Я впервые приехал в Киевзимой 1992 г.,несколько месяцев спустя после распада Советского Союза.
Эта поездка была почтислучайностью. Один английский бизнесмен хотел продавать в Украине медицинскоеоборудование. В Киеве находился знаменитый нейрохирургический госпиталь, и онхотел взять с собой туда нескольких британских нейрохирургов, чтобы онирассказали о современной нейрохирургии и необходимом для нее оборудовании. Унего был дядя, который работал местным педиатром, и он посоветовал этомубизнесмену позвонить в нашу больницу и выяснить, не хочет ли кто-нибудьпоехать. Больничный телефонный оператор, несколько обескураженный вопросом, нехочет ли кто-то из нейрохирургов поехать в Украину на следующей неделе,переадресовал звонок моей секретарше по фамилии Гейл. Недаром о ней говорили,что она может решить практически любую проблему. Когда она заглянула в мойкабинет, я был как раз там.
«Хотите поехать в Украинув следующий четверг?»
«Конечно, нет, – сказал яс некоторым недоумением. – У меня в тот день амбулаторные больные. Слишкомпоздно предлагают».
«Да, ладно.Вы всё время говорите, как выинтересуетесь Россией, а до сих пор там не бывали».
Гейл обычно больше всехбывала недовольна, когда я отменял амбулаторию, потому что именно ейприходилось принимать все звонки от расстроенных пациентов и переносить ихзапись. Поэтому в этот раз мне пришлось прислушаться к ее совету.
«Ну хорошо. Тогда поеду»,– сказал я.
Так получилось, что я сдвумя коллегами поехал в Украину. Советский Союз распался за несколько месяцевдо того, и Украина объявила себя независимой. Но так как раньше никогда не былоотдельного украинского государства, было совершенно непонятно, что значит этанезависимость. Ясно было только, что страна в полном хаосе, а ее экономикаблизка к коллапсу. Заводы были закрыты, по всей стране была безработица.Условия в больницах, где я побывал, были кошмарными.
В Киеве нас отвезли вИнститут нейрохирургических исследований; это гигантское уродливое здание сбесконечными коридорами – как во всех больших больницах. Коридоры были темными,и плохо освещенными. На стенах можно было разглядеть плакаты с изображениемдостижений советской нейрохирургии: зернистые черно-белые фотографии героев-нейрохирурговв высоких белых шапках вперемежку с серпами, молотами, красными звездами,вдохновительными лозунгами и изображениями сцен Великой Отечественной войны. Всё– от самого здания и плакатов на стенах до спертого воздуха, пропахшего дешевымтабаком и каким-то странным, тошнотворным дезинфицирующим средством, – отдавалоупадком и изношенностью.
Нас привели в кабинетдиректора института – видного академика Ромоданова. Это был высокий, старый,внушительного вида человек с большой головой, увенчанной львиной гривой белыхволос; на нем был белый халат с высоким стоячим воротником. При этом онвыглядел таким же изношенным, как и коридоры; он и в самом деле умер несколькомесяцев спустя. После обычных формальностей знакомства – всё при посредничествепереводчика – мы расселись вокруг длинного стола.
«Зачем вы сюда приехали?– сердито спросил он. – В качестве туристов? Поразвлечься, глядя на наши трудности?У нас сейчас плохие времена». Мы старались отвечать дипломатично, говорили одружбе, профессиональном взаимодействии и международном сотрудничестве. Но этоего, казалось, не убеждало, и он был, конечно, совершенно прав.
Потом один из егоассистентов показывал нам знаменитый институт. «Это крупнейшая нейрохирургическаябольница в мире, – сказали нам. – Здесь восемь отделений, пять этажей и четыресотни больничных мест». Я был поражен: в моей собственной больнице с одним изкрупнейших нейрохирургических отделений в Британии, было только пятьдесят мест.Мы бродили по лестницам и коридорам, переходя из одного отделения в другое,точно такое же, как предыдущее.
Во время осмотра зданиямы практически не встречали пациентов, зато было полно персонала, которому, видимо,было нечем заняться. За столами для виду сидели секретари и медсестры, но столыпустовали, как пустовали и больничные койки. Ничто не свидетельствовало о том,что где-то проводятся операции; мы просили показать нам операционные, но вответ большей частью слышали отговорки: казалось, все операционные были закрытына ремонт. Одну операционную нам всё-таки удалось посмотреть. Оборудование былогрубым и примитивным, кафель на полу был разбит, инструментов было очень мало.Было ясно, что советская нейрохирургия в своей изоляции и нищете на многодесятилетий отстала от западной. Мне было страшно неловко за них, и в то жевремя я сердился и огорчался.
Мы выступили с нашимилекциями. Несколько вопросов из зала показали вопиющее непонимание того, о чеммы говорили. Мы вернулись к себе в гостиницу. Как во сне, мы смущеннопроследовали мимо многочисленных девиц, которые надеялись заработать у западныхмужчин денег, и скрылись в одном из наших номеров. Там мы выпили много виски,которым запаслись в duty free. Мы были в смятении и замешательстве отсюрреалистической разницы между тем, что мы видели, и тем, что нам рассказываливо время экскурсии по больнице.
На следующий день наш гидспросил меня, что бы я особенно хотел посмотреть. Мне говорили, что Институт неимеет дело с травматологией – хотя, насколько я мог видеть, он в тот моментвообще ни с чем не имел дела.
