События последнего года (года условного, чутьдольше календарного, поскольку начало им было положено кампанией избраниядиректора Института истории в начале 2008 г.) со всей отчетливостью выявили кризис,или системное неблагополучие внутри отдельно взятой научной корпорации подназванием «ИИ СО РАН». Если оценивать динамику и ныне проявившиеся прямыепоследствия, то нужна известная доля отстраненности и где-то иронии и дажегротеска, поскольку только то и другое в совокупности позволяют не потерятьчеловеческий облик и достоинство тем, кто вовлечен в ситуацию по эту/ нашусторону баррикады.
Мое присутствие и жизнь в Институте длится с осени 1973 г., с момента поступленияв очную аспирантуру под научное руководство проф. В. Л. Соскина, то есть более35 лет. За это время моя жизнь, помимо чисто профессионального аспекта, дваждыимела поворотные точки, когда мне делались предложения, от которых, какправило, в нашей системе не отказываются.
Первое из них мне было сделано с подачи Н. Н. Покровского весной 1976 г., когда послесобеседования с акад А. П. Окладниковым мне предложили создавать музей историиСибирского Отделения. Эта работа длилась достаточно успешно два года, покуда почисто житейским моментам (М. А. Лаврентьеву по его просьбе вернули «домиклесника», где была развернута экспозиция) музей расформировали, экспонатыскладировали, а я был переведен в другую музейную структуру Института –историко-архитектурный музей под открытым небом, где «под открытым небом»работали мы с Д. Я. Резуном топорами, а не перьями. Эти 6 лет, вплоть до конца 1982 г., пока не сменилосьруководство Института, можно считать вычеркнутыми из моей профессиональнойжизни.
Второе предложение, которое мне сделали члены Академии и тогда еще не член ееВ. А. Ламин весной 1998 г.касалось уже карьерного движения наверх – занять пост зам. директора по наукеИнститута. Я дал согласие и на 10 лет оказался в административном кресле вплотьдо конца 2008 г.и даже был на несколько дней переизбран в этой же должности на третийпятилетний срок в ноябре 2008 г. на Ученом Совете Института (единогласно!). Этотдесятилетний срок не считаю потерянным для себя ни в профессиональном, ни вчеловеческом плане. Сделано много хорошего и интересного – десятки сборниковдокументов, сборников статей, несколько книг индивидуальных и с учениками, вактиве десятки выполненных грантов и проектов, участие в международных проектахи даже руководство отдельными из них. В контексте сказанного и надорассматривать тот слом административных, профессиональных и личностныхотношений, который длится уже в течение более чем года.
Чтобы понять его, надо обратиться к названию одного из рассказов замечательногописателя, вынесенного в заглавие. Здесь действительно речь идет ни о чем ином,как о Выборе, Выборе дороги, траектории развития, а отсюда и жизненной позиции.Мной этот выбор был сделан осознанно, исходя из солидного опытанаучно-организационной работы. Это выбор в направлении осуществления глубокой,но по возможности с минимизацией затрат и потерь реорганизации структуры иритма деятельности Института истории как корпоративной организации. Это решение– не спонтанное, а формировавшееся последние пять лет под влиянием опыта развития(именно так!) ряда родственных нам Институтов: Уральского в первую очередь, иБурятского, в том числе, которые очевидно прогрессировали, тогда как мы терялитемп и возможности для развития.
На определенном этапе нынешний директор, как я полагаю, разделял эти намерения(благо, до 2007 г.он сам намеревался отойти от дел по возрасту). И даже его переизбрание на новыйпятилетний срок (март 2008 г.)и первые месяцы после этого не предвещали резких изменений в намеченнойстратегии поэтапных трансформаций структуры и тематики Института. Но дальше мывсе стали заложниками ситуации сделанного Выбора. Директору оказаласьмалоинтересной перспектива изменений и их вектор. События пошли по сценарию«Иного не дано» (Выжидание + выживание). Мы (здесь и далее я не отделяю себя отЕ. Г. Водичева) считали, что надо исходить из другой доктрины – «Дано иное».Результат рассогласований – налицо. Образовался дикий коктейль (что-то вроде«Коктейля Молотова») из столкновения реальных предложений и контрпредложений сэмоционально-личностной окраской управленческих решений, принимавшихсядиректором начиная с осени 2008 г.
