласий между ним и Фиделем ни разу не возникал. Единственный лидер, столь же близкий к Фиделю и имевший такое же влияние на него, был Че Гевара (был еще один лидер революции, более значительный, нежели Рауль Кастро, но погибший еще в 1959 году – Камилло Сьенфуэгос – «Полит.ру»). Итак, к 2006 году Рауль, бесспорно, был в руководстве страны второй после Фиделя фигурой в смысле наибольшей исторической легитимности.
Более того, Рауль имел уникальную основу для этой легитимности: сами РВС. Десятилетия, когда эти Вооруженные силы эффективно защищали страну, а также военный успехи, достигнутые ими, когда они помогали своим африканским союзникам отразить вторжения южноафриканских войск в эпоху апартеида (речь идет о поддержке «левых» группировок, пришедших к власти в середине 1970-х гг. в Анголе и Мозамбике, в их борьбе с противостоявшими им местными силами, отчасти поддерживавшимися ЮАР – «Полит.ру»), беспримерная репутация неподкупности и экономической эффективности придали им уникальный статус на Кубе – и также выделили их из ряда прочих латиноамериканских войск.
Это военное объединение также способствовало установлению за пределами Кубы имиджа Рауля как сторонника «жёсткого курса» и «идеолога» - вообще его портрет состоял из трех компонентов. Во-первых, с 1953 году Рауль принадлежал к крылу Социалистической молодёжи в (де-факто коммунистической) Народной социалистической партии, даже когда коммунистические убеждения самого Фиделя были весьма смутны, и однажды, будучи студентом, совершил путешествие в Восточную Европу; этот факт позволил как поставить на Рауле клеймо опасного «красного», так и «объяснить» сдвиг революции влево. Во-вторых, как партизан и затем как глава РВС, Рауль демонстрировал беспощадность, когда на то была политическая необходимость. В-третьих, в 1959-1961 годах он играл важную роль в установлении контактов и поддержании тесных связей с Советским Союзом; сотрудничество с которым укрепилось, когда РВС стали опираться на советские вооружения и подготовку.
В действительности же Рауль был также известен как гибкий и готовый к реформам политик. В 1980-х годах, например, он модернизировал структуры РВС, прибегнув к помощи японских специалистов по менеджменту; и в 1990-1995 годах он встал во главе беспрецедентных реформ, спасших обреченную, казалось бы, революцию (введя частичное использование доллара США, допустив самостоятельную предпринимательскую деятельность, сельскохозяйственные кооперативы, проведя банковскую реформу и стимулируя туризм, чтобы он занял место экспорта сахара). Его цель была ясна: защитить революцию – и для достижения её он был готов сделать практически всё, что угодно. Рауль уже долго время был привержен идее эффективности и знал, что кубинская экономика отчаянно нуждалась в этом. Поэтому к 2006 году многие кубинцы воспринимали его как человека, который сумеет выправить экономику реформами, возможно, не предполагавшимися Фиделем.
Рауль, однако, также верил в структуру, организованность и эффективность с сильной и гибкой партией в качестве её стержня. Некоторые критики интерпретировали эту черту как присущую «бюрократической» личности, сторонящейся общественного внимания; но это убеждение явно проистекает из его понимания того, что экономический и социальный прогресс на Кубе наилучшим образом достигался не через типичную для революции мобилизацию и стиль военных кампаний, а тогда, когда более стабильная институционализированная структура могла обеспечить ответственность и каналы двусторонней коммуникации, чего нельзя добиться с помощью постоянной мобилизации.
Этот пункт важен потому, что на протяжении всего периода после 1959 года обнаруживается чередование того, что могло бы быть названо «сотрудничеством через страстную мобилизацию», и «сотрудничеством через структуру». Обычно это воспринимается как результат личных предпочтений, межфракционной борьбы или внешнего давления; но лучше всего это объясняется сознательным решением, принимаемым всякий раз руководителями, осознающими необходимость уравновешивать периодические всплески идеологического воодушевления (особенно с целью преодоления кризиса и упадка духа или для того чтобы воспользоваться национально-освободительным подъемом) периодами стабильности и материализма – покуда один удовлетворяет потребности души, другой удовлетворяет потребности тела, но ни тому, ни другому нельзя долго следовать бесплатно.
Ценой чрезвычайной мобилизации часто становилась тенденция принимать непродуманные решения, которые подчиняют эффективность политике и истощают преданных сторонников; цена же стабильности – в самоподдерживающейся бюрократической инерции (приводящей к привилегиям и умеренной коррупции) и потере политического воодушевления. Хотя Фидель, возможно, и предпочитал «мобилизацию», а Рауль – «структуру», говорить так было бы чрезмерным упрощением, поскольку оба они принимали решения в пользу и одного, и другого пути.
