Каждую неделю мы выпускаем подборку стихов современных поэтов. Их можно послушать в исполнении самих поэтов на видео, а также прочитать текст. Предыдущие выпуски — здесь и здесь.
Сегодня — стихотворение Александра Дельфинова о Саласпилсе, Юрмале и о дне, в котором есть один телефонный звонок. Также в этом выпуске Максим Амелин с коротким стихотворением о Хлебникове и эссе об уроках географии в 1980 году.
Раз за разом мотылек о лампу бился,
Плохо помню, это было летом,
С мамою к кому-то в гости в Саласпилсе
Прибыли мы в восемьдесят первом.
Стол накрытый, колбаса, в те годы редкость,
Я стеснялся, я был странный малый,
Проявлял по мере сил, конечно, светскость,
А быть может, был слегка усталый.
Вечерело. Разговоры взрослых могут
В десять лет-то усыпить любого.
Вдруг тревога! Крики! Шум! И на дорогу
Выбежали все мы (нас немного:
Мама, я, её латвийские знакомцы),
А напротив в небо пышет пламя!
Дом пылал, как мне казалось, ярче солнца,
Искры ввысь неслись над головами.
Это было летом, с мамой, в Саласпилсе,
Я застыл, забыв про осторожность,
Дом горел напротив, дым клубами вился,
Вот с тех пор и жжёт меня тревожность,
Вот с тех самых пор ночами и не спится,
Чую — жар сжигает мне покровы,
Как тем вечером в латвийском Саласпилсе,
Где стоял я в отблесках багровых.
Помню красные пожарные машины,
Синие мигалки, но — без звука...
Позже, видимо, обратно все пошли мы,
Память лжёт, предательская штука.
И спешили к электричке я и мама,
Годы, как секунды, мчались быстро,
Но печёт меня ранение без шрама —
Лето то, та улица, те искры.
На берегу Лиелупе, в июле,
Где укреплен бетоном склон речной,
Искал с друзьями гильзы я и пули,
Рассеянные призрачной войной.
Сам — из Москвы, а Игорь — местный русский,
Плюс латыши — два брата-близнеца,
Прибрежною прохладою июльской
Могли мы наслаждаться без конца.
«Гляди, осколок, может, от снаряда?»
«Дурак! Какой снаряд? Кусок трубы!»
Солдаты поискового отряда
По-братски меж собой слегка грубы.
Увлечены игрою, между делом
Мы впитывали тайну этих мест,
И Юрис врал про ржавый парабеллум,
И Янис — про фашистский черный крест.
Бродили мы меж бумов-волнорезов,
Где ветви ивы плачущей висят,
Четверка восьмилетних лоботрясов,
От Майори до Дубулты, назад,
В конце семидесятых. Ну и банда!
«НАШЕЛ! ГЛЯДИТЕ, ГИЛЬЗА!» И глядят
Два глупых и невинных оккупанта,
И близнецам так нужен этот взгляд.
Тем летом Игорь расфигачил камнем
Лобешник мой — и ныне виден шрам,
Но снятся прибалтийские места мне,
Хотя — не доверяйте сладким снам.
По пьяни Игорек спалил подворье,
А позже плотно сел среди ворья,
И Юрис утонул на рижском взморье,
И Янис сгинул в Лондоне. А я,
Как в лабиринте, бесконечным летом,
Там, где пропитан кровью склон речной,
Ищу с друзьями нежные приметы,
Рассеянные призрачной страной.
Тот день придёт, когда она проснётся
В хорошем настроении с утра,
А за окошком, может, дождик льётся,
Но солнышко глядит из-за угла.
Горячий кофе, что-то там на завтрак,
И хоть по списку есть ещё дела,
Но всё спокойно может быть до завтра
Отложено. «Ура! Ура! Ура!» —
Она смеётся, подойдя к окошку,
А дождик кончился! И воздух сух,
И на балкон соседский вышла кошка,
И радуги сияет полукруг.
И в этот миг — звонок ли телефона,
Пришло ли электронное письмо, —
Допустим, кто-то, еле ей знакомый,
А может, близко — это всё равно,
Но этот кто-то говорит «Привет!» ей
И спрашивает: «Помнишь ли N. N.?
Вчера похоронили… Бедный, бедный,
Ещё не старый, в сущности, совсем,
Но это — к слову, да, хотя печально,
Так мой вопрос...» — и дальше бла-бла-бла.
Она, застыв, незряче смотрит вдаль, но
Уже не слушает. Как будто бы игла
Пронзила сердце, мозг, пронзила душу,
И вмиг явились тысячи картин,
А кто-то бу-бу-бу… Она не слушает,
Одна с воспоминанием своим.
А сколько лет тому, двенадцать, двадцать?
Когда считали спутники в ночи,
На гору лезли и могли сорваться,
Но не сорвались, но — почти, почти,
И дни горели, и большой рекою
Стремилась вечность рухнуть в водопад,
И жизнь была безумною такою,
Когда, двенадцать, двадцать лет назад?
