В издании «Холод» философ и историк Пётр Рябов пишет, почему эмиграция – один из исторических способов сопротивления в российской истории:
«Жесточайший гнет государственного Молоха не раз побуждал русский народ к грандиозным восстаниям за землю и волю. Громадные, охватывающие полстраны и испепеляющие деспотизм самодержавия движения Разина, Булавина, Пугачева, Соляной и Медный бунты, гражданская война начала XVII века <…>, декабристы, народовольцы, диссиденты, две великие революции начала ХХ века опровергают устоявшийся миф о вечной тишине и покорности народа-богоносца и спасают честь русского общества, передавая искру сопротивления от поколения к поколению. <…>
И все же эти яркие зарницы восстаний — самая героическая и заметная, но далеко не самая распространенная форма сопротивления людей государственному гнету в России. Более постоянной, массовой, относительно безопасной, эффективной, хотя и менее заметной формой такого сопротивления являются многочисленные виды уклонения, ухода, бегства людей от государственного контроля. <…> Ухода во «внутреннюю эмиграцию», на окраины бескрайнего отечества или за его пределы. <…>
Люди бежали от государственного отеческого надзора и рабства. Бежали сотнями тысяч староверы — от религиозного насилия, подкрепленного штыками властей. <…> Бежали бояре, «отъезжая» от московских деспотов, как Андрей Курбский, в более вольную Литовскую Русь. Бежали на Дон (с которого «выдачи нет!») крестьяне, спасаясь от закрепощения и желая стать вольными казаками. Бежали в непроходимые сибирские дебри. А государство настойчиво двигалось вслед за бежавшими, ставя крепости-остроги и налагая дань на завоеванные племена. <…>
Эмигрировали в Европу сотни и тысячи вольнодумцев и диссидентов, чтобы вольно дышать и говорить вдалеке от «голубых мундиров» — от Герцена с Бакуниным до Буковского (уже при позднем Брежневе). <…>
Еще одной важной формой сопротивления людей в России и СССР государственному игу стали различные способы саботажа и уклонения от принудительного труда. <…> Эта логика поведения вполне осмысленна, понятна и оправданна, хотя, как одна из неявных форм сопротивления общества государству, она во все века озадачивала и бесила правителей, подобно Петру I пытавшихся решить неразрешимую задачу: создать и воспитать инициативных, энергичных и ответственных рабов <…>.
Такую отвагу к 1917 году явили сотни тысяч людей, не желающих умирать за династию Николая Кровавого и за Дарданеллы. Массовые братания с австрийцами и немцами, бегство с фронта, отказ выполнять безумные приказы генералов, самоорганизация солдат в Советы были важнейшим фактором начинающейся революции и одной из самых славных страниц в истории России, показывающей, что долготерпение русского человека все же имеет предел. <…>
Эмиграция и бегство лучше и осмысленнее, чем холуйская покорность, а зачастую <…> это открытое и смелое, но ненасильственное сопротивление. Часто побег и вовсе перетекал в восстание: крестьяне бежали на Дон, а потом шли оттуда казаками-повстанцами на столицу, дезертиры Первой мировой создали «третью силу зеленых».
Уклонение, саботаж, уход людей из-под власти Старшего Брата и из-под отеческого надзора государства — это долгая и мощная российская традиция, о которой полезно напомнить и сегодня».