Если оставить в стороне эмоции, то директором с ноября 2008 г. был принят рядуправленческих действий по-своему системного порядка, дабы доказать, что ресурсомвласти он пользуется в высшей степени эффективно (хотя большинство из них имелии имеют разрушительный характер и последствия, ныне еще не вполнеосознаваемые). Административный ресурс, острием направленный вначале противВодичева, состоял в двух акциях, по-своему беспрецедентных (я не припомнютакого с момента существования нашего Института как самостоятельного):
Водичев, уйдя с поста зам. директора на должность зав. сектором, вдруг (?!)получил не полную ставку, а только 0.4 ставки, что было демонстративным инеприкрытым дискриминационным актом. До сих пор (и это было логичным) такойстатус имел только М. В. Шиловский, имевший совместительство, т.к. его основноеместо работы – НГУ.
Второй рассчитанный удар состоял в расформировании небольшого, но весьмарезультативно действовавшего подразделения, сектора междисциплинарныхисследований, Водичева (приведу только изумительную фразу нашего руководителя –за точность не ручаюсь, но смысл понятен – «Пора кончать с этой/такоймеждисциплинарностью»), за которым, помимо прочего было две акции, несомненно,пошедшие во благо Института – юбилейные издания к 50-летию СО РАН иустановление институциональных/договорных связей с Индией. О первом теперь либоне говорят, либо – скороговоркой. Ибо здесь центральная фигура – Водичев -стала Фигурой Умолчания. Мало кто знает, что директор сделал Водичеваневыездным на конференцию в Калькутту в начале 2009 г., ничем толковым этоне мотивируя и никак уж не руководствуясь интересами дела, поскольку Водичевдолжен был выступить с одним из заглавных докладов и явно со своим блестящиманглийским и знанием предмета не уронил бы престиж Института. Где теперь эта«точка роста», крайне важная в настоящий момент для того же престижа Института?
Со мной все предельно просто – выражаясь бытовым языком – «неправильно повелсебя», поддержал Водичева, а потому «попал под раздачу». Это объяснение.Верное, но только отчасти. В любой момент, в течение последнего полугода, займия «правильную», продиректорскую позицию, меня лично, предположительно оставилибы в покое (во всяком случае, в должности зав. сектором я никому не былопасен). Мне надо было только «кинуть» своего коллегу, дабы выжить самому.
Однако мы уже давно на грани выживания. Очень яркий и показательный эпизоддвухмесячной давности с попыткой никак не мотивированного увольнения сотрудницынашего сектора Светланы Ушаковой (вопреки сделанным ранее заверениям директора,которые он менял затем несколько раз, что ее административный отпуск посемейным обстоятельствам понимаем и приемлем). Это попытки давить всемисредствами, чтобы добиться нужного дирекции результата от уходившей в декретОльги Калининой (заявления о переводе в другой сектор - при явно выраженной еепросьбе работать в нашем). Это в высшей степени странное обсуждение на УченомСовете предложенной мной программы работ по проекту о деятельности Совета поизучению производительных сил АН СССР в Сибири в 1930-1950-х гг., когда ядрообсуждения свелось к советам и рекомендациям брать в состав проекта несотрудников, выбранных мной, а других.
