Кризис усилил и без того заметную тенденцию: государственное вмешательство в экономику во всём мире нарастает. Помимо традиционных макроэкономических рычагов власть всё чаще присваивает роли инвестора и прямого собственника. Дискуссия на этот счёт вроде бы в разгаре. Аналитики наперебой обсуждают вопрос о том, когда и при каких обстоятельствах государство должно отступить к докризисным границам. Идеологи стращают тоталитаризмом в случае, если отступление задержится. И практически никто не задаётся естественными, притом – главными вопросами: о причинах, смысле, задачах управленческой экспансии государства, о её эффективности и объективных границах.
Что происходит у нас? Институты обмена парализованы. В дефиците деньги – сама ткань, по которой невидимая рука вышивала свои узорные диаграммы. Тогда на кризисное дежурство волей-неволей заступают институты распределения. Они должны выровнять и удержать фронт, покуда не появится возможность вернуть обменные функции по назначению. При этом засбоившие подсистемы общества нужно отводить в тыл для санации, преобразования, перевооружения. Однако в чём конкретно спасательная миссия институтов распределения? Как именно должны быть модернизированы институты обмена, чтобы кризис был преодолён?
Но обсуждение подобных материй налетает на блокпосты российских архетипов.
Неспособность назвать вещи своими именами – родовой признак архаичного сознания. Важные – и потому пугающие – явления природы и общества табуируются: тотемного зверя нельзя окликать по имени, нужен псевдоним. В данном случае роль слов-заместителей, до неузнаваемости заляпанных идеологической краской, у нас играет пара «план» - «рынок».
В менуэте русской истории они успели поменяться местами. В каждом слышался лязг цепей проклятого прошлого. В каждом звякал золотой ключик от волшебной дверцы в будущее. Рынок – скопище торгашей и спекулянтов, источник родимых пятен капитализма, верный путь в прокуратуру - обернулся синонимом магистрального пути к процветанию. План, ударно трудившийся в должности прогрессора, оказался логовом недобитых гекачепистов, рассадником тоталитаризма и синонимом наркотического зелья.
Но ведь и плановое, и рыночное начала абсолютно необходимы любому обществу – пусть и в разной степени и в различных соотношениях. Институты производства не могут обходиться без институтов распределения и обмена. Производство не живёт без плана и рынка, как ребёнок без мамы и папы. В неполной семье он вырастает ущербным.
Кризис вскрыл тяжёлые проблемы у каждого из супругов, пребывающих к тому же в разводе. Российское производство рискует осиротеть.
Кризис сваливает слабых, а сильных побуждает напрячь все силы. В данном случае речь об общественных производительных силах: производстве, распределении, обмене. Кризис дробит слабых на части, а сильным помогает обрести единство: не только морально-политическое, но и хозяйственное.
Антикризисные штабы попытались выдернуть из экономической ткани отдельные номенклатурные предприятия на предмет оказания им эксклюзивной помощи. Но наткнулись на забытое обстоятельство: предприятие как экономический субъект не ограничено своим забором, а вплетено в сеть конкретных отношений с хозяйственными партнёрами. Поэтому проект по его перезапуску (а вне кризиса – по управлению его капитализацией) должен иметь своим предметом проектную группу – совокупность хозяйственных единиц, входящих в цепочки его поставщиков продуктов и услуг, а также потребителей его продукции. Проектная группа начинается с добывающих предприятий, занятых извлечением веществ и энергии непосредственно из природных ресурсов, а заканчивается на предприятиях последнего передела, производящих продукты конечного спроса. Вся группа обречена останавливаться как поезд, едва застрянет любой её вагон.
«Невидимая рука» самостоятельно не в силах сформировать проектную группу. Однако она незримо, но последовательно разрушает все попытки перезапуска одиночного предприятия без учёта его производственных цепочек.
Проектная группа устроена в соответствии с логикой функционирования и взаимодействия институтов производства, распределения и обмена. Соответственно, институциональное управление группой включает три взаимозависимых схемы, три управленческих контура.