Как будто с нею было и не с нею,
Как будто не было, как будто не…
Проходит день, и небеса темнеют,
И тень ползёт по каменной стене.
Она застыла, подойдя к окошку,
А звёзды ей осыпали виски,
И спутник в небе проточил дорожку,
И в трубке лишь короткие гудки.
Но это — к слову, это — понарошку,
Не в этой смерти, может быть, в другой...
Сосед с балкона забирает кошку,
Нога скользит, и пропасть под ногой.
Александр Дельфинов — поэт-перформер, социальный активист, журналист. В 2011 году был соорганизатором проекта «Наркофобия» (проект пытался привлечь внимание к тому, как активистов пытаются компрометировать, подбрасывая им наркотики, а также продвигал гуманную наркополитику и просвещение в этой сфере).
Свобода уходит нагая,
такая же, как и пришла,
хромая, изнемогая,
обобранная догола,
а мы... остаёмся обломки
сухих первоцветов сбирать,
приветливых предков потомки,
земли безмолвная рать.
Стоит Париж на Тереке
В Северной Америке…
Александр Введенский
Анна Фёдоровна, строгая географичка почтенных лет в курской школе № 7 на углу Дзержинского и Чернышевского, учившая ещё в середине 50-х моего отца в трудовой семилетке на Цыганском Бугре, уркаганской 8-й, начинала урок: буравила в поисках подходящей жертвы сквозь узкие стёкла полупустые лица и одного беспомощно плавать выдёргивала к доске, где висела карта мира с речными прожилками, зеленея равнинами, коричневея горами, океанами голубея.
«Ну-ка, ты вот давай нам реки сибирские покажи, Обь, Енисей и Лену… Они не в Южной Америке протекают… И в Африке незачем их искать… Что ты тычешь указкой без толку?.. Не возюкай по карте, садовая голова… Где Сибирь?.. Не лупись… Где три четверти года холодно? Наконец-то… На тройку с натяжкой… Где Альпы?.. Где Пиренеи?.. Вот… Нашёл… Молодец… А теперь пять великих озёр… Как их там?.. Э-ри… Ми-чиган… Гу-рон… Он-тарио… Верх-нее… Прекрати шмуругать ногами…» — и так далее в том же духе.
Каждый учитель считает важнейшим предметом свой, будь он ученику бесполезен хоть трижды, хоть четырежды, — вот, казалось, зачем иностранный язык, если каждый твердо знал, что в жизни ему не понадобится таковой, потому как в любом нестоличном городе вероятность на улице встретить заезжего чужеземца равнялась нулю, да и вряд ли стоит с ним заговаривать, а то соответствующие возьмут органы на заметку — потом своих не узнаешь; а в географии для того, кто живёт по прописке, нет никакого проку.
Будь готов, развивайся, совершенствуйся, небывалых высот достигай в теории, но заруби себе, что на практике ты не увидишь ни Рима, ни Парижа, ни Лондона, ни Гонконга никогда, как своих ушей, не почуешь страны под собой, вот и читай между строк, рассматривай чёрно-белое вместо цветного, играй в города, решай кроссворды, наших знай, а с ненашими — лучше держи востро, в корень зри, заучи назубок прописные истины: курица не птица, работа не волк, потребитель не созидатель.
Что здесь верно, что нет — разберись и нужное подчеркни: ограниченное право выбора приятней его отсутствия, как самостоятельная куда предпочтительней любого диктанта, — вот и Анна Фёдоровна, скорее всего, как жена ответственного работника, в ГДР, Болгарии, Польше, Венгрии, сомневаюсь, что где-то ещё, ну может, в Монголии побывала, да и по самой прекрасной и самой большой на Земле, я не уверен, что довелось особенно ей проездиться вдоль и поперёк, из конца в конец, от края до края.
Мне, счастливцу, её уроки запомнились хорошо, ничему не способному выучиться, сам пока не потрогаю, на шкуре своей не проверю, не увижу собственными глазами, а иначе слаба моя вера, и вот, сорок зим спустя, мест обжитых и безлюдных обшарив немало, я выяснил, что мир существует воистину, самолётами сшито пространство, — видно, сжалился неспроста надо мной всемилостивый Господь, попустив убедиться на опыте в том, что не зря картографы свой проедают хлеб, не напрасно штаны протирают.
Стоило мне словами немудрящую мысль обрастить, а в пространствах новому Фаусту на миг обогнать Мефистофеля, чуть второпях не выпалив самопроизвольно «помедли, помедли», как всё вокруг изменилось, и не тот уже брадобрей, обкорнать тебя под канадку порыжелые руки тянущий, но незримая сила иная, раздувая поветрие моровое, пнула карточный домик с наскока, раздвинула материки, вспорола швы, обесценила дорогое, хрупким хрустнула, в пятый класс посадила за парту и порывается вызвать.
Максим Амелин — поэт, переводчик, главный редактор издательства «ОГИ». Лауреат премии «Антибукер» (1998), Бунинской премии (2012), премии Александра Солженицына (2013).
