Накануне лекции на Фестивале публичных лекций #ЗНАТЬ мы побеседовали с известным социологом, крестьяноведом, создателем и президентом Шанинки (Московской высшей школы социальных и экономических наук) Теодором Шаниным. Беседовала Наталия Демина.
Вы давно занимаетесь высшим и постдипломным образованием в России. Какие позитивные, негативные уроки вы для себя вынесли? Что для вас стало сюрпризом?
Я думаю, что особых сюрпризов не было. И это естественно, ведь я с самого начала был настроен довольно просветительски. Когда я взялся за создание британско-российского университета, все сочли это абсолютным сумасшествием. Ты что, не знаешь, в какой ты стране? Ты что не в себе? Я тогда сказал, что если трудно, то это не значит, что не надо делать. Даже если это закончится полным провалом, то сам факт того, что пробовал, останется в памяти людей.
Но в первый раз мы с нашим проектом с треском провалились. И провалились обидно, ведь все всё обещали, обо всем договорились, и кончилось тем, что мы ничего не получили из того, что нам обещали.
Я тогда перед Министерством образования поставил три условия. Одно условие было, чтобы нам дали квартиры для преподавателей, потому что я хотел в Россию привезти несколько английских преподавателей. Вторым – чтобы было выделено здание для университета. И третье – некоторую сумму для начала работы, чтобы преподавателей отправили учиться в Великобританию. И все условия одно за другим Министерством не выполнялись. Я поставил только три условия при том, что я находил основное финансирование. Я обещал, что добьюсь тех денег, которые надо, чтобы начать. И собрал, пошел в Англии «с шапкой по кругу» и собрал деньги.
А что говорило Мииистерство?
Мне говорили: «Какая прекрасная идея…». Всё началось с того, что я написал им письмо и очень жалею, что не оставил себе копию. А в Министерстве копии, видимо, нет. В Англии всегда есть копия переписки между чиновниками и обществом. Я за эту копию многое готов отдать. Но письмо помню точно.
В нем я написал, что в России создались условия для интеграции опыта зарубежных образовательных систем. И для изучения проблем этой интеграции я предложил создать сразу четыре университета: британско-российский, американо-российский, немецко-российский и французско-российский. И в каждом из них протестировал бы определенную модель в России и получил бы полезный опыт интеграции с российским образованием, а через два года можно было бы принять решение, куда двигаться дальше.
Хорошая идея.
Это надо было делать! Об этом я и написал министру образования. Получив мое письмо, он со мной встретился, сказал, что моя идея – прекрасная, очень ему нравится. «Но только на четыре университета у нас сил не хватит, четыре университета мы не потянем. Ведь вы требуете, что на каждый нужно здание, квартиры для преподавателей и сумма денег для начала» (с тем, что главные деньги я нашел уже).
У меня к тому моменты были все деньги. Это было невероятно! Россия тогда была популярной, и было сравнительно легко найти деньги, если ты хотел связать исследования с Россией.
Итак, министр сказал, что с четырьмя университетами мы не справимся, начинайте с одного. Хорошо, с одного, так с одного. Но если один, то британский. И я изложил я примерный проект Московской школы. Состоялось заседание, на котором мне все объяснялись мне в любви, какой я необыкновенный и прекрасный и вообще. На нем были и советский, и российский министры образования.
После этого мне сообщили, что «всё прекрасно, но только вот здание не могут найти». Не могут, Москва – маленькая, где найти здание на такое дело?! Я напрягся, ведь я уже создал команду. Моя команда ринулась искать здание. Затем мне сообщили, что квартир, к сожалению, тоже не будет. «Мы, конечно, решим этот вопрос, но лет через пять». И после этого осталась только третья вещь, которую они должны были дать. Это бюджет. Для начала, небольшой. Ведь главный бюджет я нашел, но была сумма, которую надо было добавить, чтобы отправить людей учиться. Преподаватели должны были учиться один год, а потом вернуться. И тут мне говорят, что «к сожалению, мы не внесли эту статью в бюджет». Это было нарушение третьего и последнего условия.
К этому моменту я взбесился. И с большим удовольствием сказал этому министру образования, что «идите все к чертовой матери». Он с большим удивлением спросил: «Почему вы злитесь, не надо, мы, конечно, всё сделаем!».
И я ушел. Но у меня всегда было внутреннее понимание, что хорошие идеи как и книги не горят, они пробиваются своими силами. Я об этом знал и занялся другим делами.
Через какое-то время мне позвонил академик Аганбегян. Мы долго не виделись, и было ясно, что у него есть какая-то идея. Он сказал: «Теодор, помните, у вас была очень хорошая идея, вы писали письмо к министру…» Я говорю: «Да, была неплохая идея, но ничего не получилось». «Да, но можно вернуться к этому». «Нет, с министерством я работать не буду, потому что они ничего не делают. Одобряют, а после этого ничего не делается, только время теряем». «А зачем время терять? Работайте не с министерством, работайте со мной».
У Абела Гезевича Аганбегяна тогда строилось здание университета на Юго-Западной. И он думал, что денег хватит. Но потом строительство здания прекратилось. Но когда прекратилось, мы уже слишком далеко продвинулись. Московская школа была создана. Это были не пустые разговоры в духе Обломова, а всё было просчитано, все договора заключены. Конечно, было бы здорово, если мы бы создали сразу 3-4 университета для получения сравнительного опыта.
Ведь идея была простой. Если ты хочешь попробовать интегрировать западные методы в Россию, ты должен их испытать и проверить, как получается. И на базе этого решить, что можно перенимать, а что нет. И после этого все лучшее «собрать в кулак». Я не считаю, что можно просто взять и принять решение о заимствовании образовательной модели одной страны, что надо посмотреть на все главные западные страны в этих вопросах.
А какие преимущества зарубежных моделей вы видели? Что стоило бы испытать на практике?
Я не собирался создавать здесь китайско-русский университет, потому что не было никаких признаков, что их модель образования – лучшая. Да и расстояние слишком велико, даже с точки зрения не географической, а интеллектуальной.
Мне было ясно, что главные возможные подходы – это британская, немецкая, французская и американская модели. Я не думал, что можно интегрировать шведскую систему, Швеция – это особая страна с особой культурой…
Итак, я начал с создания британско-российского университета. Я хотел сделать из своей школы полигон, где мы изучаем, как перенимать западный опыт, как переносить опыт из одной культуры в другую. Умное заимствование – это необыкновенно трудная штука. Разница культур диктует определенные разницы и в моделях образования. И диктует трудности, которые в обязательном порядке вылезут. О них надо подумать еще перед тем, как начнется обучение, ведь у тебя – студенты, у тебя перед ними ответственность.
Так мы создали Московскую школу. Я думаю, что в этом смысле опыт ее создания и работы важен и как усилия, завершившиеся успехом, и стремления, которые закончились неудачей. Чтобы все получилось, надо было, чтобы Министерство образования страны серьезно отнеслось к этому проекту как к эксперименту.
Кроме того, чтобы такой эксперимент прошел как надо, нужны умные преподаватели, которые умеют не только преподавать, но и умеют смотреть в оба. Чтобы присмотреться к тому, что они делают, присоветовать после этого, что не получается, почему не получается, что из этого следует, что не получается. Сделать из этого эксперимента правильные выводы по возможностям интеграции образовательной системы. Но это не вполне удалось. Но частично удалось. И на позитивных элементах этого опыта Московская школа и стала тем особым местом в системе российского образования. И до сих пор все держится.