Производственная схема представляет собой полный набор переделов – качественно различных преобразований материи и/или энергии из одного вида в другой. Она начинается с веществ и энергоресурсов, добываемых непосредственно из природы (руда, лес, энергия ветра и воды) и заканчивается веществами и энергией, непосредственно потребляемыми человеком (манная каша, брезент, электричество в розетке). Передел может представлять собой направленное изменение фазового состояния вещества (плавление, кристаллизация), химического состава (окисление), физических свойств (опрессовка, помол), биологических (проращивание, брожение), сборку из частей (мебель, бытовая техника) сдвиг пространственных координат (транспортировка) и временных (хранение).
Функция производства как части производительных сил – скомпоновать силы и вещества природы таким образом, чтобы произвести полезную для человека работу. Мера производительности института производства – энергия.
Основная проблематика промышленной политики – обеспечение полного набора переделов необходимыми природными ресурсами и промышленными технологиями. Что если национальное хозяйство не располагает какими-то ресурсами либо технологиями для производственной схемы, обеспечивающей важную общественную потребность? Тогда нужно срочно добыть и разработать их либо найти вне национальных границ: необходимо включать механизмы геологических изысканий, стимулирования инноваций, внешней торговли и разведки. А если промтехнологии в наличии, соответствуют ли они мировому уровню? Каков их жизненный цикл, не грядёт ли смена поколений? Вот сфера деятельности министерства промышленности и торговли, которое в кризисных ситуациях должно формулировать задачи для внешней и оборонной политики.
В стране имеются конкретные производственные фонды – исторически сложившиеся заводы-конгломераты типа ГАЗа, где соседствует куча разномастных цехов и производственных площадок. Постиндустриальные технологии тут могут сосуществовать с трофейными станками, на станине которых остаётся символика третьего рейха. При этом они сплошь и рядом обслуживают самые разные производственные цепочки, никак не связанные между собой и с основным профилем предприятия. На этом этаже решается вопрос, по каким именно производственным фондам будет распределено осуществление переделов конкретной производственной схемы.
Функция распределения как части производительных сил – сформировать регламентацию, распределяющую между корпорациями зоны ответственности за конкретные переделы, полномочия между уровнями управленческой иерархии и обязанности между конкретными подразделениями. Мера производительности института распределения – информация.
Тут возможны самые разные варианты. Например, производственные фонды предприятия-монополиста осуществляют 100% переделов данного типа в стране и тем самым контролируют все цепочки, включающие данный передел. Или наоборот: какой-то передел (как в своё время промышленный курчатовский реактор) требует для своего осуществления концентрации всех производственных фондов определённого типа (урановых рудников) в масштабах страны. Здесь зона корпоративной политики, в рамках которой должны решаться вопросы типа: ГЭС управляются по логике алюминиевой отрасли – или по логике единой системы энергетики? Сегодня в линейке наших министерств вообще не просматривается субъект корпоративной политики. Отсутствие внятной корпоративной политики приводит к разрывам между промышленным и экономическим уровнями хозяйственных проектов. Эти разрывы порождают серьёзные конфликты, а параллельно – множество спекуляций конспирологического характера (о кознях группы Сечина, о тайных связях Чубайса и т.п.).
Решая проблему спасения остановившегося предприятия реального сектора, спасатели рано или поздно наталкиваются на необходимость выяснить, чьё оно. И когда обнаруживается собственник, выясняется, как правило, что его циничная логика не совпадает с логикой спасения производства. Каждый конкретный производственный фонд в общем случае может находиться в долевой собственности у многих экономических субъектов. Доля каждого из них, приносящая доходы своему собственнику, выступает как экономический актив. Собственники активов, включённых в производственную цепочку, меняются правами доступа к активам. Их интересует прибыль, которую они при этом получают, и не слишком интересует судьба как самого предприятия, так и сетей поставщиков-потребителей, в которые оно включено.
Проблему дестабилизации целостных производственных комплексов, раздёргивания по векторам частных активов обозначил ещё Веблен столетие назад. Он же дал и ответ-оправдание такому положению дел. Чтобы задействовать в проекте мощный ресурс частных и групповых интересов и компетенций, мы должны научиться работать с реальными собственниками активов (которые в силу известной специфики нашей страны часто предпочитали оставаться в тени). Нужно установить экономическую схему отношений между собственниками поверх производственной и корпоративной схем проектной группы. Нужно дать им возможность – через сеть обменов правами доступа к активам – выявить и максимально использовать уникальный потенциал каждого из них.