«Мне сказали, что здесьесть травматологическая больница, – ответил я. – Можно мне туда?» Так как вИнституте я не увидел никакой практической работы, я подумал, что понаблюдав заработой скорой помощи, я смогу получить более отчетливое представление о состоянииукраинской нейрохирургии.
Это пожелание вызвало беспокойство.Гид и переводчик некоторое время совещались. Возможно, они ожидали, что япопрошу их показать мне туристические достопримечательности Киева. «Мы наведемсправки», – сказал мне переводчик. В тот же день мне сообщили, что мне покажут больницускорой помощи.
Больница скорой помощибыла на окраине города. По дороге к ней был пустырь с разрушенными зданиями итеми гигантскими, немыслимыми трубами, которые, кажется, окружают все советскиепостройки. Там были в полнейшем беспорядке припаркованы потрепанные «лады»,«москвичи» и «волги». С одной стороны был обветшалый рынок с мятымиоцинкованными палатками, предлагавшими прискорбно скудный ассортимент дешевой косметикии водки. Впоследствии я слышал, что сбор нелегальной арендной платы с рыночныхпродавцов был важной обязанностью директора больницы и служил источником доходагородской здравоохранительной администрации.
Мы приехали к вечеру.Уже начало темнеть. Со свинцового неба началпадать чистый белый снег. Всё было серым, бесцветным и тусклым, как бываеттолько в советских городах. Десятиэтажная больница, в которой, очевидно, былоуже восемьсот мест, была совсем убогим местом в сравнении с внушительным, хотьи полуразрушенным, исследовательским институтом. Зданию было всего десять лет,но оно уже казалось заброшенным. С электричеством были проблемы, и значительнаячасть больницы пребывала в кромешном мраке. Повсюду стоял запах нашатырногоспирта: дезинфицирующие средства закончились, остался только нашатырь. Зданиеказалось необитаемым.
Меня привели в одну изтемных операционных: это было огромное, похожее на пещеру помещение с большимокном, из которого открывался вид на развалины, какие бывают после бомбежки. Втусклом свете, идущем из окна операционной, мелькала метель. Хирург«оперировал» пациента, который был полностью, начиная от шеи, парализован врезультате, как мне сообщили, несчастного случая, произошедшего несколько летназад. На маленьком подносе возле хирурга лежали изуродованные временем инструменты,которые, казалось, были подобраны на свалке для металлолома.
Пациент лежал на боку,частично укрытый старой занавеской с выцветшим цветочным узором. Хирург воткнулв спину пациенту несколько больших игл и через них вводил ему в позвоночный каналхолодный физиологический раствор. Видимо, предполагалось, что это стимулируетспинной мозг к выздоровлению; рефлекторные движения ног парализованноговызывали у хирурга радостные возгласы: видимо, он считал это свидетельствомтого, что терапия работает.
Мне, как и любомузападному врачу, эта процедура представлялась нелепой и даже гротескной.Позднее я понял, что в России тогда еще не было разделения между конвенциональнойи альтернативной медициной, которое принято на Западе и считается деломобъективного сравнения терапии. В Украине, к примеру, я своими глазаминаблюдал, как астматикам делали радоновые ингаляции, а слепым стимулировализрительный нерв. Врачи с радостью прописывали пациентам такие формы терапии,которые едва ли имели право на существование; это было что-то вродепсевдонаучного знахарства, только чуть более опасного, нежели аналогичныеальтернативные методы, популярные на Западе, – например, рефлексология илиостеопатия. Последние представляют собой, главным образом, массажные практики –важное медицинское искусство, которое академические западные врачи давноутратили, если вообще когда-либо им владели.
Мы шли по какому-тоособенно темному и мерзкому коридору, когда ко мне с восторженностью спаниеляподбежал молодой человек.
«Это нейрохирургическоеотделение, – сообщил он на исковерканном английском. – Здесь всего триотделения неотложной нейрохирургии. Я директор отделения хирургии позвоночника».Я приготовился выслушать длинный и нудный монолог. Нескончаемое исчислениеотделений, больничных мест и достижений, которым приветствовали посетителейукраинских больниц, стало мне до боли привычным. Я ожидал уверений в том, что украинскаяспинномозговая нейрохирургия держится на мировом уровне, если не превосходитего.
А он вдруг сказал: «Здесьвсё ужасно. Вы можете помочь?» Условия в отделении у Игоря были еще кошмарнее,чем в престижном исследовательском институте. Большинство пациентов с серьезнымиспинными травмами и параличом умирали. В рутинном порядке проводились побольшей части ненужные и крайне грубые операции. Советская медицинская система небыла заинтересована в хронической инвалидности, поэтому отделение Игоряпредставляло собой затхлое, всеми забытое болото.
Так я познакомился сИгорем Курельцом.
Генри Марш – старший консультирующий нейрохирург вAtkinson Morley Wing of London’s St George’s Hospital. Джеффри Смит снял для BBC Storyville документальный фильм “The English Surgeon” («Английский хирург»)о работе Генри Марша и Игоря Курильца в Украине. Генри Марш организовалблаготворительный проект, чтобы собрать денег для работы с Игорем в Украине.Подробности о фильме и о проекте см. здесь: http://www.theenglishsurgeon.com/
