Приближается окончательный переход Единого госэкзамена (ЕГЭ) из стадии эксперимента в общероссийскую практику (ожидается, что это произойдет в 2009 году). В этом году он проводился уже в 80 регионах России. Впервые вступительный экзамен по одному из предметов – истории – принимался только в форме ЕГЭ (исключение было сделано только для МГУ).
С расширением географии и аудитории ЕГЭ не только не успокаиваются споры вокруг него, но волна критики порой начинает напоминать относительно массовую кампанию, за которой, похоже, стоят вполне объективно вошедшие в конфликт с новой системой интересы целых групп или корпораций.
Легко заметить, что основное ядро публичных критиков ЕГЭ составляют отдельные публицисты, отставные руководители органов образования, к ним примыкают некоторые руководители вузов и преподаватели школ. В этом году к ним присоединился даже разъяснявший в прошлые годы преимущества ЕГЭ руководитель структуры, подведомственной организаторам экзамена директор Федерального центра тестирования Министерства образования и науки РФ Владимир Хлебников. Последнее, вероятно, можно объяснить возникшим локальным «конфликтом интересов» представляемого структурой чиновника «централизованным тестированием» и собственно ЕГЭ. Предлагаемое некоторыми участниками дискуссий совмещение разных видов испытаний при приеме могло бы решить проблему сопротивления структур, опасающихся конкуренции со стороны ЕГЭ, но привело бы к заведомой несопоставимости результатов, которые приносят в приемные комиссии разные абитуриенты. Тем более, что скажем в «централизованном тестировании» имеются только аналоги первых двух разделов теста ЕГЭ («A» и «B»), но нет аналога творческой части «С» - это делает перспективы «пересчета» результатов фактически невозможными.
Более ожидаемой группой оппонентов являются руководители вузов. Самый громкий из них – руководитель вуза, позиционирующего себя как «главный вуз страны», - Виктор Садовничий. Поскольку ЕГЭ во многом задумывался как оружие против отлаженных систем вузовской коррупции при приеме, было бы странно, если бы сопротивление с этой стороны не сформировалось. Аргументация здесь разнообразна – от необходимости отыскать нестандартно мыслящего ребенка через принципиальную невозможность проверять с помощью ЕГЭ степень овладения той или иной дисциплиной до лучшего качества разработанных вузом измерительных материалов.
Последний аргумент выглядит наиболее конструктивно, однако не совсем понятно, почему эти качественные материалы или разработки к ним не могут быть предложены для широкого использования.
Пока знакомство с ЕГЭ было достаточно узким, аргумент о невозможности проверить, скажем, гуманитарные знания работал. По мере осознания того, что в тестах присутствует и вполне творческая часть «С» претензии сводятся практически к тем же, которые предъявляют и к традиционным экзаменам по литературе и истории. Претензии отчасти осмысленные, но, к сожалению, не сопровождающиеся конструктивными идеями, как же можно совместить учет специфики знаний и навыков по таким предметам с относительной объективностью их проверки.
В качестве решения проблемы «нестандартно мыслящих» и отчасти – специфики подхода вуза или особенностей предмета часто предлагается разрешить вузам проводить дополнительное по отношению к ЕГЭ испытание и учитывать его результаты или как альтернативные, или как дополнительный балл. В случае альтернативы речь уже, похоже не идет о своих экзаменах, но лишь об олимпиадах для школьников. Этот институт, хорошо известный еще с советских времен, действительно помогал и помогает выявлять одаренных детей, порой живущих в глубинке, вовлекать их в процесс дополнительного образования, в выпускных классах нередко и обеспечивает поступление в те вузы, которые были готовы засчитать результаты олимпиад (часто проводившихся под эгидой или при участии этих вузов). И прием этого практически точно прогнозируемого количества победителей олимпиад не вызывал бы никаких сомнений, если бы не опасность их «коммерциализации» в ситуации, когда они останутся единственным каналом прохода в вузы «мимо» ЕГЭ.
