Феодосий Могилевский родился на Пасху 1877 года в семье псаломщика. «Отец у нас был строг, — вспоминал владыка, — он был очень требовательным к порядку и исполнению заданных нам работ». Он был большим знатоком церковного пения. Особенно радел он о пении общенародном и эту любовь прививал своим детям. О матери владыка Николай вспоминал: «Мама наша была сама любовь. Она никогда не кричала на нас, а если мы провинимся, что, конечно, бывало, то она посмотрит так жалобно, что станет ужасно стыдно». Большое значение в воспитании Феодосия имела его бабушка Пелагия. «Долгими зимними вечерами, — вспоминал владыка, — забирала нас бабушка на печь и начинались нескончаемые рассказы о святых угодниках Божиих». Часто вспоминал владыка и своего дедушку, который тоже был священником.
Окончил Екатеринославское духовное училище и Екатеринославскую духовную семинарию. По окончании семинарии был учителем второклассной церковной школы. В 1903 году поступил послушником в Нило-Столобенскую пустынь Тверской епархии и в 1904 году был пострижен в монашество, наречен Николаем. 27 мая 1905 года был рукоположен в сан иеродиакона, а 9 октября того же года была совершена его хиротония во иеромонаха.
В 1911 году успешно закончил Московскую духовную академию. С 1911 по 1912 год — помощник инспектора Московской духовной академии. С 1912 по 1913 год — инспектор Полтавской духовной семинарии. С 1913 по 1916 год — инспектор Черниговской духовной семинарии. В 1915 году возведен в сан игумена. С 10 октября 1916 по 12 июня 1917 год — архимандрит-настоятель Княже-Владимирского монастыря в Иркутске и заведующий Иркутской учительской миссионерской школы. 12 июня 1917 года — первый выборный ректор Черниговской духовной семинарии.
15 ноября 1919 года хиротонисан во епископа Стародубского, викария Черниговской епархии. Рукоположение в Чернигове совершили архиепископ Черниговский Пахомий и епископ Новгород-Северский Иоанн. С 1920 года — епископ Сосницкий, викарий той же епархии.
С конца 1922 года несколько месяцев примыкал к обновленцам. Затем узнав о ложности действий последних, удалился от них и тайно скрывался в монастыре на острове «Божье дело», приписанном к Ниловой пустыни. 6 августа 1923 года был назначен епископом Каширским, викарием Тульской епархии. С 19 октября 1923 года управлял Тульской и Одоевской епархией. Положение в епархии в то время было очень тяжелое. Обновленцы захватили подавляющее большинство приходов. Когда обновленцы начали подготовку к собору 1925 года, епископ Николай разделял общее почти у всех православных архиереев мнение, что этот собор, на котором обновленцы заранее завладели для себя всеми преимуществами, может принести православию только вред. Поэтому он сделал предписание настоятелям и церковным советам не входить в переговоры с обновленцами. Тульское епархиальное управление принимало все меры для привлечения православных к участию в съезде и соборе, но епископ Николай и его паства твердо держались намеченной тактики.
8 мая 1925 года был арестован и провел в заключении больше двух лет. По освобождении, 16 сентября 1927 года был назначен на Орловскую кафедру.
Владыка вспоминал: «27 июля 1932 года я был арестован и отправлен в Воронеж, где велось следствие. Об условиях жизни говорить не приходится, потому что в те годы вся наша страна испытывала нужду.
Когда следствие подошло к концу, мы со следователем расставались друг с другом с сожалением. Он доверительно сказал мне:
— Я рад, что хоть какую-то пользу принес Вам своим расследованием, что мне удалось доказать правильность Ваших показаний, а это для Вас немало значит — теперь Вам переквалифицируют статью и дадут не больше пяти лет, вместо ожидаемых десяти.
— За что же мне дадут пять лет? — невольно вырвалось у меня.
— За вашу популярность. Таких, как Вы на некоторое время надо изолировать, чтобы люди забыли о Вашем существовании. Вы имеете слишком большой авторитет среди народа и Ваша проповедь имеет большое значение для народа. За Вами идут!
Неожиданно было для меня услышать оценку моего служения из уст представителя данного учреждения, но это было именно так. — Господи! Слава Тебе! Слава Тебе, Господи! Я, грешник, как умел, так и служил Тебе! — Только и мог я произнести от радости, наполнившей мое сердце. Теперь уже никакой срок не будет страшить меня».