Функция обмена как части производительных сил – осуществить взаимную капитализацию активов, в максимальной степени превращающую каждый из них в капитал, то есть источник расширенного воспроизводства. Мера производительности института обмена – стоимость.
Экономическая политика – это систематическое приведение логики институтов производства и распределения, промышленной и корпоративной схем проектов в соответствие с логикой цепочек добавленной стоимости, формируемых из активов, вовлечённых в сеть обменных отношений поставщиков и потребителей. Именно эта политика, а не пустопорожние метафоры «инвестиционного климата» и «конкурентоспособности», должна составлять предмет деятельности Минэкономразвития.
Зачем производится самолёт? Чтобы у людей появилась свобода перемещения. Не будем забывать, что свобода полёта первична по отношению к свободе торговать деривативами. Последняя – это профессиональная причуда узкого круга фанатов. Большинство нормальных людей терпит их только потому, что эти самые деривативы вроде бы полезны для того, чтобы получше производить самолёты. Сегодняшний кризис ставит эту полезность под сомнение. Он приведёт к тому, что целые сферы деятельности на рынке ценных бумаг будут либо оправданы, либо ограничены и усовершенствованы, либо вообще устранены.
Верховным судьёй в тяжбе о свободах – не только рыночных, но и плановых – всё равно будет производство. План был в своё время поражён в правах именно по его вердикту. Вначале производство росло на плановых дрожжах; но потом выяснилось, что плановики множатся и процветают, а производство стагнирует. Общество особо не вникало – снесло Госплан. Оно и впредь снесёт любые институты плана, любые институты рынка – если его приоритеты не будут обеспечиваться!
Перед тем, как углубляться в вопрос, добавляет ли модернизация институтов обмена свободы фондовым спекулянтам, надо им деликатно напомнить, что их свобода за наш счёт, в общем-то, нас не всегда устраивает. Если, конечно, выяснится, что нашу производственную задачу они помогают решить, тогда мы как гуманные люди можем вернуться к вопросу о том, что они как азартные игроки предпочли бы торговать так, а не эдак, при этом за большее вознаграждение. Но самое время вспомнить, что писал молодой Маркс (будучи ещё официальным антикоммунистом) в статье «К еврейскому вопросу». Проблема не в том, чтобы дать человеку свободу собственности, а в том, чтобы в конечном счёте освободить от бремени отношений собственности; не в том, чтобы предоставить свободу промысла, а в том, чтобы освободить от эгоизма промысла. Да, мы хотим свободно производить и свободно потреблять всё, в чём нуждаемся, но избавьте нас от дурацких издержек и заморочек как распределительного, так и обменного характера.
Нужны новые, модернизированные институты. Вместо невидимой мы хотим видеть на руле собственную руку. Если в результате исчезнут циклические кризисы, появится добавленная свобода. Если человек готов, оставаясь собственником своего актива, высунуться за его узкие рамки, у него появится свобода подняться вверх в «предметно-практической рефлексии», проектировать цепочки добавленной стоимости, управлять капитализацией собственности.
Правда, пока нам не до этого.
Весь событийный ряд, ознаменовавший начало мирового кризиса, стал известен нам из новостной ленты CNN. Там, у них, приключились экономические землетрясения и торнадо, с лица земли были стёрты все крупнейшие инвестбанки, вскрылись финансовые пирамиды такого масштаба, что в их тени не сыскать наш МММ с микроскопом… Тем временем «Вести недели» сообщали, что в деревне Гадюкино всё тихо, только на местной фондовой бирже ни с того, ни с сего похолодало и стало накрапывать.
У нас ничего не происходило. Просто на зарубежных рынках упал спрос на наши сырьевые товары – нефть, газ, металл и т.д. Потом пришла пора расплачиваться по зарубежным кредитам, а новых кредитов для расплаты по старым почему-то больше не давали. Но наше хозяйство оказалось совершенно не готово к такому обороту событий.
