14 октября 1925 года родился Наум Коржавин, поэт, диссидент.
Личное дело
Наум Моисеевич Коржавин (настоящая фамилия Мáндель, 90 лет) родился в Киеве. Его дед был еврейским праведником — цадиком. Отец работал контролером ОТК и переплетчиком. Мать трудилась зубным врачом.
С 13 лет участвовал в занятиях литературного кружка, подражал Маяковскому, затем открыл поэтов золотого и серебряного века. С началом Великой Отечественной войны месте с семьей эвакуировался из Киева и до весны 1944 года жил в поселке Симский Завод (сейчас — город Сим) Челябинской области. В армию не попал из-за сильной близорукости.
В 1945 году со второй попытки поступил в Литературный институт им. А. М. Горького в Москве. Его соседями по комнате в общежитии были среди других Расул Гамзатов и Владимир Тендряков. Читал со сцены невозможные по тем временам стихи. Вспоминал: «Удивительно не то, что ответственные за мероприятия приходили в ужас от моих выступлений, удивительно то, что эти выступления некоторое время все-таки сходили мне с рук. Иногда мне кажется, что ввиду невероятности. То, в чем других надо было уличать или приписывать им с помощью "силовых методов", здесь человек просто произносил публично:
Мне каждое слово
Будет уликою
Минимум
На десять лет.
Иду по Москве,
Переполненной шпиками,
Как настоящий поэт.
Не надо слежек!
К чему шатания!
А папки бумаг
Дефицитные!
Жаль!
Я сам,
Всем своим существованием —
Компрометирующий материал.
Эти стихи, как я потом узнал, не возмущали, а даже умиляли гэбистов».
В 1947 году был арестован за стихотворение «16 октября». В этот день в 1941 году Москву охватила паника — спешно эвакуировались заводы и советское начальство, метро закрылось: власти готовились уничтожить его, если столица будет сдана немцам.
После восьми месяцев пребывания в СИЗО на Лубянке и в Институте им. Сербского был выслан из столицы как «социально опасный элемент». В 1948-м — начале 1951 года жил в деревне Чумаково Новосибирской области. Затем в Караганде. Окончил там горный техникум, получив диплом горного мастера.
В 1954 году после амнистии вернулся в Москву. Через два года был реабилитирован, восстановился в Литературном институте, окончил его в 1959 году.
С 1954 года зарабатывал на жизнь переводами, во время хрущевской оттепели начал публиковаться в журналах.
В 1963 году выпустил сборник стихов «Годы». В 1967 году Театр им. Станиславского поставил его пьесу о Гражданской войне «Однажды в двадцатом».
Помимо официальных стихов печатался в самиздате. В 1966—1967 годах выступал в защиту писателей Андрея Синявского и Юлия Даниэля (оба тайно печатались за рубежом), затем Юрия Галанского и Александра Гинзбурга (опубликовали за рубежом книгу о процессе Синявского и Даниэля). Все они были осуждены за «антисоветскую агитацию и пропаганду». Процессы подробно освещались в советской прессе.
Коржавина перестали печатать и с начала 1970-х начали вызывать на допросы в прокуратуру. В 1973 году, после очередного допроса, подал заявление на выезд из страны по причине «нехватки воздуха для жизни». Получив разрешение, уехал в США, поселился в Бостоне. Выступал в американских университетах. Был редактором эмигрантского антикоммунистического журнала «Континент», издававшегося в Париже.
Публиковал сборники своих стихов, из которых известность получили «Времена» (1976) и «Сплетения» (1981).
В 1989 году впервые приехал в Москву для выступления на поэтическом вечере. В 1991 году в России вышла его книга «Письмо в Москву», через год появился большой сборник «Время дано. Стихи и поэмы».
Сам поэт с тех пор часто стал приезжать в Россию с выступлениями и семинарами.
Наум Коржавин был дважды женат. От первой супруги у него есть дочь Елена Рубинштейн. Вторая жена поэта (с 1965 года) — филолог Любовь Верная (Мандель, 1933—2014). После смерти супруги переехал к дочери в Северную Каролину.
Чем знаменит
Наум Коржавин — заметный поэт-шестидесятник, публицист. Наряду с Иосифом Бродским — классик диссидентской литературы: оба литератора эмигрировали в США в начале 1970-х, обоих с началом перестройки стала читать и почитать интеллигенция в СССР.
Прекрасный собеседник, о чем журналист Зоя Ерошок рассказывала: «Если в полтретьего или три часа ночи у меня звонит телефон, к гадалке не ходи — Коржавин. Беру трубку и слышу, как коржавинская жена Любаня кричит на всю бостонскую квартиру: "Эмма! Но у Зои же глубокая ночь!" И прямо вижу, как Коржавин машет рукой, а меня спрашивает: "Деточка! Я не разбудил?" Вне зависимости — разбудил или не разбудил, счастливо улыбаюсь в предвкушении самого упоительного разговора на свете, часа на два, не меньше, но время пролетит незаметно, и текст, который мне предстоит услышать, — будет антибанален, плотен, упруг, и удельный вес слов какой-то другой…».
