Этот выпуск альманаха мы полностью посвящаем творчеству Тимура Кибирова. Сборник «Солнечное утро» скоро выйдет в издательстве «О.Г.И».
Пел я, играл я, дудел я в дуду,
бил каблучками по тонкому льду,
хмелем храним и гормоном влеком,
гоголем, фертом, дурак дураком,
кубарем и кувырком.
Ради коленца и ради словца
на небесех не жалел я отца,
пляс до упаду, до колик умора,
яйца совсем не мешали танцору,
ладно игралось и складно вралось,
всё вытанцовывалось.
Страх за ушко поднимал я на смех,
такт отбивал, отчебучивал ритм,
тут подошла государыня Смерть,
смотрит и говорит:
«Коли такой ты затейник и врун,
ну-ка, соври что-нибудь!
Коли такой ты певец и игрун,
спой-ка, спляши обо мне!»
Что я отвечу осклабленной тьме?
ну, подскажи мне, разымчивый хмель,
ну, подскажи, неуемный гормон,
ну, подскажи мне, язык-помело,
что мне и как мне о смерти сыграть?
Как мне ее уболтать?
Солнечное утро
в начале октября.
Неужели это
тоже было зря?
Неужели также,
как и все вообще,
тишина такая
канула вотще?
И без толку стыла
эта синева,
попусту струилась
в синеве листва?
Неужель бесцельно
ельник освещен,
и напрасен ясень,
и бессмыслен клен?
Неужели тополь
тоже просто так,
И никто не подал
тайный этот знак?
И ничто не значили
лесопарк и я
этим утром солнечным
в начале октября?
К ночи улеглась метель,
Теплится лучина.
Мать качает колыбель,
Усыпляет сына.
«Спи, младенец, баю-бай…
Тишу, сынку, тише!
Едет Ёханды-Бабай
Воровать детишек!
Волчье солнышко ему
Кажет путь-дорогу
Через Потьму, Чухлому
К нашему порогу.
По скрипучим по снегам,
По лесам дремучим
Звездной ночью скачет к нам
Хан Бабай могучий.
Взор его огнем горит,
И сверкают зубы,
И тяжелый пар валит
От бараньей шубы!
Одесную — Ёшкин кот,
Слева — Ёксель-моксель,
Бог японский их ведет
По замерзшей Мокше,
По ледовой по Оби,
По мерзлотам вечным,
Чтобы мучить и губить
Встречных-поперечных.
Но не зря в углу у нас
Конная икона!
Светлый витязь всякий час
Держит оборону.
В ясном нимбе грозный лик.
Только Враг нагрянет,
Конный — прыг! И в тот же миг
Перед люлькой встанет!
Вострой сабелькой взмахнет,
Дрогнет Вражья сила!
Супостатов перебьет
Рыцарь сизокрылый!
Рухнет с глинобитных ног
Хан Бабай голимый!
И подох японский бог!
Смерть панмонголизму!..
Спи младенец, баю-бай,
Засыпай навеки.
Никогда не раскрывай
Сомкнутые веки.»
Мать безумная поет.
Теплится лампадка.
В колыбельке Ёшкин кот
Почивает сладко.
Субботний вечер. На экране
То Хотиненко, то Швыдкой.
Дымится Nescafe в стакане.
Шкворчит глазунья с колбасой.
Но чу! Прокаркал вран зловещий!
И взвыл в дуброве ветр ночной!
И глас воззвал!.. Такие вещи
Подчас случаются со мной.
Отколе он, сей стон далекий?
Куда сей зов манит меня?
Надвинь поглубже треуголку,
Седлай хрипящего коня!
Пусть епанча, крылам подобно,
Шумит и бьется за спиной!
Лети на голос сей загробный,
На песнь погибели родной!
Земля и твердь во мгле глубокой.
Луна сокрыла бледный лик.
И черный всадник одинокой
Тык-дык, тык-дык, тык-дык, тык-дык…
(в тексте содержится ненормативная лексика)
Ты сказала: «Взгляни, о взгляни же! Такого заката
Не бывало доселе! Над кронами лип, над опорами ЛЭП,
Над антеннами пятиэтажек расплавлены пурпур и злато!
В свете этого жалобы глупы и ропот нелеп!
О, на фоне таком все претензии столь смехотворны,
Столь ничтожны обиды, и так непомерна печаль,
И настолько наглядна тщета, и прощенье настолько бесспорно,
Что не жаль ничего нам, всего нам мучительно жаль!
О взгляни и запомни, взгляни, и замри, и запомни,
Как порфира и злато темнеют, как окна горят
В этом доме напротив, как сердце людское бездомно!
О запомни, молю, эту кухню и этот закат!»
Ты сказала: «Взгляни!», я безмолвно взглянул и безмолвно
Закурил, и подумал: «О да!», и промолвил: «Ну да…»
И добавил: «Пиздец как красиво! Пиздец как красиво и больно,
И, должно быть, такого не будет уже никогда.
Никогда, никогда, о мой ангел, сей миг, сей какой-то там сумрак
Не вернется сюда, та-та-та, не вернется сюда!
И какая-то птица, наверное голубь, а может быть вовсе не голубь,
Не промчится в закат мимо нашего, Лена, окна…
Мимо нашего, Лена, окна…»
