Каденко: Я хочу добавить два слова, что Александр Семенович только что вернулся из Милана, где тоже читал лекции, и напоминаю всем, хотя и так видно, что в этом сезоне наши лекции выходят при поддержке Альфа-банка.
Филоненко: Спасибо большое, я не умею этой штукой (микрофоном) пользоваться и буду размахивать. Нельзя?
Каденко: Как говорят наши расшифровщики, все, что потом получится, это "нрзб".
В качестве примера он привел ситуацию, когда чиновники ФСС оставили без внимания и ответа обращение одного из местных жителей о компенсации расходов на лечение и приобретение эндопротеза тазобедренного сустава.
Филоненко: "Нрзб" я вам гарантирую, то есть умеренно "нрзб" – и не только с микрофоном это связано, но и с теперешним состоянием ума. Но все-таки начать надо с чего-то, и я понял, что я должен предварительно сказать. Ну, обычно надо извиняться, говорить, что я не социолог, не политолог, не специалист по отношениям религии и государства, общества и образования, а (это совершенно нескромно звучит) я просто занимаюсь богословием. И, чтобы была немножко понятна точка, из которой я говорю, тут ничего не поделаешь, нужно вспомнить ситуацию неудачного трудоустройства Набокова в Гарвардский университет, когда он, в общем, неплохо проходил, но Роман Якобсон, его соотечественник, сказал, что слоны не должны работать на кафедре зоологии, там должны работать специалисты по слонам. У меня примерно такая ситуация – я слон в данной истории, и я практикующий богослов, извините за выражение. Тем более, усугубляет это то, что я делаю это, в основном в наших странах. Поэтому не судите меня строго, и поскольку доклад короток, всего час, и это не доклад, а какие-то сильные заявления, то простите меня еще за категоричность, она предназначена для того, чтобы как можно быстрее зайти как можно дальше. Поэтому я буду говорить вещи резкие и не очень выверенные, потом, когда вы будете возмущаться, я буду уточнять, извиняться, приводить аргументы – и так будем сегодня жить. Поэтому то, с чего надо начать, – прямо с темы. Тема называется "Богословие в университете: возвращение?". Все слова непонятны, я думаю, начнем с возвращения, а точнее, со знака вопроса. Я планирую, конечно, развивать круг тех идей, что без богословия нашему университету совершенно никуда, но, конечно, есть очень много людей, которые считают, что богословие в университете практически невозможно, поэтому надо начинать со знака вопроса и контраргументов. В такой тяжбе о судьбе богословия принимают участие несколько более или менее анонимных сторон, для краткости мы их будем все-таки называть: это позиции Церкви, государства, общества и науки. Каждую позицию я очень кратко охарактеризую, потому что любопытно, что в каждой из них есть крайние позиции, внутри каждой из них. На первый взгляд, кажется, что должна быть свободной от крайностей позиция Церкви, и Церковь – как раз институт, максимально заинтересованный в преподавании богословия в университете, но это не так. По крайней мере, разные конфессии об этом говорят по-разному, я буду говорить пока схематически. Наверное, надо сказать, что я занимаюсь православным богословием, для меня моя собственная конфессиональная определенность чрезвычайно важна во всех последующих рассуждениях. Поэтому когда я буду говорить "Церковь", я буду иметь в виду Православную Церковь по умолчанию.
В качестве примера он привел ситуацию, когда чиновники ФСС оставили без внимания и ответа обращение одного из местных жителей о компенсации расходов на лечение и приобретение эндопротеза тазобедренного сустава.
Итак, Церковь кажется самым заинтересованным институтом для преподавания богословия в университете, но это не совсем так. Потому что, действительно, речь идет о возвращении, и положительный аргумент строится на том, что Церковь мертва без миссии, потому что есть существенный призыв Господа нашего Иисуса Христа о том, чтобы мы шли в мир, и учили, и просвещали мир об Отце и Сыне и Святом Духе, с одной стороны. И миссия является основанием для присутствия Церкви в образовании. С другой стороны, простой прагматический аргумент утверждает следующее: "Мы возвращаемся, но куда?" В дореволюционный университет? Дореволюционный университет не впускает богословие в свои стены. Богословие преподается в духовных академиях, семинариях, системе церковного образования, а в университете его нет, и поэтому, собственно, говорят критики: "Нечего восстанавливать", – с одной стороны. А с другой стороны, мы должны пойти немножечко глубже и воспринять опыт Киево-Могилянской академии – и, конечно, там богословие мы найдем. Критики говорят: "Еще бы к средневековью пошли, чтобы поискать что-нибудь продуктивное". Но мы этим и займемся, собственно говоря, перейдем к средневековью. Я не историк совершенно, поэтому тезис категоричный и простой. Средневековый университет и, следовательно, всякий другой университет в своем зародыше немыслим без богословия, которое несет на себе архитектоническую функцию для университета. Другой вопрос, как эта функция меняется во времени. И, видимо, возвращение богословия в университет – это вопрос об этой функции. Насколько архитектоника современного университета существенно предполагает средневековую архитектонику или, наоборот, современный университет как-то свободен от нее и предполагает новую конфигурацию, в которой богословию нет места? По крайней мере, в Церкви существует аргумент, что богословие в университете излишне и даже вредно.