О чем надо знать
По собственному признанию, в юности верил в коммунизм и оправдывал действия Сталина. Побывав в ссылке, стал антисталинистом. В конце 1950-х годов отказался от коммунистической идеологии. В эмиграции резко выступал против социализма, коммунизма и революционного движения, а также западных друзей СССР.
В 1990-х — 2000-х годах высказывался против радикального либерализма, пеняя этой политике на ее безответственность.
Считает, что Запад разучился отстаивать свои ценности, проигрывая геям и исламистам: «Западная цивилизация сдает свои культурные и моральные позиции. Мы оказываемся почти бессильны перед напором исламизма» и «То, что нужно ценить геев, здесь в Америке уже господствующая идея, как соцреализм в Советском Союзе».
Прямая речь:
О первом опыте стихосложения («Самиздат», ноябрь 1994): «В 13 лет я написал первое нормальное стихотворение, которое мне удалось закончить. А уже в 15 я писал вовсю.
А как было в самом начале, я даже не помню. Помню, что был у меня плагиат в детстве. Вообще, я писал стихи, но никогда не читал их, не любил. Любил я читать книжки и преимущественно про войну. Только гораздо позже мне захотелось читать стихи».
Об аресте («Бульвар Гордона», май 2013): «Меня разбудили, сунули под нос бумагу: "Вот прочтите", и строчки заплясали перед глазами — это ордер был на арест. Старший из гэбистов спросил: "Оружие есть?" — и спросонья я буркнул: "Пулемет под кроватью"».
О высылке (там же): «Я жил в деревне Чумаково Михайловского района Новосибирской области, и это много для понимания советской действительности дало. Я же туда не как начальство пожаловал — мое положение было еще ниже, чем у рядового колхозника, и что-то скрывать от меня нужным они не считали. За то, что деревенские говорили ежедневно, за то, что русский народ думал, его надо было весь пересажать и сослать! Помню, местные ребята вопросами меня встретили: "Ты откуда?". — "Из Москвы". — "Где работал?". — "Не работал — в Литературном институте учился". — "Писатель, значит?". — "Да". — "А ты про нас напиши — еще дальше поедешь"».
Об эмиграции («Самиздат», ноябрь 1994): «Было очень тяжело. Я приехал без языка. Плюс американцам не понравилась моя уверенность, с которой я с ними разговаривал. Знали они меня плохо — у них тут своя какая-то школа известности: по скандалам и т. п. И хотя в России, когда я уезжал, я был хорошо известен, а скандалов с моим участием было не меньше, чем у многих известных диссидентов, меня тут не знали. Обозвали "трабл-мейкером", сказали, что характер у меня дурной.
А характер, кстати, у меня очень уживчивый. Я никого не перевоспитываю. Но и не могу поступать в ученики к *** [дуракам]. Это было бы унижением и моих читателей, и вообще всего. <…> Тут у них государственная свобода, а в общественном — хрен. Нельзя говорить вещи, которые не приняты в этом кругу. <…>
Я потом жил среди писателей — эти мне понравилось. Они соглашаются, не соглашаются… Но если мы спорим, никто не обижается, не думает что я считаю его *** [дуракам].
А вот тот круг, в который я попал вначале, другой. Там считается, что поскольку он, якобы, специалист в данной области, споря с ним, вы его профессионализм как бы ставите под сомнение. Как же тут возможно общение?!
И идея у них была такая: мы говорим о литературе только в рабочее время. Вот так профессионал! Т. е. для них литература, история — вещи о которых говорят только в рабочее время. Они просто-напросто не историки и не литераторы».
Об одержимости («Бульвар Гордона», май 2015): «Я одержимости не приемлю, какой бы она ни была: коммунистической, националистической, религиозной, и в свои 89 лет живучести разработанного большевиками метода "вынесения за скобки" не устаю удивляться. Читателям суть его объясню. Допустим, люди плохо живут, от засилья зла, от бедности и безнадеги страдают и рано или поздно к выводу приходят: ситуацию надо исправить. Как? Нужна революция! — и вот уже все силы на свержение власти направлены, а первопричина за скобки вынесена и, вопреки правилам математики, забыта. Не вспоминают о ней и позднее, когда революция свершилась, потому что завоевания сначала удержать нужно, затем развить, от внешнего и внутреннего врага защитить… Разумеется, для этого пояса затянуть следует, от каких-то свобод отказаться, и уже революция за скобки выносится…».
7 фактов о Науме Коржавине:
По собственным словам, является приверженцем арьергардного, то есть традиционного направления в поэзии.
По свидетельству тех, кто знает поэта, Коржавин имеет трудный характер, может нелицеприятно отозваться о коллегах по цеху. При этом раним.
Во время ареста, когда старший из гэбистов спросил: «Оружие есть?» — ответил: «Пулемет под кроватью».
Владимир Тендряков, живший с Коржавиным в московском общежитии, впоследствии описал сцену его ареста в рассказе «Охота».
К началу 1990-х обратился к христианству. Заявлял: «И то, что я недавно [в 1991 году в Москве] крестился,— естественный итог всей моей жизни».
В 2007 году передал свой личный архив в Российский государственный архив литературы и искусства.
В 1960-х придумал тост «За успех нашего безнадежного дела!».
Материалы о Науме Коржавине:
