20 октября "Полит.ру" опубликовала статью профессора Григория Голосова «Диагностика фальсификаций не равна доказательству» и анонимный материал «Эксперты «Единой России» не советуют оппозиционным математикам лезть в политику» (аналогичный материал под заголовком «Из электората извлекли корень» за подписью Владимира Никанорова появился в тот же день в «Независимой газете»). Поскольку в обоих публикациях обсуждаются мои работы, я хотел бы дать свой комментарий.
Я абсолютно согласен с тезисом профессора Голосова о том, что к выборам надо подходить комплексно. Понятие «честные выборы» (или, корректнее, «справедливые выборы», по-английски “fair elections”) включает не только честный подсчет голосов, но и много других компонент, в том числе равные возможности всех политических сил участвовать в избирательной кампании и вести конкурентную борьбу.
В то же время я не могу согласиться с его утверждением, что «нельзя «убрать» из анализа выборов один элемент (например, фальсификации) и сделать обоснованное заключение о том, что было бы, если бы все остальные элементы остались в полной неприкосновенности». Почему нельзя? Нет никаких доказательств того, что, скажем, использование административного ресурса в период агитационной кампании обязательно влечет фальсификации в день голосования. Более того, в нашей истории совсем недавно был длительный период, когда административный ресурс в ходе агитационной кампании применялся довольно жестко, но массовых фальсификаций не было. Я вспоминаю, как представитель КПРФ говорил о выборах в Госдуму 2003 года: «с помощью фальсификаций у нас отняли 1%, а с помощью неравных условий на телевидении – 10%». Не утверждаю, что это точная оценка, но соотношение величин здесь вполне правдоподобное.
Конечно, оценить влияние всех факторов, о которых напомнил Голосов, довольно трудно, а может быть и не реально. А вот оценка уровня фальсификаций в принципе поддается анализу. И на ее основе можно сделать вывод, каков был бы результат выборов, если бы голосование и подсчет голосов осуществлялись честно. Например, что на выборах в Госдуму 2007 года «Единая Россия» и без фальсификаций получила бы абсолютное большинство мандатов, но не конституционное большинство. Что Дмитрий Медведев и без фальсификаций был бы избран Президентом России. Что на выборах в Мосгордуму «Единая Россия» и без фальсификаций получила бы большинство мандатов (но при этом в Думу прошли бы не две партии, а пять).
Но при этом надо четко понимать, что такое заключение не эквивалентно выводу, каков был бы результат выборов, если бы они прошли в полном соответствии с международными стандартами свободных и справедливых выборов. К сожалению, как я уже отметил, такую оценку мы сделать не можем.
Теперь перейдем к вопросу о том, для чего могут служить математические методы. Голосов использует термины «выявление», «диагностика» и «доказательство». Я согласен с ним и Дмитрием Бадовским: результаты, полученные математическими методами, юридическим доказательством не являются. Но к чему ломиться в открытую дверь? Разве я и мои коллеги когда-нибудь утверждали иное?! За все появившиеся в последнее время публикации (в том числе в Интернете) отвечать не берусь, но мне как-то не попадались утверждения о том, что полученные нами результаты есть доказательство фальсификаций.
Но мне непонятно, почему Голосову так не нравится слово «выявление». Я не филолог, но мне представляется, что «выявление» (то есть «делание явным») ближе к понятию «диагностика», чем к понятию «доказательство». Но не будем спорить о терминах.
Очевидно, что доказать фальсификацию в юридическом смысле – это привести конкретные факты фальсификации на конкретных избирательных участках или в конкретных избирательных комиссиях более высокого уровня. И тут, безусловно, математические методы бессильны. Но я бы не сбрасывал со счета роль математических методов в судебном процессе. Если факты фальсификации уже доказаны, возникает следующий вопрос: повлияли они на результаты выборов или нет? И тут без математики, на мой взгляд, не обойтись.
Голосов верно отметил роль математических методов в диагностике фальсификаций. Но диагностика – тоже юридическая процедура. Вот, скажем в наших избирательных законах есть фраза: «При … возникновении сомнений в правильности составления протоколов и (или) сводных таблиц, поступивших из нижестоящей комиссии, вышестоящая комиссия вправе принять решение о проведении повторного подсчета голосов избирателей». Правда, один председатель ТИК как-то сказал мне, что «сомнение – понятие не юридическое»; через короткое время после этого он был вынужден под тяжестью улик сознаться в фальсификации, но был освобожден от уголовного наказания по амнистии.
С моей точки зрения, аномалии в итогах голосования, выявленные математическими методами, и должны быть главным источником тех сомнений, которые должны побудить избирательную комиссии провести проверку правильности подведения итогов нижестоящими комиссиями. И то, что они этого обычно не делают, свидетельствует либо об их некомпетентности, либо ангажированности.