А вторая позиция – это позиция общественная. Об обществе в нашей стране легко говорить, потому что его практически нет. Оно образует маленькую, хрупкую, похожую на богословское сообщество публичную сферу, нежную и вибрирующую, но которая все-таки есть, хотя и появилась совсем недавно. Есть публичная сфера, и, конечно, эта публичная сфера по-разному реагирует, более или менее живо, на присутствие в ней религиозных дебатов, и в ней позиции тоже крайние. С одной стороны, мы знаем модернистскую позицию, что религия – это личное дело каждого, и чем приватнее, тем лучше. Это как будто бы мило, но, во-первых, для религиозного опыта это тоже смерть, потому что религиозный опыт никогда не бывал частным, приватным, и это более или менее внешним образом навязанная ему позиция. С другой стороны, в самих дебатах о публичной сфере сам тезис о секуляризации общества в его классической форме кажется, по крайней мере, несколько упрощенным и условным. Трудно говорить о чистых формах секуляризации, как-то давно понятно, что мы пребываем в некотором, не хочется злоупотреблять частицей "пост", но в постсекулярном состоянии, когда религия, безусловно, является одним из важнейших игроков в области публичной политики. И чем меньше мы будем думать об этой функции, об этой роли, тем нам же хуже, потому что мы будем все меньше понимать эту роль. Менее значительной она не становится от того, что мы о ней не думаем, поэтому хорошо бы о ней думать. И поэтому если мы берем на себя труд думать об этой публичной функции религиозной традиции, то мы неизбежно попадаем в сферу артикулированного политического, например, или социального богословия, в котором мы нуждаемся – и нуждаемся, чтобы это богословие было качественным, соответствующим каким-то академическим стандартам.
Наконец, позиция государства. С ней еще проще, чем с публичной сферой, потому что она более или менее разделена на две категорические. С одной стороны – "нет", потому что церковь отделена от государства, и какое тогда может быть религиозное образование в государственной школе и государственном университете? А с другой стороны, наше государство хочет связываться со словом «демократическое», и поэтому каждый человек имеет право на получение каких-то знаний и имеет свободу их получать. И государство, вообще говоря, обязано или должно стремиться к тому, чтобы этой свободе соответствовать. Поскольку интерес к религиозному знанию есть, значит, ему должен находиться отклик в государственном университете.
В качестве примера он привел ситуацию, когда чиновники ФСС оставили без внимания и ответа обращение одного из местных жителей о компенсации расходов на лечение и приобретение эндопротеза тазобедренного сустава.
Наконец, четвертая позиция, самая щекотливая, интересная, любопытная – позиция науки и связанные с ней модели отношения богословия к науке. Потому что, разумеется, например, в России, в российских дебатах в Общественной палате или в знаменитом письме двух десятков ученых во главе с нобелевским лауреатом Виталием Лазаревичем Гинсбургом разворачивается тот аргумент, что богословие ни в каком смысле не может считаться наукой. Это письмо подписали, конечно, физики, у физиков давно известно, что науки бывает две, это еще Эрнест Резерфорд придумал: "физика и коллекционирование марок", поэтому, конечно, богословие – это не наука, а чистый вид коллекционирования, согласно этому определению. Но все-таки в университете есть еще филологи, историки и другие известные коллекционеры марок, и поэтому в дебатах о месте богословия в стенах университета можно и интереснее говорить, чем это предлагалось в письме двадцати российских академиков. Позиция такая, что, с одной стороны, богословие – это, безусловно, не естественная наука. Вряд ли там возможен эксперимент или принципы верификации и фальсификации, к которым прибегает естествознание, но это как-то и так всем, кроме некоторых именитых физиков, известно. Это не очень интересно. Гораздо интереснее другие позиции. Во-первых, позиция, что богословие есть гуманитарное знание. И нормальное состояние гуманитаристики не может поддерживаться без учета богословского корпуса академических работ. Это такая минималистская позиция о пользе богословия. Богословие функционально, потому что без него не может существовать нормальной, профессиональной истории, филологии, даже лингвистики и всего корпуса гуманитарного знания. Например, на дебатах о теологии образования, которые случились в Общественной палате Российской федерации, этот аргумент часто высказывался со стороны сторонников богословского образования: давайте же, мол, посмотрим, в конце концов, гуманитаристика без богословия – какая-то совершенно инвалидная, и поэтому богословие есть существенная часть гуманитарного знания. Вот такая позиция меня лично не устраивает. Меня устраивает максималистская позиция, согласно которой богословие в той же мере не гуманитарное знание, в какой оно и не физика. Но, безусловно, это более или менее определенный особый род знания, который дает основания определенной гуманитаристике и определенной философии науки, философии естествознания, вовсе не сводясь к ним.
