В клубе «Билингва» прошла презентация книги американского профессора славистики Александра Жолковского «НРЗБ. Allegro mafioso», только что вышедшей в издательстве ОГИ. Маленький зал буквально ломился от знаменитостей - Александр Журбин, Андрей Хржановский, Вениамин Смехов, Ираклий Квирикадзе, Игорь Волгин, отец Михаил Ардов, профессор Владимир Успенский, член-корреспондент Сергей Старостин, профессор Михаил Эпштейн, поэты Евгений Рейн, Лев Рубинштейн, критик Андрей Немзер - ученые, писатели, рядовая интеллигенция вкупе с креативными интеллектуалами стояли друг у друга на головах.
Из тех, кого не было, тоже можно было составить представительный список - Эдуард Лимонов и Василий Аксенов, Анатолий Найман и Умберто Эко, Сергей Гандлевский и Дмитрий Быков. Последние, впрочем, находясь вне Москвы, прислали вместо себя поэтические послания, которые и были зачитаны. Например, «письмо счастья» Дмитрия Быкова было исполнено в духе новой «аббревиатурной поэзии», навеянной названием книги. В частности, он наградил автора титулом ВПЗР, «великого писателя земли русской», ранее прилагаемым разве что к Солженицыну.
Новая книга Александра Жолковского состоит из двух частей. Первая – переиздание давнего сборника новелл «НРЗБ», вышедшего в самом начале 1990-х. В 2002 году книга неожиданно обрела скандальный характер: поэт и писатель Сергей Гандлевский похитил ее название для своего романа, тоже нашумевшего и получившего разные премии. Вторая часть "НРЗБ" Жолковского - знаменитые виньетки профессора - язвительные, лирические, смешные мемуарные истории, отчасти уже издававшиеся, отчасти - новые. Рассказы из «НРЗБ» - настоящая русская проза, умная, яркая, горькая. Как сказал еще в конце 1980-х годов по ходу печатания рассказов Василий Аксенов, - «Ну все, Алик стал писателем».
После презентации профессор университета Южной Калифорнии, филолог и писатель Александр Жолковский побеседовал с Игорем Шевелевым о том, как русская литература видится на расстоянии и почему Гандлевский не стал придумывать для своего романа оригинального названия.
Русская литература греет вас по обе стороны океана?
В Америке все-таки иначе, чем здесь. Естественно, что читатели русской литературы – в России. Здесь же цветение изданий, издательств, магазинов, презентаций. А повседневность моей жизни в Лос-Анджелесе - это преподавание на кафедре славистики. Фактически это кафедра русской литературы и культуры, где я преподаю немногочисленным аспирантам, - часть из них русские, другие украинцы, третьи чистые американцы - курс русской литературы, русские и западные литературные теории. Конечно, это лаборатория, а не та «вибрирующая», как говорят в Америке, активно пульсирующая русская жизнь и литература, что мы находим здесь.
Там это достаточно маргинальная область?
Там это региональные исследования. Славистика рядом с германистикой и еще чем-то. Конечно, меня там щедро поощряют, начиная с хорошей зарплаты вплоть до исследовательских возможностей. Я могу ездить с исследованиями в Европу и в Россию, могу ездить с лекциями на восточный берег и выступать в Йельском университете или в Нью-Йорке в ресторане «Русский самовар», где собирается некоторая русская общественность. Но это 15-10 человек. Густота и интенсивность связей, которая есть здесь, не может быть имитирована вне России. И это правильно. Россия – это место русской литературы. Во времена застоя это было подавлено здесь, существовало подпольно. Потом все расцвело. Хотя мне как американцу кажется смешным, что пока я надписывал в «Билингве» книгу своим друзьям, у продавцов она кончилась. Оказывается, они недостаточно ее привезли. Казалось бы, когда же еще печь пирожки, как не сейчас? Но неделовая российская жилка проявилась и тут.
Не появилось ощущения, что в свое время вы зря отсюда уехали?
Такого ощущения у меня нет. Наверное, я какой-то аутсайдер, потому что всякий раз, когда я сталкиваюсь в российском пространстве с какими-то аспектами деловых действий, - а они достаточно скромные, вроде издания коммерчески незначимых книг, - мне это очень трудно дается. Казалось бы, все это должно занять минимум времени - организовать, произвести и забыть, - но происходит очень медленно и сложно.
Штольц, приехав из-за границы, тоже был очень недоволен Обломовым.