Безусловно, кульминацией плана «Выжженное пространство» стало подготовленноетщательно, как разведывательная операция, очередное заседание Ученого Совета,где меня подавляющим большинством дискриминировали (из 15 членов Совета 10проголосовали за мое неизбрание по конкурсу на должность зав. сектором, вкоторой я проработал более 13 лет без единого замечания или нарекания поработе). Психологически и эмоционально действо было не из приятных длябольшинства людей, в нее вовлеченных. Более того, это большинство даже невполне понимало, на основе каких действий или документов я «опозорилкорпорацию». Я с полной уверенностью могу сказать, что в тот момент, особеннослушая в чем-то драматичное выступление Н. Н. Покровского, не мог понять, накаких источниках оно построено. Хотя Н. Н. Покровский, как, без сомнениякрупнейший ученый-источниковед должен был бы проявить здесь предельнуюконкретность – указать на документы, их предназначение, датировку и т.д.Поскольку все ограничилось репликой про их нахождение у него в компьютере, япровел поиск этих документов у себя и на своем компьютере, придя домой с«судьбоносного собрания», типологически напоминавшего в отдельных чертахпоказательные процессы районного масштаба осенью 1937 г. (в той его части,где брали реванш и ликовали, наслаждаясь расправой над районнымируководителями, обыватели, или те, кому светило повышение), а в отдельныхчастях - проработку смевших думать иначе, чем начальство (выбор здесь богатый,про такие «разборки» мне изрядно поведал Виктор Петрович Данилов, дружбой скоторым я горжусь).
Основной комментарий, проливающий свет на происхождение и целевоепредназначение документов, которые, на мой взгляд, мягко говоря, не вполнекорректно были использованы против меня в развернувшейся борьбе, заключается втом, что эти документы были написаны мной не вчера и не позавчера. И в этом вседело.
Это документы, подготовленные более года назад (точнее, датированные 24, 27 и28 марта 2008 г.)и изложенные в виде докладных записок, предназначались директору Института В.А. Ламину, поскольку по его просьбе писались. Это составляло часть моейосновной деятельности на посту зам. директора, который я в тот момент занимал.За свою бытность на этой должности я писал десятки именно не комплиментарных, акритических обзоров по проблемам деятельности Института (в этом функциональносостоит работа на таком посту любого зам. директора, если только он не«отбывает номер»). На тот момент В. А. Ламин выразил удовлетворение тем, чтотакой критический обзор сделан. Обращает на себя внимание тот факт, что если быдиректор действительно усмотрел в моем анализе «криминал» или «очернительство»в тот момент (весной 2008 г.),то «разбор полетов» был бы уместен («зарвался», надо поправить). И в этом явижу прагматизм, соседствовавший с цинизмом, ибо если это был компромат наменя, ждавший своего часа, как чеховское ружье, висящее на стене в первом акте,но стреляющее в последнем (более года!), то с какой стати В. А. Ламин собиралсяпродолжить сотрудничество со мной в ноябре 2008 г. на очереднойпятилетний срок и даже кое-что хорошее обо мне говорил. Итак, констатирую факттого, что нечистоплотность борьбы, с использованием технологии «скелета вшкафу», налицо.
Факт № 2. Состоит в том, что я своей критической позиции в отношении постановкидела, особенно с видением и разработкой перспектив развития Института наопережение не скрывал все последние годы, с «настойчивостью, достойной лучшегоприменения» выступал о системном неблагополучии в данной области если не накаждом Ученом Совете, то весьма часто, чтобы этого не заметить. «Фигу вкармане» не держал.
Факт № 3. Директор за прошедший год ни разу не выступил по ключевому вопросу –Что делать и Как это делать? На мой неоднократно ему лично задаваемый вопрос яполучал замечательный ответ: «Придет время, узнаете». На данный момент я до сихпор не услышал, какова стратегия развития Института.
Факт № 4. Если прочесть мои записки непредвзято, а не тенденциозно, как этосделано подготовившими мое «свержение», то знающий ситуацию изнутри увидит двебесспорные вещи. Первое. Это то, что мои идеи (еще раз отмечу, годичнойдавности) не оригинальны, они лежат на поверхности, но мною были заострены.Более того, они все более злободневны. Они вопиют хотя бы о том, что целый годбыл потерян для осмысленного и позитивного действия. Второе состоит в том, чтомы просто обречены, дабы выжить, реализовывать новый мегапроект (или новуюверсию «Истории Сибири» в том или ином формате), а это с неизбежностью влечетза собой структурные изменения. И они уже частично начались (создание секторадемографии), и это фрагмент общей композиции, намеченного мной вариантареорганизации. Но я никогда принципиально не возражал против этого решения, апротестовал против формы и способа решения вопроса.