То есть не получится ли так, что повышение статуса этих институтов до единственных «внесистемных», разрушит их сущность? Это тот вопрос, над которым предстоит достаточно серьезно думать и работникам сферы образования, и заинтересованной общественности.
Проведение вузом дополнительного испытания – тоже вопрос достаточно сложный. С одной стороны, в некоторой идеальной ситуации какой-то беседы с творческими вопросами, по которым нельзя заранее подготовиться, проводимое заведомо авторитетными специалистами – действительно хороший инструмент выявления реальных склонностей абитуриента. Более того, этот инструмент может превратиться из желательного в необходимый, если количество желающих с максимальными, практически тождественными баллами явно превышает количество бюджетных мест. Однако очень велика вероятность того, что это испытание, даже если и не превратится в традиционный экзамен, все равно создаст индустрию по подготовке к нему, новую лазейку для коррупции.
То есть, чтобы не лишить смысла саму систему ЕГЭ, придание вузам права проводить дополнительное испытание должно сопровождаться очень хорошо продуманной системой требований к его формату. Очевидно, что в пересмотре нуждаются разного рода предоставляемые абитуриентом материалы – публикации в прессе (для журналистов) или справки о работе по специальности (для представителей самых разных профессий), поскольку размещение необходимых публикаций уже превратилось в индустрию, а штамповка справок с места мифической работы тоже не представляет особой проблемы.
Важно отметить, что сопротивление вузов лишению административного ресурса приема имеет не только коррупционный смысл. Возможность повлиять на процессы поступления – это достаточно заметный ресурс на рынке административных услуг, помогающий налаживать отношения с чиновниками, с которыми вуз вынужден взаимодействовать – от сотрудников аппарата губернатора до пожарных и представителей санэпиднадзора.
У частичного лишения этого ресурса есть и положительная сторона – резкое уменьшение количества неизбежных сложных коллизий, связанных с этим (впрочем, полного лишения рычага поступления не происходит – скажем, в руках вузовского начальства остается перевод с платного отделения на бюджетное).
Вузовское противостояние ЕГЭ приводит порой к комическому эффекту. Так, ответом многих вузов на требование перехода к истории в варианте ЕГЭ стала замена в последний момент экзамена по истории на какой-либо другой. И хорошо еще если эти другим был хотя бы предмет, смежный по профилю, а не информатику (как сделал МГЛУ им. Мориса Тореза).
Смежная, но отчасти иная группа противников ЕГЭ – это часть тех, кто строит свой бизнес на нынешних вступительных экзаменах. Еще с дореволюционных времен нам известен тип студента, живущего за счет занятий репетиторством. В советское время этим все в большей степени стали заниматься аспиранты, а также преподаватели вузов. Традиционно репетиторов делят на три группы: «белые», «серые» и «черные». Первые просто занимаются с будущим абитуриентом по определенному предмету – порой с учетом вполне официально известных требований конкретного вуза. Эта группа вряд ли как-то пострадает от внедрения ЕГЭ – скорее она может выиграть от исчезновения недобросовестных конкурентов в лице «серых» и «черных» репетиторов, точнее перехода от конкуренции корпоративной – к профессиональной. Этим репетиторам просто нужно будет учесть и освоить специфику ЕГЭ – благо материалов уже доступно достаточно много.
Вторая группа – «серые» репетиторы - обладают «потаенным», не находящимся в открытом доступе знанием о специфике требований, подходов в экзаменах данного вуза или на данную специальность. В отличие от третьей группы – «черных» репетиторов – они не знают в точности тех вариантов, которые будут именно в этот день, не могут помочь путем организации административной поддержки поступления. «Черные» репетиторы обычно встроены в определенную финансово-управленческую пирамиду, позволяющую обеспечить определенные гарантии поступления. Возможны, конечно, какие-то переходные случаи, а также попытки обычного мошенничества, то есть имитации принадлежности к какому-то из этих типов. От «белых» к «черным» достаточно резко повышается стоимость услуг. Разница может достигать 100 и более процентов.
