Июль 2011 года не то чтобы является исторической границей, разделительной линией или, прости Господи, «рубежом» в историософском смысле, нет, просто события этого месяца намекают на возможность осознания глубочайшего изменения, случившегося – опять-таки, ни в коем разе, не с миром и даже не с его частью, а -- с тем, как мы думаем и понимаем то, что происходит. А то, что «происходит», всегда зависит от того, как мы «думаем». Здесь и лежит залог к описанию так называемой «реальности». Но не будем углубляться в теорию сознания.
«Эпохи» принято делить на «века», «века» на «десятилетия». «Ревущие двадцатые», «свингующие шестидесятые» и так далее. В этом есть определенный смысл, даже если мы прекрасно понимаем, насколько условны наши «декады» и что, перейди человечество от десятичного измерения к иному, в учебниках по истории писали бы о «красной второй дюжине» или о «шампанской восемнадцатой шестерке». Тут работает все тот же принцип: придумав десятичное исчисление, человечество мерит десятками, подверстывая не только описание жизни под эту математическую схему, но и поступая так, будто понимает, сколь гигантская разница лежит между, к примеру, 1870 и 1871 годом. Круг замыкается.
Впрочем, некоторые послабления внутри десятичной системы мы себе все-таки позволяем, говоря, например, о «настоящем, не календарном двадцатом веке», начавшемся в 1914 году и завершившимся, скорее всего, в 1991. Или о «долгом девятнадцатом» (1789--1914). Но иногда события действительно укладываются в предложенную формальную схему, как это случилось с «нулевыми» XXI века, стартовавшими почти тютелька в тютельку с декадой, столетием, тысячелетием – 11 сентября 2001 года. Думаю, по этому поводу возражений почти нет, если, конечно, оговориться, что речь идет не обо «всем мире» и не о сознании всех землян, а о том, что мы знаем, отчасти разделяем, что артикулировано медиа, политиками, современной культурой. То есть, говорим о «Западе», его обществе -- и о том, что существует, функционирует в связи с ним, о (еще более сомнительно дефинированном) «Востоке». Так называемая «Россия» (что бы мы ни вкладывали в это понятие, государство ли, общество, русскоязычных людей, живущих по всему миру) имеет прямое отношение к первому и опосредованное – ко второму. Так что в выше- и нижесказанном и о ней тоже.
Если «нулевые» начались с 9/11, то когда они кончились? Или еще более животрепещущий вопрос – когда и чем начались «десятые»? И, наконец, еще важнее – чем «десятые» отличаются от «нулевых»? Осенью 2008 года казалось: вот оно, началось (или «вот оно, кончилось»). Финансовый кризис, вылившийся в рецессию, банкротство крупнейших банков и компаний, банкротство самой идеи безмятежной спекуляции как основы экономического процветания – все это говорило об одном: «Так жить нельзя». Правительства отбросили неолиберальные правила и принялись спасать экономику с помощью старых-добрых кейнсианских методов – заливая денежными потоками вялотекущие финансовые пожары, национализируя (с обещанием, впрочем, потом все вернуть в наилучшем виде), этатизируя. Тот судорожный дирижизм был воспринят как заря новой левой эпохи – но ни левые, ни правые, ни какие-либо еще не были готовы к этому. Тем все и кончилось.
Раны зализали, проклятия в адрес капитализма забыли, а сегодня переключились на тяжкие государственные долговые грехи и ругань в адрес некоторых европейских стран (как правило, с самым жизнерадостным населением), которые, мол, тратят больше, чем нужно. Должен сказать, ничего, кроме зависти (чаще всего ханжески замаскированной), в отношении провинившихся Греций и Португалий на самом деле никто не испытывает. Они хорошо устроились, эти южане.
В результате, проблема морального банкротства самой идеи капитализма остается фоном сегодняшней жизни (наивно думать, что капитализм по сути есть нечто иное, нежели моральная идея; не нужно только смешивать тупой цинизм и равнодушный прагматизм, присущий, к примеру, значительной части российского общества и государства, с «капитализмом». В России никакого капитализма нет, так как нет его – ни собственной, ни благоприобретенной -- идеи). Кризис 2008 года не стал «концом нулевых» (и, уж тем более, «началом десятых»), но он подорвал слепую веру в то, что все будет продолжаться тем же самым образом, как и раньше. Некоторое время попродолжается, конечно, все с большим скрипом, а потом и вовсе не будет.