Факт № 5. Я был и остаюсь приверженцем того, что нельзя вырывать отдельныеположения и оценки из общего контекста документа. К моему огорчению (инедоумению) именно так проинтерпретировал эти документы, переводя их в инуюплоскость, ученый с мировым именем, акад. Н. Н. Покровский. Нигде я не ставилпод сомнение высокий уровень и результативность работы сектора источниковеденияи историографии. Они вне сомнений, а критиковать, даже позитивно, эти работы яникогда не возьмусь – не мой профиль. Речь шла об одной и очень простой вещи –мы все, мягко говоря, далеки от новых правил игры, задаваемых бюджетнымпланированием, за что, как певал Высоцкий, «в конце пути придетсярассчитаться», тем более что «счетчик щелкает» - и он одинаков и для маршалов идля полковников. Что касается возможных сценариев реорганизации структуры, точерным по белому я писал, что этот сектор не подлежит таковой (см. моипредложения марта 2008 г.).
Факт № 6 . О нем емко, но весомо сказал в своей речи мой учитель, В. Л. Соскин,который в значительной мере воспитал во мне те качества, которые мне ставятся ввину - профессиональное достоинство и солидарность. Он назвал происшедшее наУченом Совете «расправой». Были грубо и цинично проигнорированыосновополагающие вещи для каждого конкурсного отбора – профессиональные,организационные и человеческие характеристики кандидата на должность зав.сектором. То есть мои. Он единственный произнес эти весомые параметры, которыея дополню: 1) я был единогласно рекомендован сотрудниками сектора напереизбрание в этой должности; 2) все 13 лет на этой должности наш секторработал ничуть не хуже, чем другие сектора Института – ни одного провала; 3)ряд работ сектора отмечался в качестве лучших, включаясь в отчеты Отделения РАН(дважды за последние 5 лет); 4) наш сектор выполняет на данный момент дваколлективных гранта РГНФ с годичным бюджетом в 1.6 млн руб, что отчастисопоставимо с грантами сектора акад Н. Н. Покровского; 5) по результатамформализованного подсчета в 2007 г. (т.н. ПРНД) у меня индивидуальный показатель «оказался»одним из самых высоких, если не сказать самым высоким, в Институте; 6) у меняесть опыт результативной и устойчивой работы в международном профессиональномсообществе историков, изучающих историю России ХХ в..
Комментарий итоговый. Вопросы к директору и другим членам РАН: 1) По каким жеобъективным и формализуемым параметрам я не соответствую должности зав.сектором истории социально-культурного развития (если не считать инвектив помоему адресу, что я саботирую выполнение решений Ученого Совета и критическиотношусь к отдельным сторонам научно-организационной деятельности в Институте)?Хотелось бы мне получить разъяснения уважаемых в сообществе ученых.
2) Что более вредит престижу Института – моя критика, которая носитконструктивный характер, и отчасти уже (но «частично» и совсем нецивилизованными методами) воплощается дирекцией в практику и уж точно не носитхарактер клеветы или подлога - или продекларированное нынешним руководствомИнститута и зафиксированное черным по белому в Годовом отчете СО РАН за 2008 г. заявление о том, что«вышла в свет 3-х томная «Историческая энциклопедия Сибири», да еще вложенное ввыступление акад А. Л. Асеева дважды – как уже вышедшее издание – на Общихсобраниях СО РАН (13 апреля) и РАН (26 мая). Где здесь принципиальность? Скорее– имеет место нечто противоположное. Ведь издание реально увидит свет нераньше, чем через несколько месяцев? Такими действиями и шагами уж точно впоруповредить славному образу Института.
Выше помещены тексты, написанные мной в конце марта 2008 г. и положенные воснову происходящих год спустя событий. Об их размещении и придании гласности япоставил в известность директора Института в присутствии А. Х. Элерта и А. А.Николаева. Я не знаю, куда ведет меня моя дорога, но в отношении упомянутых вышелиц, их дорога уж точно не ведет к храму.
С. А.Красильников
1 июня 2009 г.
