Публикуем статью Ревекки Марковны Фрумкиной, в которой она рецензирует две книги из длинного списка премии "Просветитель" 2009 г. Эта рецензия впервые была опубликована в газете «Троицкий вариант» (№17(36), 1 сентября 2009 г., С. 12).
Не будучи никак – ни официально, ни лично – связана с конкурсом «Династии» на премию «Просветитель», я по предложению «Троицкого варианта» прочитала несколько книг из лонг-листа, которые, скорее всего, в ином случае прошли бы мимо меня. (Сюда не относится книга Мариэтты Чудаковой «Время читать» поскольку я давно уже читаю всё, что Чудакова пишет).
Вообще я много писала о книгах, но только о тех, которые мне по душе. Исключение составляют: а) две книги, которые я считаю безнравственными (не буду делать им здесь рекламу); б) некоторые научные труды, которые требовалось отрецензировать объективно, а уж нравятся ли они лично мне – остается за скобками.
Признаюсь, что некоторые из книг лонг-листа произвели на меня удручающее впечатление. Книги эти – как бы помягче выразиться… – поразили меня тем, что вообще можно так работать. Остановлюсь далее на двух максимально непохожих ни по возможным адресатам, ни по стилю, ни по оформлению: одна – просто полиграфический шедевр, другая – полиграфический (и издательский!) брак. Подчеркну, что имена авторов мне не знакомы, так что мои оценки, каковы бы они ни были, лишены личных обертонов.
Первая книга принадлежит искусствоведу Григорию Козлову и называется «Покушение на искусство. Арт-детектив» (М., Слово, 2009). Это изящно изданный том, состоящий приблизительно на 2/3 из репродукций, выполненных на превосходном полиграфическом уровне. Макет книги весьма продуман, а тексты, каждый из которых озаглавлен «Дело №…», представляют собой либо рассказы о загадочных судьбах художников, либо «приключения» отдельных шедевров искусства, а также целых коллекций и музейных собраний.
Я начала с Дела № 6 – «Миф о Ван Гоге», поскольку о творчестве и судьбе этого художника я знаю намного больше, чем, например, о Гентском Алтаре. Тем более интересно было бы найти в книге Козлова нечто такое, что оправдывало бы интригующее заглавие. Ведь в труде, заведомо ориентированном на неспециалистов, существенно рассказать доступно о том, что известно далеко не всем. Но у автора «Дела № 6» был, видимо, иной посыл. В «Мифе о Ван Гоге» автор поставил своей задачей непременно убедить читателей в том, что, в противоположность некоему мифу, на самом деле Ван Гог был душевно здоровым и даже практичным человеком; он даже не был таким уж бедным, как мы привыкли думать.
Но ведь чтобы представить себе трагедию Ван Гога именно как реальной личности большого масштаба, достаточно прочитать две книги: это переписка Винсента Ван Гога с братом Тео и книга Карла Ясперса «Стриндберг и Ван Гог» (обе они есть в русском переводе).
Ван Гог был болен шизофренией и, видимо, эпилепсией тоже; во всяком случае, у него были так называемые эпилептиформные припадки. Разумеется, шизофрения как таковая не создает ни личности, ни одаренности. Собственно говоря, болезнь вообще не может создать ничего нового – все это должно быть заложено в данном человеке до психотической вспышки. И все-таки, как писал Ясперс, шизофреническое напряжение иногда как бы идет «навстречу» имеющимся потенциям. В случае Ван Гога психотическое напряжение породило ту невероятную продуктивность и ту свободу обращения с красками и мазком, которая была подготовлена всей его предыдущей экзистенцией – его цельностью, его страстным, религиозным отношением к искусству, к своему призванию.
Карл Ясперс замечательно показал, что именно сохранность рационального восприятия мира и своего места в нем позволили Ван Гогу отразить на холсте необычность и эмоциональную насыщенность его переживаний. Свои размышления о взаимосвязи шизофренических эпизодов и творчества Ясперс постоянно сопровождает замечаниями о том, что дух как таковой заболеть не может. Однако, пишет он, подобно тому, как «больная раковина порождает жемчужину, так шизофренический процесс может породить неповторимые духовные творения. И как мало тот, кто любуется жемчужиной, думает о болезни раковины, так же мало тот, кто впитывает животворящую для него силу художественных творений, думает о шизофрении, которая, быть может, была условием их возникновения». (Ясперс, Стриндберг и Ваг Гог, С. 158).
Убедительно, не правда ли? Возможно, автор «Покушения на искусство» Ясперса не читал? Едва ли: Григорий Козлов вовсе не новичок в сфере рассказов о шедеврах изобразительного искусства. У него была серия телефильмов; он живет в Германии и читает цикл популярных лекций, структура которого весьма близка к данной книге. Просто если согласиться с Ясперсом, тот миф, который автор в данном случае решил «развенчать», исчезнет. А вот недоверие к автору «Дела № 6» – остается и порождает сомнения в правдоподобности прочих «Дел».