Разумеется представители второй и третьей групп пострадают от введения ЕГЭ в наибольшей степени. «Серым» и специалистам из числа «черных» частично, вероятно, придется переквалифицироваться в «белые», конкурируя с ними на равных в части цены и качества услуг.
Еще одна группа традиционных противников ЕГЭ – это родители. Некоторые из них уже не один год «занимаются поступлением ребенка» путем перехода в те средние учебные заведения, которые связаны какими-то договорами с интересующими их вузами. Частью «связи» может являться зачет результатов выпускных экзаменов в качестве вступительных. Юридически такая практика уже запрещена, но фактически в некоторых случаях это еще происходит. Этот вид противников – достаточно быстро уходящая натура. По мере того, как они будут узнавать о грядущем переходе к всеобщему ЕГЭ, работа над «поступлением ребенка» будет приобретать другие формы. С этой точки зрения важно, чтобы информация о времени этого перехода появилась как можно раньше и распространялась как можно шире.
Более сложная ситуация с претензиями к ЕГЭ со стороны родителей школьников, идущих на медаль. Разумеется в качестве дополнительного фактора при наличии одинаковых баллов она будет продолжать учитываться, но ситуации одного вступительного экзамена уже не будет. Некоторым утешением здесь является то, что суммарное количество выпускных и вступительных экзаменов от этого все равно не увеличится. Однако ситуация одного экзамена принципиальна для тех, кто при заметных успехах в одной области предпочел бы не сдавать никаких экзаменов в другой.
В этих ситуациях, правда, возникает вопрос с тем, в какой степени их медали соответствуют реальному уровню знаний. Некоторое решение проблемы здесь должно прийти с другой стороны – за счет внедрения модели профилирующей школы и проведения для учащихся разных профилей различных наборов экзаменов.
Оппоненты ЕГЭ рекрутируются порой из работников средней школы, опасающихся того, что проставленные ими (или в из школах) оценки подвергнутся «перепроверке», что независимая структура протестирует знания по их предмету. Опасения понятные, но «перепроверка» знаний учеников при их поступлении существовала всегда. Делать же результаты ЕГЭ непосредственным инструментом оценки работы образовательного учреждения кажется никто не собирается. Хотя появление внешней оценки динамики знаний за счет сопоставления результатов одних и тех же школьников 9 и 11 класса, вероятно поможет разобраться и в эффективности обучения в старших классах.
Традиционными противниками чуть ли не любых усовершенствований в образовании являются отставные управленцы, некогда в этой сфере работавшие. Чаще всего здесь мелькает имя главы так называемого Всероссийского фонда образования Сергея Камкова, некогда, в межвременье, недолго бывшего одним из руководителей Московского департамента образования. Активно пытаясь пролезть в политику то на волне национал-патриотизма, то через поддержку на выборах Владимира Путина, то через попытку создать что-то исламско-правозащитное, он основную ставку делает все-таки на отчасти знакомую ему образовательную тематику. Но в отношении этой группы оппонентов, вероятно, мало что изменит ситуацию – никакие корректировки процедур к полному согласию с меняющимся временем не приводят.
Порой против ЕГЭ выступают вполне уважаемые, лично не заинтересованные люди, не очень разобравшиеся в проблеме, привлеченные понятным желанием выступить против того, что представляется «государственным насилием». Здесь выход только в более широком распространении реальной информации о ЕГЭ, его процедурах и результатах.
При этом самое печальное в групповых атаках на ЕГЭ – это то, что они создают эффект поляризации профессионального сообщества, мешая в должной мере осуществлять конструктивную критику каких-то отдельных аспектов складывающейся практики, конкретных контрольно-измерительных материалов, способов дальнейшего анализа результатов ЕГЭ. Заказные кампании минимизируют реальную возможность публичной профессиональной дискуссии из опасения, что она поможет заинтересованным группам разрушить необходимое начинание.
