С выдворением с обжитых мест целых народов рушился вековой уклад их общественной и хозяйственной жизни. Можно себе представить, каково было немецким, кавказским или калмыцким крестьянам в непривычных климатических и бесчеловечных бытовых условиях вписываться в новую для себя экономическую реальность жизни на чужбине, сердцевиной которой были лесоповал и добыча угля и других ископаемых. Но трагичной была и судьба их собственных земель, освоенных трудом многих поколений: фактически они выпадали из экономического оборота, а в условиях военной и послевоенной разрухи осваивать и поддерживать их было бы тем более тяжело.
Власти были вынуждены водворять в опустевшие районы, — и почти столь же насильственно, — так называемое «правовое население», находившееся, как правило, под рукой, по соседству. Инструментами его призыва могли быть плановое переселение, эвакуация, внутрирайонное переселение. Иными словами, речь идет об упомянутых в первой главе принудительных компенсационных миграциях.
Этих формально добровольных, но, по сути, именно принудительных мигрантов мы, может быть, и не вправе включать в общий зачет депортаций как таковых, но и упускать их из вида мы тоже не вправе. Если взять хотя бы 40-процентное соотношение этого, так называемого «правового населения», с количеством депортированного спецконтингента, то только для контингента «наказанных народов» мы получили бы еще около 840 тыс. чел.
Тут важно отметить, что практически все депортированные народы были преимущественно сельскими по характеру расселения и аграрными по структуре занятий. Самыми «урбанизированными» среди них, по состоянию на 1 января 1939 г., были крымские татары (доля городского населения — около 28%) и немцы (около 20%), у остальных же народов эта доля не превышала 3-8%. Поэтому поддержание хозяйственного профиля оставшихся без присмотра земель и оставленных ими (фактически экспроприированных государством) домов и построек, скота и хозяйственного инвентаря подразумевали прежде всего сельскохозяйственного пользователя.
Впервые с этой проблемой столкнулись еще до войны, в связи с депортацией корейцев, а в военное время — в Поволжье. В тех районах, откуда — и, в сущности, в разгар уборочной — выселили немецкое население, наблюдался спад хлебозаготовок. Уже в сентябре 1941 года, по разверсткам ЦК ВКП(б), началось заселение освобождающихся территорий жителями прилегающих областей и эвакуированными из западных районов страны (тем самым использовалась возможность несколько сократить плечо эвакуационных потоков). Переселенцы и эвакуированные перемешались, к наспех создававшимся колхозам переходило имущество немецких крестьян, нередки были случаи его разграбления.
Первоначально планировалось переселить в покинутые немецкие села 17,4 тыс. русских из соседних сел для ухода за скотом и охраны имущества выселяемых [1], а затем подселить еще 52 тыс. чел. из числа выселяемых из прифронтовой полосы. В марте 1942 года было санкционировано дополнительное переселение сюда 6 тыс. семей из Тамбовской, Воронежской, Орловской и Пензенской обл. К лету потребность в людях была удовлетворена на 4/5, но урожай 1942 года не составил и 1/3 от плана, зима 1942-1943 гг. была голодной. В 1943 году, когда фронт покатился на запад, начался массовый отток «переселенцев» на места старого проживания. В марте 1944 года приняли решение о переселении в область еще 19 600 семей, но реально остались всего лишь 4200 семей. Всего за период между сентябрем 1941 и маем 1945 гг. на земли быв. АССР НП было переселено около 18 тыс. хозяйств, но лишь около 37% из них закрепилось и не уехало. В экономическом плане эксперимент был крайне неудачным [2].
Аналогичным образом «осваивались» и карачаевские, и чеченские, и остальные земли и селения (только балкарские селения, по крайней мере расположенные в высокогорье, в основном были фактически заброшены [3]). Так, в декабре 1943 года на территорию Клухорского района, образованного в составе Грузии из бывших Учкуланского и части Микояновского районов Карачая, было переселено 2115 грузин [4].
И в случае Чечено-Ингушетии «в прорыв» были брошены преимущественно соседи, главным образом, осетины, дагестанцы и русские (из Кизляра и Ростовской обл.). Тем не менее в целом заселение проходило вяло, оставленные дома и хозяйственные постройки быстро разрушались, 42 села пустовали (полностью или частично). По усредненным оценкам, количество вселяемых составляло до 40% от числа выселенных, но на территории Чечено-Ингушетии это соотношение было даже ниже: к маю 1945 года здесь разместилось 10 200 новых хозяйств — против 28 375 до выселения [5]140. Секретарь Грозненского обкома ВКП(б) Чеплаков просил Москву доприслать к нему еще 5 тыс. семей и главным образом из поволжских областей.
Особенно большой ущерб понесло сельское хозяйство, прежде всего отгонное животноводство, а также горное террасное земледелие. Скот высланных при депортации оставляли на месте [6], а потом... тоже депортировали, но в другом направлении, передавая колхозам таких регионов, как, например, УССР, Ставропольского края, Воронежской, Курской и Орловской обл. Эта операция сопровождалась, разумеется, большим падежом скота.
Однако выселение чеченцев резко отрицательно сказалось не только на сельском хозяйстве, но и на промышленности бывшей республики. Как показал Н. Бугай, невыполнение планов трестом «Малгобекнефть» и сокращение добычи нефти в 1944 году есть прямое следствие депортации чеченцев [7].
[Далее П. Полян рассматривает более подробно компенсационные переселенческие потоки из Дагестана.]
Примечания
[1] На имущество переселенцы получали «приемные квитанции», справедливо названные ими «филькиными грамотами». См. образец в: Ауман, Чеботарева, 1993, с. 163.
[2] См.: Силаева, 1991; Бугай, 1995, с. 258-259; Бугай, 1999.
[3] Некрич, 1978, с. 117.
[4] Некрич, 1978.
[5] Бугай, 19906, с. 43, со ссылкой на: Архив Чечено-Ингушского обкома КПСС, ф. 220, оп. 1, д. 21, л. 4об., 6, 9 и 22-23, 76.
[6] Вместо коров и овец на руки выдавались квитанции о количестве сданного скота, однако в местах вселения соответствующих фондов не было, и надеяться на «отоваривание» там квитанций не приходилось.
[7] Бугай, 19906, с. 43-44.