Да, мои коллеги-лингвисты увлеклись в последнее время исследованием русской картины мира. Недавно в Институте русского языка, с которым я поддерживаю интенсивные отношения, выступаю с докладами, мне подарили свою книгу три автора – Анна Зализняк, Ирина Левонтина и Алексей Шмелев. Анализируя слова русского языка, они приходят к интересным выводам о том, как же русские смотрят на вещи. И вот, читая ее с восторгом, я понимаю, почему мне так трудно. В частности, потому что русская картина мира включает представление о том, что успех не является результатом деятельности. Он или сам собой приходит, или не приходит. А вот простые равномерные усилия вовсе не обязательно приводят к успеху. Недаром по-русски не говорят: «Я завтра не приду на работу». Как бы вы сказали?
Меня завтра не будет?
Меня завтра не будет! Я не субъект этого высказывания. Меня – не будет! Силами неизвестно какого космоса или этоса. Я даже за это ответственности не несу. Это наблюдение сделала Анна Вержбицка, знаменитая лингвистка-полька, живущая в Австралии. Это не причинно - "я не приду". Это безлично – "меня не будет". В эту картину мира трудно вписываться с изначально организованным стилем поведения, да плюс еще с американским. Я – делаю. Я – обещал. Мне – обещали. Товар-деньги-товар. Нет, здесь как-то еще не так.
Русская культура виднее на расстоянии?
Да, есть свои плюсы. Они состоят в некоторой абстрагированности, в холодности подхода. Ты не находишься внутри мифологического пространства. Для тебя нет его святых. Ты свободно анализируешь. Если потом публикуешь это в России, в тебя начинают кидать камни. Написав про Ахматову, я вызвал гнев. А так ты объективно извне что-то исследуешь.
А минусы?
Оборотная сторона тоже очевидна. Исследуя со стороны, ты не видишь всех деталей, всех, как говорят американцы, бородавок. Зато ты издали, научно и без горячей реакции фотографируешь из космоса сокрушительный удар по «беззаконной комете».
Какие научные перспективы для себя вы там видите?
Надо сказать, что в последние годы я не только вернулся в русский контекст и взаимоотношения, но и вернулся к своим структуралистским основам. Те работы, что я делаю последние пять лет, должны достичь кульминации в виде «Антологии инфинитивной русской поэзии» с моими комментариями. Это академическое, аннотированное издание выстроится вполне в согласии со структуралистской методикой: собери стихи, выбери наиболее представительные, прокомментируй как следует, выяви все типичные структуры.
Здесь бы вы делали то же самое?
Да, но что для меня в этот момент делает Америка. Она платит мне деньги, чтобы я имел время на исследования. Она готова спонсировать само издание этой книги. Возможно, «Антология» выйдет в новой серии «Библиотеки поэта», которой руководит Александр Кушнер. Но грант я получаю от своего университета. Вот черта, с одной стороны, американской деловитости, а с другой - ее щедрости и благотворительности, готовности поощрять самые разные исследования. Я делаю нечто для России как славист, работающий в Америке. И вот они щедро финансируют то, что я преподаю русскую литературу первокурсникам по-английски, а аспирантам по-русски.
А упадка славистики там не наблюдается?
Да нет, есть кафедры, есть регулярные конференции, издания. Все это поощряется по американским масштабам скромно, но достаточно. Упадок, образно говоря, заключается в том, что кончилась холодная война и не надо финансировать массу будущих шпионов и знатоков России. Американская славистика интересна не детальным владением деталями русской культуры, а своими теоретическими идеями. В комбинации американской и русской славистики возникает уравновешенное исследование русской идеи.
Каким видите свое славистическое будущее? Вперед глядите без боязни?
Я уже немолодой человек, я, скорее, завершаю свои работы. Думаю, что «Антология инфинитивной поэзии» будет моим последним вкладом в исследование русской литературы и поэзии, слишком уж это большое предприятие.
А уйдя на пенсию, останетесь в Америке или переберетесь сюда?
Если быть совершенно честным, то политическая обстановка в России не очень располагает к тому, чтобы доверить ей свою беззащитную старость. Приезжать сюда – приятно, а к переезду я не готов.
Последний вопрос: что же все-таки с названием «НРЗБ»?
Ну что. Гандлевский не сумел сочинить хорошего заглавия для своего романа и похитил его у меня. При этом за всей литературной полемикой мы с ним друзья-приятели. Я гощу у него, он скоро приедет ко мне в Америку, где будет читать стихи у нас в университете. Все прекрасно, никаких злых чувств. Я как-то в очередной раз заявил ему претензию. Он, видимо, заранее подготовил ответ и сказал: «Алик, вы до сих пор исследовали литературу - все эти интертексты, литературную борьбу, - а теперь вот вкусили ее непосредственно!». Самое интересное, что все ему говорили про похищенное название. Говорили в журнале «Знамя», говорили в издательстве. Но вот он как-то так для себя решил. Пользуясь разве что вашим микрофоном, могу сказать ему: «Сережа! Сам придумывай заглавие, да?!»