Тем не менее, к 2005 году стало ясно, что опыт Кубы, начиная с 1990 года, тяготел к потребности в стабильности. В контексте всех этих изменений существует важный ориентир: давление, вызовы и дискуссии, последовавшие за распадом социалистического блока и Советского Союза в 1989-1991 годах, погрузившие Кубу в кризис, который был бы смертелен для уже подорванной политической системы.
То, что последовало за 1990 годом, было простой стратегией выживания, сосредоточенной на насущных экономических реформах. К 1994 году все они заняли своё место и начали оказывать воздействие; с 1995 года они порождали устойчивый экономический рост, спасая «систему» от внушающего ужас Армагеддона. Последующие пять лет были, в первую очередь, временем внутренних дискуссий – снизу и сверху, и во всех революционных организациях – о «системе», о попытках выделить те элементы революции, которые следовало сохранить, и те, которыми скорее можно было пренебречь. Эти дискуссии в конце концов достигли точки консенсуса – регулируемая (но необязательно управляемая) государством экономика, приверженность идее общественного благосостояния, и большая сосредоточенность на национальных интересах; но когда это произошло, два конвульсивных рывка бросили Кубу в очередной цикл уже знакомого «сотрудничества через мобилизацию». Первым стал визит папы Иоанна Павла II в январе 1998 года, который праздновался одновременно как знак окончания изоляции и «спасения» революции и великий момент национального единства. Вторым событием стала поразительная и всесокрушающая массовая мобилизация в семимесячной кампании в 1999-2000 году за возвращение из Соединенных Штатов шестилетнего Элиана Гонсалеса.
Последнее событие послужило началом периода, известного как «битва идей», который (через мобилизации, в авангарде которых стояла молодёжь, ожившие молодёжные организации и участие тысяч в новой «образовательной революции») имел результатом рекрутирование перспективного нового поколения в ряды преданных соратников. Эта кампания делала акцент на усиление идеологии – и через «идеи», и через достижение коллективных целей – что должно было дать молодым оружие для сопротивления коррозии ценностей, угрозе капитализма и индивидуализма и вызовам глобализации.
«Битва» имела примечательные достижения на своём счету, среди которых - Школы срочной подготовки учителей начальных классов; тысячи людей, получившие преподавательскую подготовку, социальные работники, средний медицинский персонал; объединение в новый альянс с Венесуэлой Уго Чавеса; а также возрождение старого, основанного на международной помощи, «интернационализма». Но это также потребовало жертв. А именно, полагаясь на преданность и энергию тех самых партийных активистов, которые сохранили верность в течение всех 1990-х годов, и одновременно истощая её, постоянная мобилизация также означала пренебрежение самой партией (повлекшее за собой, помимо прочего, неудачу в созыве запланированного на 2002 год съезда). Таким образом, пока идеологические батарейки перезаряжались и изыскивались новые источники энергии, «система» стагнировала. Это имело опасные последствия для коммуникации, для желанного чувства «устойчивого единения» (в отличие от «воодушевленного единения», на которое были направлены коллективные кампании) и для обеспечения столь необходимого жизненного комфорта.
Следовательно, кто бы ни был президентом, Кубу ждал период «стабилизации»; осуществляемое Раулем руководство после июля 2006 года всего лишь сказалось на форме и темпе. В результате, еще до февраля 2008 года партия укрепилась как в кадровом, так и в структурном отношении (её отложенный съезд теперь запланирован на конец 2009 года); вновь был сделан акцент на культуре дисциплины (в партии, в приверженности идеям, в организации труда и в борьбе с преступностью и коррупцией); и начались реформы.
Эти реформы, как можно было бы ожидать, не «либерализуют» Кубу в направлении широкомасштабной приватизации или капитализма, а находятся как бы на периферии экономики (доступ к товарам, гибкость в вопросах обеспечения жильём, более высокие зарплаты и пенсии, доступ к различных удобствам) – хотя они включают и более глубокие реформы в области производства продуктов питания, и, соответственно, сельскохозяйственного землевладения и рыночных механизмов.
Рауль Кастро прекрасно осознаёт, что постфиделевское правительство зависимо от наличия товаров и быстрого видимого роста экономического благосостояния широких масс. По-прежнему нет убедительных доказательств широкой поддержки популярного требования политических перемен (слишком многие факторы препятствуют этому), но если недовольство базовыми экономическими показателями (то есть теми, которые волнуют большинство кубинцев) не прекратится, то оно может сыграть против правительства.
Реформы, таким образом, неотложны, причём Рауль говорит, к примеру, о производстве продуктов питания как о вопросе «национальной безопасности». Если экономические перемены будут отвечать потребительским требованиям и если совещания, которые начались в сентябре 2007 года, будут продолжаться по мере приближения съезда 2009 года, тогда система сможет доказать самой себе, что её дни еще далеко не сочтены. Оставшиеся до 2009 года месяцы окажутся решающими (и в высшей степени интересными для наблюдателей) для будущего уже привычной нам и единственной в своем роде кубинской «системы».