Вспоминая свои странствия по лагерям, владыка много рассказывал о Сарове, где он пробыл довольно долгое время: «После закрытия и разорения монастыря в его помещениях был образован исправительно-трудовой лагерь, в который я и попал. Когда я переступил порог этой святой обители, сердце мое исполнилось такой невыразимой радости, что трудно было ее сдержать. Вот и привел меня Господь в Саровскую пустынь, думал я, к преподобному Серафиму, к которому в течении моей жизни неоднократно обращался я с горячей молитвой. Я перецеловал в монастыре все решеточки и все окошечки. В те времена была еще цела келья преподобного Серафима. Я все то время, что пребывал в Сарове, так и считал, что нахожусь на послушании у преподобного Серафима, по молитвам которого Господь посылает нам такое утешение, что мы можем служить в заключении Литургию и причащаться Святых Христовых Таин».
В 1941 году владыка Николай был возведен в сан архиепископа.
Весть о начале Великой Отечественной войны застала владыку в преддверии совершения им Божественной Литургии.
«Я служил проскомидию, — вспоминал владыка, — когда один из моих друзей в тиши алтаря сообщил мне эту ужасную весть. Что я мог сказать пастве, в слезах ожидавшей не моего, а Христова утешения? Я только повторил то, что сказал некогда св. Александр Невский: «Не в силе Бог, а в правде!»
27 июня 1941 года архиепископ Николай был вновь арестован и помещен в тюрьму г. Саратова. Пробыв в Саратове в общей сложности шесть месяцев, он был направлен в Казахстан, в город Актюбинск, а оттуда через три месяца в город Челкар Актюбинской области.
Когда много лет спустя владыке задали вопрос: «Как он отнесся к этому переселению? Не было ли в его сердце ропота или обиды?» — Владыка отвечал: «На все воля Божия. Значит было необходимо перенести мне это тяжелое испытание, которое закончилось большой духовной радостью.»
«А вы подумайте, что будет, если человек всю жизнь станет проводить в неге и довольстве, в окружении близких и родных людей? Жизнь, пресыщенная благами земными, приводит к окаменению сердца, к охлаждению любви к Богу, к ближнему. Человек от излишеств становится жестоким, не понимающим чужого горя, чужой беды.»
Владыка ехал на вольную ссылку, но в арестантском вагоне. На станцию Челкар поезд прибыл ночью. Охранники вытолкали владыку на перрон в нижнем белье и рваном ватнике. В руках у него было только удостоверение, с которым он должен два раза в месяц являться в местное отделение НКВД на отметку. Оставшуюся часть ночи он пересидел на вокзале. Настало утро. Надо было куда-то идти. Но как идти зимой в таком виде? Да и идти было некуда. Владыке пришлось обратиться за помощью к старушкам, и подали ему кто — телогрейку, кто — шапку, кто — залатанные валенки. Одна старушка приютила его в сарае, где у нее находились корова и свинья. Владыке в это время шел уже 65-й год. Голова его была бела, и вид его невольно вызывал сострадание. Владыка пытался устроиться на работу, но никто не брал его, — он выглядел старше своих лет. Он вынужден был собирать милостыню, чтобы не умереть с голоду.
Так, до глубокой осени 1942 года владыка продолжал влачить свое нищенское существование. Физические силы его были на исходе. От недоедания и холода у него развилось худосочие, тело его было покрыто нарывами, от грязи завелись вши. Силы покидали не по дням, а по часам... И вот пришел момент, когда иссякли последние силы и владыка потерял сознание.
Очнулся он в больнице, в чистой комнате, в чистой постели. Было светло и тепло, над владыкой склонились люди. Он закрыл глаза, решив, что все это ему кажется. Один из склонившихся проверил пульс и сказал: — Ну вот, почти нормальный! Очнулся наш дедушка! Поправлялся владыка медленно. А когда поднялся с постели, сразу же стал стараться принести пользу окружающим. Кому воды подаст, кому судно принесет, кому постель поправит, кому скажет доброе слово. В больнице полюбили этого доброго старичка. Все стали называть его ласково: «Дедушка». Но только один молодой врач знал трагедию этого «дедушки», знал, что выпиши его из больницы, и опять пойдет он просить милостыню и жить рядом с коровой и свиньей.
