С кластерным эффектом человечество знакомо не первый век. На то, что определенные виды деятельности концентрируются в определенных местах, люди обращали внимание всегда, отмечая появление целых промышленных регионов с ярко выраженной специализацией. Прототипы современных кластеров были и в России – в области солеварения и металлургии.
Существует точка зрения о чрезвычайной эффективности кластерного подхода к развитию территорий. Более того - в некоторых случаях в нем видят единственный выход: например, для моногородов, где остро стоят социальные вопросы.
Подробнее о кластерной политике – в интервью с экспертом по инновационному развитию, директором Фонда «Центр стратегических разработок «Северо-Запад» Владимиром Княгининым.
В чем преимущество кластерного подхода?
Главная сила кластера в его конкурентоспособности, отсюда и эффективность – это первое, что необходимо понимать. Внутри кластера есть разделение труда, но в него могут входить и конкурирующие между собой компании. Несмотря на внутреннее соперничество, они совокупно удерживают конкурентоспособность, чем и обеспечивают рыночные, технологические или кадровые преимущества, которые позволяют им доминировать на глобальных рынках. В кластер входят компании, связанные в рамках определенного технологического цикла, и обычно выделяется еще целый блок компаний и организаций в так называемых поддерживающих отраслях.
В каких отношениях состоит кластер с государством?
Роль государства или же каких-то форм ассоциативного взаимодействия очень важна, так как они координируют поведение разных участников в кластере.
Можно ли говорить о социальной нагрузке кластеров?
Да, безусловно. Конкурентоспособная структура – это всегда гарантированные рабочие места.
В связи с кластерным подходом наиболее часто звучи имя Майкла Портера. В чем, на ваш взгляд, его заслуга? И как родилась сама идея кластера?
Майкл Портер формировал свою концепцию кластерного развития в конце 80-х - начале 90-х годов. Я слышал такую версию: Портер наблюдал за конференциями поставщиков в США, в основном – поставщиков автопрома, и зафиксировал форму объединения предприятий, которую позже назвал кластером.
Понятно, что географическая локализация экономической активности не была открытием того времени. Еще в незапамятные времена человечество обращало внимание на то, что в определенных районах концентрируются определенные виды деятельности. Люди отмечали формирование целых экономических регионов, где располагались специализированные компании одного рыночного сегмента или реализующие одну технологическую цепочку. Из исторических примеров: наиболее известен опыт «Маршалловых округов» в США и в Британии, хорошо известны промышленные округа северной Италии.
Портер же выстроил в относительно стройную, полноценную концепцию весь накопленный опыт, первичные теории и существующую эмпирику. Он заявил, что в глобальной экономике конкурировать без агломерирования компаний невозможно. Для перехода к этой модели нужно определиться с участниками, с предметом взаимодействия и с ролью государства в этом процессе.
И «экономическую карту», с точки зрения конкурентоспобности территорий, можно нарисовать как глобальную карту кластеров.
Какой была реакция на концепцию Портера?
Бурной. Какие-то усилия по кластерному строительству предприняли многие страны, и в первую очередь – европейские. Европейцы встретили концепцию с восторгом и запустили кластерную политику первого поколения. Смысл ее заключался в следующем: внутри технологической цепочки можно было оптимизировать производственные процессы, убрать лишние транзакционные издержки, и «заточить» поддерживающую инфраструктуру на то, чтобы она наиболее экономически эффективно обслуживала само производство.
Существует ли какой-то кластер, который официально признан первым в мире? Или первым в Европе, например?
Нет, сказать, кто первый, мы не можем. Сам Портер исходит из того, что большинство кластеров давно сформировалось, им от 100 до 50 лет. Задача заключалась в том, чтобы научиться запускать новые кластеры, а протокластеры - фактически существующие, но не оформленные конгломераты рыночных игроков - дотягивать до кластеров.
Как дальше распространялась по миру кластерная политика? Кто был после Европы?