Таковы основные позиции в разговоре о месте богословия в университете. Я придерживаюсь всех позитивных. Я считаю, что государство заинтересовано в богословии, его присутствии в государственном университете. Я считаю, что публичная сфера только страдает от того, что она опасается присутствия в ней серьезных религиозных дискуссий. Я считаю, что университет находится в кризисном состоянии по многим причинам, но в том числе – и потому, что в нем нет богословия. И, наконец, позиция, связанная с Церковью. Я считаю, что состояние отношения Церкви и культуры, в котором сейчас находится современная Церковь, ее специфическое положение в постатеистическом обществе и, в общем-то, в европейском постсекулярном таково, что судьба ее миссии в мире существенно зависит от состояния богословия в университете. Вот некая преамбула. Теперь хотелось бы пойти немножечко дальше и посмотреть вначале на часы, как-то я вполне энергично все излагаю.
В качестве примера он привел ситуацию, когда чиновники ФСС оставили без внимания и ответа обращение одного из местных жителей о компенсации расходов на лечение и приобретение эндопротеза тазобедренного сустава.
В качестве примера он привел ситуацию, когда чиновники ФСС оставили без внимания и ответа обращение одного из местных жителей о компенсации расходов на лечение и приобретение эндопротеза тазобедренного сустава.
«Я не понимаю, почему он это сделал. Наверное, у него что-то было не в порядке со здоровьем», – говорит управляющая Свердловским региональным отделением Фонда социального страхования Роза Зеленецкая.
Наконец, четвертая позиция, самая щекотливая, интересная, любопытная – позиция науки и связанные с ней модели отношения богословия к науке. Потому что, разумеется, например, в России, в российских дебатах в Общественной палате или в знаменитом письме двух десятков ученых во главе с нобелевским лауреатом Виталием Лазаревичем Гинсбургом разворачивается тот аргумент, что богословие ни в каком смысле не может считаться наукой. Это письмо подписали, конечно, физики, у физиков давно известно, что науки бывает две, это еще Эрнест Резерфорд придумал: "физика и коллекционирование марок", поэтому, конечно, богословие – это не наука, а чистый вид коллекционирования, согласно этому определению.
Но все-таки в университете есть еще филологи, историки и другие известные коллекционеры марок, и поэтому в дебатах о месте богословия в стенах университета можно и интереснее говорить, чем это предлагалось в письме двадцати российских академиков. Позиция такая, что, с одной стороны, богословие – это, безусловно, не естественная наука. Вряд ли там возможен эксперимент или принципы верификации и фальсификации, к которым прибегает естествознание, но это как-то и так всем, кроме некоторых именитых физиков, известно. Это не очень интересно. Гораздо интереснее другие позиции. Во-первых, позиция, что богословие есть гуманитарное знание.
И нормальное состояние гуманитаристики не может поддерживаться без учета богословского корпуса академических работ. Это такая минималистская позиция о пользе богословия. Богословие функционально, потому что без него не может существовать нормальной, профессиональной истории, филологии, даже лингвистики и всего корпуса гуманитарного знания. Например, на дебатах о теологии образования, которые случились в Общественной палате Российской федерации, этот аргумент часто высказывался со стороны сторонников богословского образования: давайте же, мол, посмотрим, в конце концов, гуманитаристика без богословия – какая-то совершенно инвалидная, и поэтому богословие есть существенная часть гуманитарного знания. Вот такая позиция меня лично не устраивает. Меня устраивает максималистская позиция, согласно которой богословие в той же мере не гуманитарное знание, в какой оно и не физика. Но, безусловно, это более или менее определенный особый род знания, который дает основания определенной гуманитаристике и определенной философии науки, философии естествознания, вовсе не сводясь к ним.