Получается, что если и искать нечто, завершившее (завершающее) в нашем сознании «нулевые», то там же, где они начались. В терроре. И здесь выстраивается вполне отчетливая линия: от 9/11 к 22/7, от Атты к Брейвику, от Америки к Европе. Главным политическим, социальным и культурным сюжетом «нулевых» стала так называемая «борьба с международным терроризмом», обернувшаяся двумя полномасштабными (и безнадежными) постколониальными войнами, превратившая жизнь путешествующих в ад, а существование многочисленных пропагандистов, политиков, проповедников -- в рай. Бесконечные разговоры о «столкновении цивилизаций», об «исламофашизме», о «закате Запада» создали основу для той повестки дня, которую четко сформулировал норвежец Андерс Брейвик – не в своем водянистом манифесте, а в коротких автоматных очередях на острове Утойя. Никто не обратил внимания на один забавный факт — с каждым годом «исламистских терактов» становилось все меньше и меньше, и не только потому, что западные спецслужбы работали все лучше и лучше (а это правда).
Просто фокус сюжета Запад vs. Восток переместился с «терроризма» на «миграцию», с панических воплей о джихаде к уже совсем трескучей болтовне об угрозе «традиционной западной (читай, европейской) культуре». Что скрывается за этой болтовней, показал как раз Брейвик, этот защитник культурной белой расы – в ушах саундтрек к «Властелину колец», перед глазами -- идиотская компьютерная игра. Но еще интереснее то, что случилось сразу после 22/7; растерянность и вполне понятный шкурный страх институализированных неофашистов (вроде English Defence League) сменились (пока еще, в основном, в интернете) глумливым гоготом скрытых бытовых расистов, мол, мы же предупреждали! понаехали тут, вот прекрасная белая молодежь и разнервничалась.
Главный мотив такого рода рассуждений прост – в манифесте Брейвика очень много разумного, только вот практические выводы он сделал не совсем те… Впрочем, кто же не ошибается… В подобных разговорах с огромным удовольствием принимают участие и наши соотечественники, как актуальные, так и бывшие; уж для русского человека поиздеваться над «мульти-культи» дело совсем привычное, особенно если этот русский человек принадлежит к категории «понаехавших» (хотя себя он таковым не считает, следуя столь дорогому его сердцу расовому признаку).
Действительно, вот она, граница. Белокурый, как герой Висконти, Брейвик за несколько часов истребляет больше норвежцев, чем сразу несколько британских пакистанцев убили лондонских пассажиров в достопамятных событиях 7/7/2005. В хронологически первом случае виноватым (совершенно справедливо) оказался религиозный экстремизм – то есть то, чем охмурили будущих террористов «проповедники ненависти». Во втором – сами жертвы, их идеология мультикультурализма и соответствующая политическая практика. Это означает одно – существенная часть европейцев к сегодняшнему дню отбросила «приличия», ранее столь важные для «представителей демократического мира». Расовая неприязнь оказалась сильнее самой обычной логики (я уже не говорю о справедливости), а болтовня о «защите традиционной западной культуры» прочно встала на место отсутствующей (пока) стройной расистской идеологии.
Конечно, нынче довольно смешно слушать рассуждения о необходимости держаться высот, взятых некогда Джотто, Шекспиром и Шенбергом, рассуждения людей, не открывавших за последние пару десятилетий ничего, кроме «Кода да Винчи». Или защитников «традиционного западного уклада жизни», одетых в сшитые в Китае джинсы, строчащих на собранных в Индии компьютерах, попивающих выращенный в Эфиопии кофе, за окном возят метлами таджики (или, на выбор, пакистанцы, турки, арабы, ганцы). Пока ханжество бессознательно, оно может быть смешным, но чем дальше, тем больше оно рождает отвращение и презрение.
Вот мы и добрались до коды. Лето 2011 года намекает нам на простую вещь: мы вступаем в мир (десятилетие, столетие, эон, что угодно) тяжелейшего морального кризиса. Бодрая предпринимательская мораль похоронена вместе с «Лиман Бразерз». Идея всеобщего равенства людей вне зависимости от цвета кожи, религии и взглядов похоронена вместе с норвежскими жертвами. Иллюзия этического превосходства демократии, позволившая Западу выиграть «холодную войну» и пережить распад колониальной системы, развеяна по завершении послевоенных исторических сюжетов. Жалкие растерянные правительства, затыкающие бюджетные дыры, и их электорат, погруженный в ежедневное психическое варево из страха смерти, ненависти к «другому» и поисков хлеба насущного. Кажется, таким будет дивный новый мир «десятых». Неприглядная картина явлена нам. Остается понять, что же делать с ней.
