Пожилой мужчина с волевым интеллигентным лицом. Ему 71 год. Чем-то неуловимо напоминает писателя Солженицына. Передвигается с помощью палочки. Видно, что каждое движение дается с трудом.
Я хотел бы попросить чтобы мои показания записывались на аудиопленку, поскольку у меня есть подозрения, что секретарь не успеет их записать.
Горбачева: Этот вопрос уже обсуждался, продолжайте.
В результате этих событий мои левая рука и вообще вся левая сторона парализованы. Меня мучает бессонница. Однако в этом есть и положительная сторона. Ночи без сна дают мне время на обдумывание и осознание происходящего.
До того, как террористы захватили «Норд-Ост» я работал там сторожем. 23 октября 2002 года, приблизительно в половине десятого, я был захвачен в заложники и препровожден в зрительный зал. Прошу особо отметить, что в «Норд-Осте» я был не для развлечения, а по долгу службы. В 2002 году я лишь два раза обращался к врачам по незначительным поводам. Теперь я калека, лишенный работы и средств к существованию. Вопрос, который ежедневно стоит передо мной, – умереть от голода или от болезни.
Известно количество погибших – 129 человек. В зале было чуть более 500 человек – т.е. погиб каждый четвертый. Однако точное число людей, ставших калеками, не знает никто. А ведь отнюдь не все выжившие отделались легким испугом. Многие из пострадавших не подают иски, поскольку им не хочется заново переживать эти дни.
Картина того ужаса постоянно всплывает у меня перед глазами. Я был захвачен позднее, чем остальные заложники. Когда меня привели в зал, я увидел такую картину: зал тихо сидит, над головами витает неуловимая атмосфера страха. На сцене люди с автоматами, они возбуждены, стреляют поверх голов. Между рядами стоят женщины в черных одеждах. Прошу предоставить съемки телевидения, которые подтвердят мои слова. Все то время, пока мы были в заложниках, каждый понимал, что может быть расстрелян. Нескольких расстреляли. Любой понимал, что может быть следующим. Все понимали, что могут отсюда не выйти. То, что показывал телевизор (у террористов были маленькие портативные телевизоры), оптимизма не добавляло.
Мои муки усугублялись тем, что начались невыносимые боли в кишечнике. Мой живот вздулся. По выборочному разрешению террористов некоторых людей пускали отправить свои естественные потребности в оркестровую яму. Но ходить туда было небезопасно. В любой момент можно было получить пинок или удар прикладом. Меня однажды ударили за то, что я замешкался. Когда я спустился в яму, то не смог справить нужду из-за нервов. Вообще, еще несколько дней после штурма я не мог справлять свои потребности без посторонней помощи. Оркестровая яма – зрелище не для слабонервных.
Говорят о том, что террористы поили и кормили заложников. За все это время я выпил 50 грамм воды. Бутылки с жидкостью нам террористы не давали, а бросали. Доставалось отнюдь не всем. Также бросали огрызки шоколада.
В зале в какой-то момент появилась женщина-корреспондент Анна Политковская. Она общалась с людьми. Потом в зале появилась какая-то женщина с камерой. Террористы периодически включали мусульманскую музыку, она была очень гнетущей. Доктор Рошаль появлялся в зале дважды.
Что касается расстрелов, то мы были с самого начала предупреждены, что ослушавшиеся будут расстреляны. Мы видели, как людей выводили из зала, потом раздавались выстрелы. После этого нам объявляли: человека расстреляли. Были расстреляны девушка Ольга Романова, человек, который искал своего внука, какой-то высокопоставленный милиционер, которого нашли по паспорту. Еще террористы искали какую-то блондинку.
Все три дня террористы изготавливали взрывные устройства и минировали зал. Переставляли с места на место готовые бомбы. Мы все боялись и того, что во время штурма они могут взорваться. Периодически стреляли поверх голов. Люди со страху падали под кресла.
Я сидел в 12 ряду. Справа меня было три свободных места до прохода. Неподалеку от меня в проходе стояла чеченка в маске и с пистолетом. Вообще у террористов неплохо было налажено дело с дисциплиной и организацией. Они специально не давали заложникам спать. Тех, кто засыпал, подходили и тормошили. Это может подтвердить доктор Рошаль. Необходимо его вызвать для дачи показаний.
В ночь перед штурмом у одного из заложников не выдержали нервы он кинулся на террористку и ранил ее. Его вывели из зала и расстреляли. Пока его ловили, в зал выстрелили – ранили человека. После этого вызвали доктора Рошаля для оказания помощи. Раненных, их было двое, увезли.
Вскоре после этого в зале неожиданно появился дедушка, который искал своего внука. Я работаю сторожем в том корпусе, который соединяется с корпусом, где репетируют два танцевальных коллектива. Кому-то из них, возможно, удалось убежать. Так как их забрали в прокуратуру, дедушка мог и не знать, что его внук на свободе. Дедушка был в трансе – где внук. Этого дедушку водили по коридорам, очевидно, искали по коридорам, потом вернули. Стали искать – «Роман отзовись!». Романа не нашли, дедушку расстреляли.
Незадолго до штурма Бараев вышел на сцену и обратился к заложникам с речью: «У меня три приятных известия. Как для вас, так и для меня. Первое: я вел переговоры с представителями России, и мне сообщили, что прилетит Казанцев; если меня обманут и Казанцев не прилетит, я вернусь в зал и расстреляю сто человек. Второе: я передал списки чеченцев, которых я хотел бы освободить; за каждого из них будет освобождено 5-6 заложников. Третье: мне пообещали предоставить зеленый коридор для выхода отсюда». После этого у меня впервые возникла мысль, что чеченцы на самом деле хотят отсюда выбраться живыми.