Есть и общее замечание, актуальное для книги, претендующей на просветительскую направленность. В любом художественном издании при публикации репродукций принято обязательно указывать: (1) материал и технику оригинала, например бумага, итальянский карандаш; (2) год создания работы; (3) местонахождение оригинала – музей или частное собрание. Случается, что макет издания не позволяет сообщить всё это непосредственно при иллюстрации. Тогда соответствующие пояснения даются в конце книги.
В «Покушении на искусство» найдутся любые комбинации подписей, сопровождающих репродукции (а книга в основном из них и состоит): есть (2) и (3), но нет (1); есть только (3); ничего из перечисленного нет; иногда есть и все сведения. Все это тем более обидно, что качество иллюстраций таково, что остается лишь изумиться работе Тверского полиграфкомбината детской литературы.
Не отрицая право каждого автора на интерпретацию фактов, я вынуждена признаться, что, как бы увлекательно не были изложены в книге Козлова сюжеты, связанные с кражами картин и целых коллекций, с захватами и присвоением музейных сокровищ во время войн и революций, – после «Мифа о Ван Гоге» доверия у меня эти повествования не вызывают. Некоторым ключом к вкусовым предпочтениям автора может служить обложка: на ней изображен белый скульптурный слепок женской головы, залитый кровавой красной краской. От этой гламурной «вариации» на тему Магритта и вовсе становится «кюхельбекерно и тошно».
Вторая книга написана психологом Ольгой Маховской и называется «О чем говорить с ребенком? Инструкция по выживанию для современных российских родителей» (М., АСТ: «Астрель»; Владимир, ВКТ, 2008). Издание в колофоне описано как научно-популярное. И тут я должна покаяться: я не сумела прочитать все 287 страниц текста, потому что почти на каждом развороте оказывалось по меньшей мере два абзаца, по поводу которых хотелось воскликнуть:
«Помилуйте, Ольга Ивановна! Что Вы тут такое говорите?», и два рисунка, которые очень хотелось просто изорвать – хотя я не агрессивна, поверьте. Кстати, сама Ольга Ивановна – ее фото есть на задней крышке переплета – выглядит очень симпатичной и веселой молодой женщиной. Наверное, так оно и есть.
В аннотации упомянуто, что автор имел возможность брать интервью у родителей, детей и педагогов в США, Франции и Италии. Я рада за автора. Проблема, однако, в том, что столь популярные на Западе книги-инструкции, книги – «руководства к действию» (how to… , как вы знаете, вовсе не исчерпывается известной у нас How to make friends…) именно как жанр плохо прививаются в нашей культуре. Это неудивительно: большинство подобных книг ориентировано на культуру/культуры, существенно отличающиеся от нашей – упрощая, назовем её усредненно-российской.
Вот автор обсуждаемой книги пишет: «При таком мировоззрении самое важное в жизни ждет нас в самом конце, в Судный день» (С. 23; выделено мною. – Р.Ф.). А ведь автор имел в виду совсем не то, о чем вы подумали: этот оборот уточняет житейскую установку «вот вырастешь – узнаешь!», описанную двумя строками выше (!). То есть автор вовсе не думал о дне Божьего суда, о Dies Irae – последнем дне существования мира.
С уст автора то и дело слетают очевидные сентенции, например, – что детей нельзя баловать, а одновременно возникают удивительные построения, согласно которым детям свойственны врожденные базовые установки, ассоциируемые с четырьмя основными цветами. И далее нам расскажут о том, что, например, «красным» детям свойственны оригинальность и элегантность в выборе одежды. А также нелюбовь к стандартам как таковым, например к манной каше и апельсиновому соку.
И уж вовсе непонятно, почему, например, рассказ о том, как классическая русская литература описывает детство, ведется согласно изложению американского психолога Вотчела, – ведь Ольга Ивановна и без всякого Вотчела, будь он хоть семи пядей во лбу, несомненно, читала Толстого, и Набокова.
Типы семей, описанные в книге, напрямую заимствованы из западной литературы. Данный подход плохо согласуется с нашими реалиями. В тени остается существенная разница в социальном положении между американской (английской, немецкой) работающей матерью и российской работающей мамой. Вот сидит дома с тремя детьми дочь моей приятельницы – молодая женщина, по профессии – врач-дерматолог, прошедшая клиническую ординатуру и все необходимые стажировки. Потому что няне она должна платить больше, чем сама может заработать в государственном лечебном учреждении.
В рекламной аннотации, сопровождающей книги Ольги Маховской на сайте ozon.ru, сказано: «Книги (эссе) пишет в свободное от работы время – вместо игры на скрипке и разгадывания кроссвордов». Какая милая шутка, не правда ли?