Выяснилось вдруг то, что было общеизвестно: добрая половина нашего хозяйства занята производством товаров на внешний рынок. Мы имеем счастье жить на гигантском складе природных ресурсов, гоним из них полуфабрикаты первого передела и продаём за рубежом. Нам самим такое количество топлива и сырья не требуется. Теперь выяснилось, что им тоже.
От просевшей экспортно-сырьевой элиты негативные сигналы распространились на всю остальную экономику – и началось…
Что предписывают в таких обстоятельствах бодрые учебники и лубочные кейсы? Раз внешний спрос упал, давайте развиваться за счёт внутреннего. Давайте. Только он просел ещё сильнее. Надо создавать новые рабочие места, новые предприятия, ориентированные на национальный рынок. А для этого нужен кредит. Но как выяснилось (тоже не вчера), наша финансовая система слаба. А что такое – слабая финансовая система? Тоже вроде бы общеизвестно: ну, мало «длинных денег» (а коротких много?), мало крупных банков, у заёмщиков слаба залоговая база.
Отчего же слаба? Оттого, говорят нам, что у нас низкая капитализация экономики. А что значит низкая капитализация? В материальном измерении – по количеству токарно-винторезных станков и турбоагрегатов – мы всё ещё сверхдержава. А по стоимости этого барахла мы размером с пресловутую Португалию. Производственные фонды не работают как капитал, не обеспечивают расширенное воспроизводство активов.
Тошно повторять банальности. Возникает один большой вопрос: разве указанные обстоятельства как-то менялись за последние 5-10 лет? Наше хозяйство удобно расположилось на краю пропасти и терпеливо ждало толчка в виде падения мировых цен на сырьё. Дождались.
Очевидно, никакого кризиса у нас не было. Точнее, кризис был нашим перманентным состоянием.
Классический рынок предполагает наличие трёх подсистем, трёх типов экономических субъектов: товаровладельцев, купцов и банкиров. Они имеют дело, выражаясь по-старинному, с потребительной, меновой и прибавочной стоимостью.
Назвать наше нынешнее хозяйство рынком в полном смысле никак нельзя. Товаровладельцы налицо, но их львиная доля ориентирована вовне. Купечество традиционно слабовато, а его сегмент, ориентированный на внутренний рынок, частично уже поглощён зарубежными сетями, а частично ожидает той же участи. Что же до финансовой системы, она так и не успела сформироваться. Да такая задача в практике и не ставилась: продавая товары на внешний рынок, мы успешно пользовались зарубежными финансовыми институтами. Разговоры, конечно, о создании современной финансовой системы шли, но всё больше на страницах журналов. Никаких практических мер так и не было принято.
Описанная полу-рыночная структура в советском дискурсе именовалась обидным словосочетанием «аграрно-сырьевой придаток». Ну, а что ж тут обидного?
Наше государство как хозяйствующий субъект не озаботилось мерами по достройке внутреннего рынка хотя бы до временной или частичной автономности. Просто часть заработанных денег оно складывало в кубышку на случай, если придётся голодать и пересиживать мировой кризис. Сейчас эти деньги именно и тратятся на то, чтобы пересидеть, но не на то, чтобы достроить недостающие до целостности части рыночной экономики.
Судя по всему, тут проблема не в наличии злого умысла, а в отсутствии умыслительного процесса. Перед нами – дефект идеологии, родовая травма целой генерации руководителей. Просто предполагалось, что «рынок» невероятным образом создастся сам, достроится, – традиционная российская иллюзия, старая, как мир. Мол, стоит разрушить препятствия, а потом разрешить институтам капитализма у нас появиться, после чего не мешать – и они появятся.
Таким образом, если случившееся и называть кризисом, то это был изначально запрограммированный кризис, толчком для которого в любой момент могло послужить – и послужило – падение внешнего спроса. Делать удивлённые глаза: ах, мы не ожидали! – довольно наивно.
Вообще-то вопрос о создании в стране экономической системы с уровнем суверенитета, близким к нулю, по-хорошему надо было вынести на референдум и отразить в конституции. Жаль, что уровень гражданской экономической грамотности всех участников процесса не позволил этого сделать. Но незнание экономических законов освобождает разве что от собственности.
Мы все наказаны, как справедливо молвил князь в финале известной пьесы.