Европейцы запустили первое поколение кластеров. К сравнительному анализу поколений еще вернемся. Европейские программы были экспортированы во многие развивающиеся страны, на растущие рынки. Надо сказать, что дольше всех кластерной инициативе сопротивлялись азиаты. В Азии, как мы знаем, технологические цепочки строятся через вертикальную интеграцию и через особые формы симбиоза рыночных игроков. Яркий пример: японский тойотизм или корейские чеболи.
Но на данный момент азиаты - японцы, корейцы, китайцы, индусы - в целом уже тоже запустили, при поддержке многочисленных консультантов, свои кластерные программы. Европейцы же, тем временем, переходят ко второму поколению кластеров.
А что это за поколение? Чем оно отличается от первого? Какие параметры характеризуют эти два поколения?
Первая волна кластерной политики была связана с оптимизацией технологических цепочек, устранением лишних звеньев, достижением эффекта масштаба без поглощения отдельных компаний. Ставка делалась на агломерирование, укрупнение самого представительства на рынке. Эффект масштаба достигался в рамках «рыхлого» конгломерата, но, тем не менее, устойчиво существующего. Однако на опыте Азии выяснилось, что способом оптимизации не обязательно должны быть кластеры: азиаты успешно оптимизировались в рамках интегрированных групп - Samsung или LG, например. А поскольку конкурировать с такими гипероптимизиронными технологическими цепочками оказалось сложно, европейцы сделали ставку на новое поколение - на инновационные кластеры.
Смысл инновационного кластера не столько в том, чтобы устранить лишние звенья, оптимизировать предприятия и добиться поставки justintime (вовремя) и ввести традиционное для кластеров leanproduction («бережливое производство»). Упор делается на вычленение определенных технологических компетенций, которые заключаются в способности использовать технологии и решать определенный класс производственных задач. Компетенции из одного сектора переносятся в другой, что позволяет присвоить накопленный опыт первых и добиться инновационных, а подчас – и революционных, изменений в тех секторах, куда они переносятся.
Перенос компетенций и «сквозные», кросс-отраслевые, инновации – это то, что в первую очередь позволит конкурировать на современном рынке. И в этом смысле трудно сказать, например, где заканчивается микроэлектроника и начинается новая энергетика. Или где заканчивается микроэлектроника и начинается транспортное машиностроение, автостроение: ведь в современном автомобиле доля электронной начинки стремительно приближается к 20-30% от его стоимости.
Корректно ли сравнивать российский опыт с азиатским, европейским или американским?
На мой взгляд, это неправильно. В Европе и даже в Японии уже формируются кластеры второго поколения. И с кластерами Соединенных Штатов Америки, родиной Майкла Портера, нам тоже сравнивать себя некорректно. Америка - экономический и технологический лидер мира, там очень динамичная экономическая жизнь и большое количество возникающих предприятий.
Как идет кластерное строительство на постсоветском пространстве. Видимо, развитие приблизительно одинаковое и ситуация схожа с российской?
После того, как распался СЭВ (Совет экономической взаимопомощи), а потом и СССР, страны постсоветского пространства начали осваивать разные способы экономического развития – каждая искала свою дорогу, используя те формы, которые были известны на тот момент, не только кластерные. В частности, вместо советских ТПК (территориально-производственных комплексов), которые управлялись планово, инициировалось развертывание кластеров. Первые попытки были сделаны еще в 90-е годы, при сильной поддержке международных программ, в частности, TACIS.
У нас в стране также был опыт создания разного рода кластеров. В Петербурге, при помощи финских коллег вычленили девять, ключевых для экономики города, потенциальных кластеров и даже попробовали запустить их самоорганизацию. В Перми в начале 2000-х пытались создать лесопромышленные, в Алтайском крае - биомедицинский. Но как приоритет экономического развития, на мой взгляд, кластерная политика в России зафиксировалась только в начале 2010-х годов.
Россию часть постсоветского пространства в этом отношении опередила. В частности, опередил Казахстан: Майкл Портер и его команда осуществили там свой проект в 2005 году, после чего страна взяла курс на кластерное строительство. Постсоциалистическая Европа к этому времени накопила собственный опыт кластерных программ: венгры, поляки, например. А в Азии уже существовали развернутые технологически гиганты, соревноваться с которыми в эффекте масштаба было крайне тяжело.