Но не только избирательные комиссии должны прислушиваться к выводам математиков. Вот, скажем, партия или сама избирательная комиссия обращается в прокуратуру с просьбой расследовать факты, вызывающие подозрения в фальсификациях. И здесь прокуратуре, если она компетентна и беспристрастна, тоже не обойтись без математики.
Раз уж зашла речь о расследовании, не могу не привести несколько попутных замечаний. Вот сейчас, как обычно, пустили в ход штамп об «отдельных нарушениях». Разумеется, на выборах могут быть отдельные нарушения, скажем, нечеткое соблюдение процедуры без каких-либо криминальных целей. Но очевидно, что на выборах такого масштаба, как выборы в Мосгодуму (где более трех тысяч избирательных участков, и даже по одномандатным округам – около двухсот участков в каждом), «отдельных» фальсификаций быть не может. Какой смысл фальсифицировать результаты на отдельном участке? Разве это окажет существенное влияние на результат? Кто пойдет на уголовное преступление ради увеличение результата любимой партии на одну сотую процента?
Очевидно, что фальсификации могут быть только системными, организованными в масштабах как минимум района, а скорее – округа. И если выявлена фальсификация на одном участке, надо искать на других. Точно так же как, поймав домушника на краже в одной квартире, следователь начинает выяснять, какие еще квартиры он мог обокрасть.
Вспоминается случай из моей практики девятилетней давности. Нам удалось получить заявления от трех граждан о том, что их сыновья, значащиеся в списке избирателей проголосовавшими, на самом деле служат в армии далеко от дома. Передали эти заявления в прокуратуру. И что? Прокурор подтвердил: да, есть три нарушения. Но при этом в списке избирателей значились проголосовавшими еще немало молодых мужчин призывного возраста, о чем мы тоже известили прокуратуру. Но эти случаи прокурор расследовать не стал.
Когда некоторые чиновники и эксперты говорят, что фальсификации надо доказывать в суде, это кажется аксиомой. Но все же приходится делать несколько оговорок. Во-первых, суд должен быть независимым, непредвзятым. Во-вторых, фальсификации фальсификациям рознь. Легче всего доказать фальсификацию, совершенную путем переписывания протокола. И то – при соблюдению двух условий: 1) наблюдателю должна быть выдана сразу после составления первичного протокола правильно заверенная копия, 2) судья должен немедленно по получении заявления принять решение об изъятии документов из помещения, в которое имеют доступ фальсификаторы.
А вот фальсификации, сделанные путем вброса и прочих манипуляций в процессе голосования и подсчета голосов, доказать без содействия вышестоящих избирательных комиссий и следственных органов практически невозможно. И это прекрасно понимают многие из тех, кто с усмешкой на устах говорит: «Обращайтесь в суд».
Но я не случайно здесь говорю о доказательствах в юридическом смысле. Поскольку есть еще наука, которая автономна от юридических процессов. Скажем, к вопросу о верности теории Дарвина не имеют никакого отношения решения ни Дейтонского, ни Санкт-Петербургского судов. Сегодня историки спорят о причастности Бориса Годунова к смерти царевича Димитрия или о причастности Ричарда III к убийству своих племянников безотносительно того, какие выводы были сделаны в то время юридическими инстанциями.
И я надеюсь, что будущие историки, объективно осознавая уровень независимости нынешних судов и правоохранительных органов, в своих оценках российских выборов 2007–2009 годов не пройдут мимо результатов, полученных математическими методами. Да что историки? Думаю, что и в сегодняшнем общественном мнении и мнении неангажированного экспертного сообщества эти результаты будут встречены с пониманием.
Теперь об интерпретации результатов, полученных математическими методами. Голосов верно отметил, что прямая зависимость между уровнем поддержки некой партии и явкой может быть интерпретирована иначе, чем указание на прямые фальсификации. Действительно, к аналогичному результату может привести принуждение определенных групп избирателей к голосованию с контролем за их волеизъявлением. И, скорее всего, в сельских районах (не только Татарстана) это имеет место. Возможно ли то же самое в Москве? Еще недавно я полагал, что лишь в самой минимальной степени. Сегодня, глядя на графики, сделанные по итогам выборов в Мосгордуму, я начинаю думать, что и это явление нельзя сбрасывать со счета (во всяком случае, в условиях низкой явки).
