По просьбе белорусской стороны Росатом заменит корпус реактора первого блока строящейся Белорусской АЭС. Об этом сообщили в пресс-службе госкорпорации. С соответствующей просьбой белорусский заказчик обратился к Росатому ранее после серии публикаций в литовских и белорусских СМИ, где утверждалось, что корпус реактора был поврежден при падении.
«Мы выполним это требование заказчика, оно было для нас ожидаемым. Мы уже заявляли, что отнесемся к такому решению с уважением, понимая, по какой причине оно может быть принято, потому что общественная приемлемость атомной энергетики — не менее важный приоритет, чем её безопасность. Будем обсуждать с заказчиком детали, связанные с его реализацией», - заявили в Росатоме.
В госкорпорации настаивают, что корпус реактора не был поврежден и он технически пригоден для дальнейшего использования. Все необходимые экспертизы после того, как при перемещении на монтажной площадке силами субподрядчика корпус соприкоснулся с землей, были проведены генеральным конструктором – ОКБ «Гидропресс» - и изготовителем корпуса – АО «Атоммаш». Специалисты выдали свои заключения, говорящие о том, что корпус может успешно эксплуатировать в дальнейшем. При этом Росатом выражал готовность пойти навстречу требованиям заказчика и заменить его на корпус для реактора второго блока, но предупредил, что в этом случае произойдет сдвиг сроков завершения строительства.
Николай Кузелев, замдиректора по науке ЗАО «Научно-исследовательский институт интроскопии МНПО «Спектр», профессор МИФИ:
Я всю жизнь занимаюсь неразрушающим контролем и очень хорошо понимаю, как его используют применительно к различным изделиям. И корпус работающего реактора, напомню, должен выдерживать падение самолета. Все расчеты делают с огромным запасом. Поэтому все, что происходит с корпусом до начала его работы, не может сколько-нибудь существенно на него повлиять – он рассчитан на совсем другие нагрузки. Я не верю, что касание земли может отразиться на его работе. Кроме того, российские эксперты проверили корпус реактора, провели спектральные и пр. исследования, плюс были дополнительные исследования с участием белорусских коллег. И лишь после всего этого специалисты заявили, что с корпусом все в порядке. У меня нет оснований не доверять данной информации – Росатом строит не первую АЭС и они контролируют вопросы безопасности. И мировая практика показывает, что корпус, безусловно, можно использовать. Все результаты исследований показали, что с корпусом ничего не произошло, и нет никаких препятствий для его дальнейшего использования.
В нашей стране ряд предприятий и институтов атомной отрасли в качестве основной деятельности занимаются постоянным изучением, исследованием и контролем материалов на всех стадиях их работы – во время изготовления, установки, эксплуатации и т.д. Продлению эксплуатации атомных энергоблоков на 20 лет предшествует скрупулезная работа. Поэтому нет причин, почему корпус реактора может остаться недообследованным и повести себя как-то не так при дальнейшей эксплуатации. На предприятии, которое специализируется на АЭС, используют ультразвук, что позволяет выявлять микронные дефекты. Я знаю только один элемент (и это точно не корпус реактора) – точнее, один из соединительных элементов трубопроводов, который сложно исследовать с помощью неразрушающего контроля.
Разумеется, корпус – это сложно изделие, но у нас имеется масса контрольных средств, методик и обученных специалистов, которые приспособлены для обследования подобных объектов. Специально создаются отдельные приборы, чтобы тот же реактор можно было обследовать в мельчайших деталях по каждому из его узлов. Я был на заводе в Петрозаводске, где делают корпуса реакторов, и там специалисты задавали мне такие вопросы, на которые я – доктор наук и профессор, с трудом отвечал, а они изучили все это тщательно и очень глубоко.
У меня нет никаких сомнений, что Росатом был готов к такому развитию событий и с пониманием относится к решению Белоруссии.
Росатом, когда пообещал заменить корпус на новый, в очередной раз показал, что вопросы безопасности превыше всего, как, собственно, и общественная приемлемость при реализации атомных проектов. Ведь мы все прекрасно понимаем, чем вызвано решение Белоруссии, которая решила менять реактор исключительно из-за внешнеполитических причин – а именно из-за Литвы, активно протестующей против строительства станции, особенно в последние месяцы – накануне выборов в Сейм. И Белоруссия реагирует на общественное мнение. Но есть серьезные сомнения, что белорусские политические реверансы адекватно оценят в Литве. Для Литвы БелАЭС – это и кость в горле (после собственноручного расставания с Игналинской АЭС), и политическая арена для реализации внутренних предвыборных задач. Поэтому рассчитывать на благоразумие литовских партнеров Белоруссии не приходится – в Литве не услышат сигналы, которые белорусы им посылают.
Кто возьмет на себя ответственность поставить деталь – не важно, большую или маленькую – несоответствующего качества на такую стройку? У нас же даже по электронным шкафам, где миллионы элементов, предполагается двойное резервирование. Кроме того, мы сегодня строим одновременно несколько блоков, так что заменить корпус реактора не проблема – чисто автоматически у нас всегда есть блок, который на выходе. И я не удивлен, что Росатом пошел навстречу Белоруссии в ее желании заменить корпус. Действия Росатома подчеркивают истинный партнерский дух, понимание роли общественной приемлемости атомной энергетики и роли ответственного поставщика и надежного партнера. Я принципиально сомневаюсь, что в корпусе что-то смогут найти, если уже не нашли. Безопасность для нас всех имеет первостепенное значение, и она одинаковая для всех.
Важно, что ситуацию в Росатоме понимают правильно и реагируют должным образом. Команда моих коллег по неразрушающему контролю сделала все, что только можно, так как это, без сомнения, самая мощная команда в мире. Когда только вводили в эксплуатацию реакторы типа ВВЭР, считалось, что надо быть все время в тренаже, который проходят наши операторы. И эта практика сохранилась до сих пор среди специалистов по неразрушающему контролю – ни минуты покоя. И как бы мы не жаловались на сложности с получением сертификации и разрешений, мы все равно отлично понимаем, что без них в атомной отрасли нельзя. Объем контроля и проверок на наших отечественных реакторах существенно больше, чем на любом другом реакторе в мире. Я до сих пор не перестаю удивляться, что контрольных операций на «Вестингаузе» в два раза меньше, чем у нас. И ничего – они тоже работают, но полагаются на технологическую дисциплину, в то время как мы проверяем и перепроверям себя и технику, а не просто делаем все по регламенту. Вероятность в минус какой-то степени – это тоже вероятность. Если есть возможность одного плохого случая на миллион хороших, мы должны об этом знать.
