Мы хотим усложнить проект «Бутовский полигон». Выйти из прошлого в будущее, через память об убиенных – в новую Россию. Мы планируем дополнить рассказы о новомучениках беседами – прямо там, среди расстрельных рвов, - живыми разговорами живых людей о том, что значит сегодня это место, и о том, может ли его свет осветить нашу дорогу. А пока – сбивчивое предисловие от Дмитрия Ицковича и Ивана Давыдова.
Д. Ицкович: Несколько лет, по-моему, три года, мы на Полит.ру ведём рубрику, которая называется «Бутовский полигон». Странно и не очень понятно, зачем среди актуальных и не очень актуальных новостных аналитических рассуждений появляются не жития, а биографии новомучеников, пересказанные Кириллом Харатьяном. Что мы хотим этим сказать? Зачем мы это делаем? Это ведь не контекст, в рамках которого мы живём, это совсем другое. Вот я стою здесь, смущаюсь и путаюсь, потому что здесь особый смысл, и мы хотим его продолжить разговорами с людьми здесь, и не очень понимаем, как это будет, это для нас загадка и вопрос. Но мы хотим чуда, хотим преображения, хотим веры в искренность и в настоящее.
И. Давыдов: Все проекты, которые мы делаем в последнее время, так или иначе про будущее, про возможность будущего, про то, что хоть какое-то будущее в принципе будет. В этом мы убеждаем других и себя, и это, на самом деле, непростое дело. Других ещё туда-сюда, но на то мы и профессионалы, и с собой сложнее. Для меня ключевое слово последних даже не месяцев, а полутора лет и даже больше, — это слово «безысходность», и сейчас мы находимся в месте концентрированной безысходности. Когда полигон изучали и когда вскрыли фрагменты некоторых расстрельных рвов, что увидели исследователи? Исследователи увидели остатки человеческих тел, которые очень плотно друг к другу лежали - в пять рядов, и сверху, кстати, лежали резиновые перчатки, которые бросали в ров палачи, доделав своё дело. И это было образом, символом спрессованной, концентрированной безысходности, это место — место столкновения государства и человека, где государство торжествовало абсолютную победу, предъявив на человека свои права и объяснив, что оно может сделать человеку максимум того плохого, что можно сделать с человеком, — убить его. Представьте, что тут, - неизвестно точно, где, был специальный барак, в котором вёлся учёт и контроль, составлялись расстрельные списки, и люди, которых должны были убить, знали, что их убьют. Они сидели и ждали, и иногда по несколько часов, потому что, бывало, тут убивали в день по несколько сотен, бывало, что одного, а бывало, что никого, четкого графика не было. Потом их вели ко рву и убивали, и не придумать образа безысходности точнее. Государство, которое захотело быть богом и поставило себя на место бога, в общем, убивало их просто так. Мы всё время говорим о новомучениках, но здесь убито как минимум 20 тысяч человек, и несколько тысяч имён точно известно, но бóльшая часть неизвестна, и около тысячи из них — в чине новомучеников и причислены к лику святых. Но здесь, на самом деле, гораздо больше совершенно разных людей, которых государство убивало просто потому, что хотело их убить. Вот слева от меня мемориал с гранитными плитами, на которых написаны известные имена, и там, например, есть две плиты, которые целиком покрыты именами китайцев, то есть два дня здесь убивали китайцев, потому что НКВД разгромило китайские прачечные. Ещё где-то здесь лежит великий реставратор — граф Олсуфьев, который открыл людям рублёвскую «Троицу» в том виде, в котором мы её знаем сейчас и которая, как нам кажется, так выглядела всегда. Но это неправда — в 1918-м году он её открыл, а в 1938-м году его здесь убили. За то, что граф. И здесь ещё тысячи и тысячи самых обыкновенных людей — мелкие воришки, проститутки, есть миряне и священники и монахи и монахини, которых убили за веру, есть просто какие-то случайные жертвы. Повторюсь, что безысходность должна стоять здесь комом в горле и должна заменять воздух. Отчасти так оно и есть, но в то же время я всегда чувствую здесь какой-то намёк на надежду, и в этом, наверное, чудо, потому что эти люди, их спрессованный страх и ощущение совершенно беспричинной гибели — это всё здесь. Но того государства уже нет, государство, которое думало, что оно — бог, исчезло, а этих людей мы помним и даже знаем некоторых поимённо, здесь читают имена. И это удивительно, потому что это позволяет думать, что будущее всё-таки есть.
Д. Ицкович: И нам кажется, что для этого надо что-то делать. И разговоры здесь — они из этого ряда, из ряда того, что здесь что-то делается. И Бутовский полигон — это не только это место, это вся страна, потому что всё пронизано этой историей, не только историей прошлого, но и историей будущего, историей преображения. Я часто вспоминаю и пересказываю одну историю — не помню, как звали одного из здешних героев, но когда на последнем допросе его спросили, что ему нравится в советской власти, то он сказал, что в советской власти ему нравится то, что она всё время что-то делает, а всё остальное не нравится. Мне кажется, что это хорошее обращение к нам — надо пытаться что-то делать и делать что-то всё время, и для этого мы здесь.