Но главное – принуждение определенных групп избирателей к голосованию с контролем за их волеизъявлением – это, как и прямые фальсификации, тоже уголовное преступление, только подпадающее под действие другой статьи УК РФ («Воспрепятствование осуществлению избирательных прав…»). И вполне можно объединить такие действия с прямыми фальсификациями в одну категорию, которую мы назвали использованием административного ресурса на стадиях голосования и подсчета голосов. И количество «аномальных» голосов, вычисленное, скажем, «методом Шпилькина», является, по нашему мнению, результатом такого использования административного ресурса. Соответственно, исключая эти «аномальные» голоса, мы получаем, каков был бы результат выборов, если бы голосование и подсчет голосов осуществлялись честно.
Возможна ли такая же связь голосования и явки при неадминистративной мобилизации электората, в чем нас пытаются убедить эксперты, связанные с «Единой Россией»? Честно говоря, хотел бы услышать от них не только голословные утверждения, но и какие-то доказательства. Они ведь обычно подменяют понятия, обсуждая изменение явки во времени. А мы анализируем ее вариации в пространстве, от территории к территории.
Возьмем, скажем, Гагаринский район Москвы (где явка на только что прошедших выборах в Мосгордуму составила 26,1%, а за «Единую Россию» проголосовало 34,3% от принявших участие в голосовании, или 8,9% от общего числа избирателей) и сравним его с соседним Донским районом (явка 46,4%, за «Единую Россию» – 73,8% от принявших участие, или 34,2% от общего числа избирателей). Пусть кто-нибудь из «Единой России» или близких к ней кругов расскажет, как они сумели так здорово мобилизовать электорат Донского района (по сравнению с электоратом Гагаринского), что 20% дополнительно пришедших избирателей принесли «Единой России» 25% дополнительных голосов. Что это было: листовки, встречи кандидатов, агитация по кабельному телевидению?
Вот теперь пора ответить на критику, которая прозвучала в наш адрес из уст «экспертов» (Дмитрий Бадовский, Виталий Иванов, Валерий Федоров, Дмитрий Орлов). Интересно, как все они представлены в упомянутой публикации: замдиректора, вице-президент, генеральный директор. Как будто звание эксперта – приложение к административной должности. Ну да ладно.
Прошло уже полтора года с момента нашего первого публичного выступления и почти год после выхода книги «Преступление без наказания». И ни от одного из «экспертов» я не услышал содержательной критики. Мол, мы прочли книгу и утверждаем, что вот тут содержится ошибка. Все их утверждения создают впечатление, что они лишь что-то слышали. Вот, например, Валерий Федоров говорит, что «метод, которым пользовались исследователи, так и не раскрыт». Раскройте глаза, господин Федоров, и возьмите в руки нашу книгу или посмотрите блог Шпилькина. Все подробно раскрыто!
Отдельного внимания заслуживает тезис Виталия Иванова о том, что «не надо математикам со своими моделями лезть в политику, анализировать выборы…». Тут уже веет чем-то из нашего «славного» прошлого. Прямо 58-й статьей. Но и редакция Полит.ру отличилась, дав в заголовке выражение «оппозиционные математики». Это уже нечто, напоминающее «буржуазную генетику».
Господин Иванов! Я «полез в политику» еще в 1988 году, когда Вы занимались выборами разве что председателя пионерского отряда, а Бузин – еще раньше. Мы с ним оба – не только математики (я, скорее, математик-любитель), но и кандидаты юридических наук. У нас десятки публикаций на тему выборов, в том числе и в серьезных журналах. И не Вам нас учить, куда нам «лезть».
Нам пытаются внушить, что математикам (биологам, физикам-ядерщикам) в гуманитарных науках делать нечего. И как пример Валерий Федоров приводит Фоменко и Носовского. А я могу привести другие примеры. Скажем, широко применяемый историками метод радиоактивного датирования, за открытие которого Уиллард Либби получил в 1960 году Нобелевскую премию. Или теорема Эрроу (Нобелевская премия за 1972 год). Или работы Александра Чижевского о влиянии солнечной активности на политические процессы, которые в СССР поспешили объявить «противоречащими марксистской точке зрения».
А если по существу, то электоральная математика – научная дисциплина, которая пока находится в стадии становления (особенно в России). Поэтому не удивительно, что свой вклад в нее вносят и математики, и специалисты, имеющие хороший опыт применения математики в физике, биологии и экономике (такие как Сергей Шпилькин, Владислав Суховольский или Дмитрий Шакин), и географы (такие как Владимир Козлов и Дмитрий Орешкин). А огульные обвинения нас в том, что мы не знаем предмет исследования, стоят не больше, чем пачка вброшенных бюллетеней.
Аркадий Любарев,
кандидат юридических наук,
эксперт Ассоциации «ГОЛОС»,
координатор Московского центра
Межрегиональной электоральной сети поддержки