В тот момент, когда пустили газ, ничего не располагало ко сну. Когда пустили газ, я почувствовал в носу кисло-сладкий запах. «Может, они подпускают газ?» – Спросил я у соседки Лены. «Нет, это зловоние из ямы», – ответила Лена. Как выяснилось, это все-таки оказался газ.
На этом история «Норд-оста» для меня заканчивается. Я был оживлен только на следующие сутки в первой градской больнице.
Вот выписка из эпикриза – диагноз при поступлении: состояние атональное, глубокая кома, зрачки узкие, пульс 40, давление 30 на 60. Дыхание спонтанное неадекватное, 3 вздоха в минуту.
Для того, чтобы меня оживить, применяли искусственную вентиляцию легких. В какой-то момент я неожиданно увидел себя со стороны. Я лежал в светлом помещении, моя душа отлетала к Богу. Незадолго до этого мы с женой похоронили сына. Я взмолился Богу: «Верни мою душу на землю». И в этот момент я увидел себя со стороны: врачи мне делают искусственное дыхание, но вдруг линия осциллографа останавливается. Один из врачей подходит ко мне и говорит: «Готовьте его в морг». Врачи перестали делать искусственное дыхание, отошли в сторону, говорили о футболе. Вдруг один обратил внимание на меня: «Ребята, слушайте, он еще здесь». Как я позже узнал, в общем в реанимации надо мной работали более десяти часов.
Когда я очнулся, мне сказали, что я нахожусь в первой горбольнице. После этого я назвал себя. Позже я спросил у врачей, сообщили ли о том, что я нахожусь в больнице, моей жене. Как выяснилось – нет, несмотря на то, что в моем кармане было пенсионное свидетельство и предсмертная записка. Единственное, что можно сказать в оправдание врачей, – это то, что в пенсионном свидетельстве нет фотографии. Я остался жив для того, чтобы добиться справедливости в этом деле. Все другие дела я уже сделал – ничего меня здесь больше не держит.
Моя левая рука парализована. После того, как я очнулся, было ощущение тяжелой судороги. Но потом стало получше. Все мое тело было покрыто гематомами. В правом боку были сильные боли. Потом у меня сильно заболело сердце. После этого меня снова отправили в реанимацию.
Мне поставили диагноз – токсический неврит. Мне нужно в день есть 6 таблеток. Если бы у меня были деньги, то я смог бы пройти все обследования. Как позже выяснилось, лечили меня в больнице неправильно.
По телевизору сообщили, что в первый день из больницы выписалось много человек. Сразу же стало понятно, что от нас от всех хотят избавиться. Заявление главы социального департамента правительства Москвы Фединой о том, что всех бывших заложников, и в частности меня, вылечат, – оказалось неправдой. Многих выписали больными.
С генетикой у меня все нормально. Мои предки были долгожителями. По моим расчетам, мне оставалось жить 240-260 месяцев. Теперь срок моей жизни сокращен. Я теперь получаю инвалидность. В листке нетрудоспособности за декабрь 2002 года написано, что причиной утраты трудоспособности послужил несчастный случай на производстве, связанный с терроризмом, и заболевание.
Я писал жалобы. В департаменте здравоохранения мне ответили, что бывшие заложники никакими льготами не пользуются. В социальном департаменте сказали: «Вам выдали компенсацию в размере 50 тыс. рублей, и это все, что вам положено. Вольский пообещал по телевизору, что будут выплачены дополнительные деньги. Этих денег нет. В пресс-службе РСПП мне сказали, что их и не будет. Я написал письма во все организации, которые обещали помощь: Мосэнерго, РСПП, завод «Топаз», где я проработал много лет. Ответа ниоткуда не было.
Я пенсионер, мои доходы скромны. Я не покупаю вещей уже десять лет. Многое из моего небогатого гардероба оказалось утерянным. Я зашел в магазин «Три толстяка», где продаются вещи, которые подойдут мне по размеру, и узнал, что костюм стоит 20 тыс. рублей.
В каптерке, где было мое рабочее место, я снимал с себя кожаный плащ и вешал на стул. Напротив меня стоял магнитофончик, телевизор. Все это я оставил там, когда террористы увели меня в зал. И все эти вещи пропали. По моим подсчетам это все стоит более 60 тыс. рублей. Я уверен, что эти вещи украли не чеченцы.
Я просил свою жену не приезжать ко мне в больницу – она не приезжала, я был за нее спокоен. Но когда я вернулся домой, я увидел, что она не может самостоятельно передвигаться. Добраться до кухни или туалета для нее большая проблема.
Не меньше, чем захват «Норд-Оста», мне причинила вред пиар-кампания шантажа и угроз, развязанная некоторыми чиновниками мэрии и Мосгордумы. Теперь некоторые люди старшего поколения ко мне плохо относятся. Узнав, что я был заложником, люди смотрят на меня подозрительно. Глава пресс-службы мэрии Сергей Цой сказал, что товарищи, подавшие иск, лезут в карман сирот, пенсионеров и инвалидов. А Платонов сказал: «Ждите, что подымут цены». Это было сделано для того, чтобы создать в городе соответствующую атмосферу. Чтобы все старики думали, что я лезу в их карман. Я готов отозвать иск, если правительство Москвы гарантирует, что цены больше не будут подниматься.