И вот настал день, когда врачу предложили выписать «дедушку» из больницы. Владыка Николай стал молиться Господу, снова отдавая себя в Его волю: «Куда Ты, Господи, пошлешь меня, туда и пойду!» И вот, когда все собрались проститься с добрым «дедушкой», вошла нянечка и сказала: — Дедушка, за вами приехали! — Кто приехал? — спросили все разом. — Да тот самый татарин, который вам иногда передачи приносил, разве не помните?
Конечно, владыка не мог забыть, как регулярно, через каждые десять дней, ему передавали от какого-то незнакомого ему татарина пару татарских лепешек, несколько яиц и несколько кусочков сахара. И еще знал Владыка, что именно этот татарин подобрал его, полуживого, без памяти лежащего на дороге, и отвез в больницу. Ошеломленный, Владыка пошел к выходу. Действительно, у больничных дверей стоял татарин с кнутом в руках. — Ну, здоров, бачка! — сказал он архиерею и улыбнулся добродушной улыбкой. Владыка тоже поздоровался с ним. Вышли на улицу, татарин посадил владыку в сани, сел сам и они поехали. Был конец зимы 1943 года. — Почему вы решили принять участие в моей жизни и так милостиво отнеслись ко мне? Ведь вы меня совсем не знаете, — спросил владыка. — Надо помогать друг другу, — ответил татарин, — Бог сказал, что мне надо помогать тебе, надо спасать твою жизнь. — Как сказал вам Бог? — изумленно спросил Владыка. — Не знаю как, — ответил татарин, — когда я ехал по своим делам, Бог сказал мне: «Возьми этого старика, его нужно спасти».
Для владыки началась спокойная жизнь. Татарин имел связи и смог устроить так, что через некоторое время в Челкар приехала Вера Фомушкина, его духовная дочь, которая так же была сослана, но в другую местность. Вера Афанасьевна не стала скрывать от окружающих, кто такой тот «дедушка», которого заботливо выходили челкарцы.
10 октября 1944 года архиепископ Николай направил народному комиссару внутренних дел СССР «усердную просьбу», в которой просил снять с него звание «вольного ссыльного», разрешить уехать в Россию «и там занять епископскую кафедру по назначению патриаршего синода». Постановлением Особого совещания при НКВД от 19 мая 1945 года владыка Николай был освобожден досрочно.
5 июля 1945 года постановлением Священного Синода была образована Алма-Атинская епархия, управляющим которой был назначен архиепископ Николай (Могилевский). Владыка прибыл в Алма-Ату 26 октября 1945 года. Он начал свое служение в маленькой, отдаленной от центра города Казанской церкви, которая была открыта за несколько месяцев до его приезда.
Необыкновенная ревность была у владыки к богослужениям, которые он совершал с максимальным для приходского храма приближением к монастырскому уставу. Служил он всегда благоговейно, никогда не спешил. А когда, бывало, владыка служит, а хор заторопит службу, он сейчас же выглянет из алтаря и спросит: — Кто тут на поезд спешит? Всем станет стыдно и хор сразу замедляет темп. Как-то раз приехал владыка в собор в половине седьмого вечера, а вечерня, которая началась в шесть часов, уже почти отошла. И владыка сказал: — Давайте-ка начнем сначала, к божественной службе так небрежно относиться нельзя. И вечерня началась сначала. Владыка встал на клирос и пел".
В то время владыке шел уже 70-й год. Но он не только требовал строгого исполнения устава, но всегда разъяснял смысл богослужений, почему нужно петь или читать именно то, а не иное. С 1951 года одновременно управлял и Семипалатинской епархией.
В феврале 1955 года возведен в сан митрополита по случаю 35-летия пребывания его во епископстве.
Скончался 25 октября 1955 года. Накануне, 24 октября, владыка еще немного говорил. Он сказал каждому что-либо особенно ласковое, как бы прощаясь. Около 5 часов вечера сделался у него сердечный приступ с острой болью, после которого он уже не говорил и лежал с закрытыми глазами.
28 октября 1955 года епископ Ташкентский и Среднеазиатский Ермоген (Голубев) с сонмом духовенства отпел митрополита Николая в кафедральном соборе г. Алма-Аты. Всю дорогу от храма до кладбища (а это около 7 км) гроб с дорогими останками несли на руках. За гробом, по подсчётам милиции, следовало до 40 тысяч человек. Кладбище было переполнено народом так, что шествовавшее за гробом духовенство с трудом достигло могилы. У могилы отслужили литию, и преосвященный Ермоген предал земле тело почившего святителя.