Как вы относитесь к мысли о том, что первый российский кластер – это уральские заводы Демидовых ХVII века? То есть у России уже есть соответствующий опыт?
Я бы сказал, что это сильное допущение. Мы, конечно, можем говорить, что агломерирование в рамках экономики - естественный процесс, а технологические цепочки строятся всегда на разном материале и в разные исторические эпохи. Но называть демидовские заводы кластером было бы неправильно, так как кластер в современном понимании имеет определенную организационную оболочку. Он построен на том, что существуют ассоциации, у которых есть четко определенный предмет взаимодействия и специфические формы коммуникации с государством. Однако, подчеркну, форм экономического агломерирования в истории существовало немало: и заводы Демидовых, и уже упомянутые советские ТПК. А накопленный человечеством опыт – в любом случае, капитал.
В чем, на ваш взгляд, главная задача России и других стран, только начинающих размышлять в логике кластерного строительства?
Главная задача – перейти ко второму поколению кластеров,в которых действие не будет замыкаться только построением эффективной технологической цепочки. Мы должны научиться играть на переносе знаний из одного сектора в другой, чтобы перейти на принципиально новый уровень. Здесь стоит обратить внимание на такие области, как энергетика, биотехнологии, новые материалы. Кстати, именно к новым материалам относится типичный пример, который приводят для постсоветского пространства. Как известно, текстильная промышленность, если заставлять ее конкурировать на традиционной базе, очень тяжело выживает: слишком велико давление Китая, Пакистана, Бангладеш. А вот работая с новыми материалами - синтетическими и неткаными - она оказывается вполне конкурентоспособной. Новые технологические решения тянут за собой целый комплекс изменений, позволяющих инновировать всю отрасль.
Перенос компетенций и «сквозные», кросс-отраслевые, инновации – это то, что в первую очередь позволит конкурировать на современном рынке. И в этом смысле трудно сказать, например, где заканчивается микроэлектроника и начинается новая энергетика. Или где заканчивается микроэлектроника и начинается транспортное машиностроение, автостроение: ведь в современном автомобиле доля электронной начинки стремительно приближается к 20-30% от его стоимости.
Кроме того, России и постсоветскому пространству еще только предстоит приступить к решению третьей задачи, которую решают в данный момент европейцы. Они вынуждены заново анализировать, что такое «эффект масштаба», как агломерировать игроков в инновационно-технологической зоне. Мы часто вспоминаем, в этой связи,«тройственный союз» - Лёвин в Бельгии, Аахен в Германии, Эйндховен в Голландии - треугольник с крайним ребром в 150 километров. Или же Копенгаген и Мальмё, соединенные Эресуннским мостом, самым длинным в Европе. Эти города – инновационные центры, которые начинают притягиваться друг к другу и добиваться необходимого эффекта масштаба.
Экспертному сообществу понятно, что удержаться только на маленькой зоне компетенций сегодня уже невозможно. Для того, чтобы конкурировать, необходима очень динамичная и разнообразная среда, которая позволит «переливаться» компетенциям из одного сектора в другой. А для ее создания мы должны обеспечить концентрацию и людей, и капиталов в очень узком по территории ареале. Это то, что России сегодня необходимо учесть.
Владимир Николаевич Княгинин – эксперт по инновационному развитию, директор Фонда «Центр стратегических разработок «Северо-Запад»; Член Экспертного совета при Правительстве РФ; член Госкомиссии по вопросам социально-экономического развития Дальнего Востока, Республики Бурятия, Забайкальского края и Иркутской области; член Экспертного совета Комитета Государственной Думы по делам Федерации и региональной политике; член Совета директоров ОАО «Технопарк Санкт-Петербурга»; кандидат юридических наук.
Родился 20 января 1961 года в г. Абакан Красноярского края. В 1983 году закончил юридический факультет Ленинградского Государственного Университета (ЛГУ), в 1989-м - Аспирантуру Ленинградского Государственного Университета (ЛГУ).
