Вышел «юбилейный», 100-й номер «Нового литературного обозрения». Не так уж много я в «НЛО» печаталась – зато слишком давно и постоянно этот журнал читаю, чтобы претендовать на непредвзятость. Соответственно, написанное далее по необходимости будет выражением позиции вовлеченного наблюдателя – да еще и пристрастного, к тому же. Сказав это, я избавлю читателя от фраз вида «на мой взгляд».
Для начала обратим внимание на культурную среду 19-летнего существования данного журнала как особого издательского проекта. Придется отметить, что НЛО было создано – по существу - на пустом месте: это издание наследует разве что общеевропейской традиции толстого журнала, будучи журналом специализированным – до известной степени. До известной степени потому, что для подобного издания специализация – это не только тексты в нем публикуемые, но еще – а, быть может, прежде всего – контексты, в которых журнал функционирует и в эволюцию которых вносит свой вклад. И, разумеется, круг авторов, редакторов и постоянных читателей, не просто неравнодушных к процессу и результату, но в определенной мере отождествляющих себя с общей архитектурой всего замысла. Что не исключает недовольства не только отдельными текстами, но иногда и целыми номерами – я, например, знаю, что если из стоящего на полке тома не торчит веер закладок, его тексты мне не слишком много дали.
«НЛО» № 100 (2009) имеет подзаголовок «специальный выпуск» и посвящен антропологии закрытых сообществ. Том объемом 837 страниц не вместил всего материала, так что полные версии некоторых статей помещены на сайте журнала в Интернете
Одновременно читатели получили бесценный подарок – указатель материалов ко всем ста номерам (под общей редакцией А.И.Рейтблата).
Сквозной мотив 100-го номера – анализ тех механизмов, которые могут пробудить в закрытом обществе не проявленный до поры потенциал неустранимых противоречий. Последние раньше или позже будут способствовать трансформации закрытого общества в более открытое – и, наконец, в подлинно открытое. Эти положения сформулированы в предваряющем том введении главного редактора НЛО Ирины Прохоровой «Новая антропология культуры», сопровожденном автоироничным подзаголовком «вступление на правах манифеста».
Советую читателям задержать внимание на этом лаконичном и энергичном тексте, поскольку он шире и значительнее, нежели просто предисловие к юбилейному номеру. Это отчасти итог работы НЛО за предыдущие годы, а тем самым – по необходимости – ретроспекция и итог умонастроений, порожденных революциями 1989-1991 гг. Помимо конспективного изложения структуры 100-го номера, именно здесь главный редактор предлагает свое понимание «антропологической парадигмы» и ее перспектив.
Под «антропологической перспективой» предлагается понимать изменение ракурса исследования современных «модерностей» – отныне в первую очередь единичный человек и его экзистенциальные выборы оказываются в центре внимания. Тем самым актуализируется оптика, близкая, в частности, веберовской.
Одним из центральных вопросов оказывается вот что: откуда в закрытом обществе берутся ресурсы для его «открывания»? Каковы механизмы, преодолевающие закрытость? Какие свойства личности намеренно или стихийно культивируются, дабы далее послужить инструментами «открывания» общества?
Разумеется, подобные процессы культурно-специфичны, как культурно-специфичны и самые типы «модерностей». Поэтому далее мы прочитаем о трансформациях в Испании, ГДР, Аргентине, Чили, Южной Африке, Японии; о трагедийности и напряжениях, имманентных процессам перехода.
Мы также получим возможности на себя оборотиться и попытаться понять Россию умом – в том числе на неочевидных, на первый взгляд, примерах из нашего прошлого – давнего и не слишком.
Главное, что хочется отметить, – это широта охвата проблемы и разнообразие ракурсов, в которых нам предлагается анализировать проблемы перехода от закрытого общества к открытому. Признаюсь, что в одних случаях мне была интересна прежде всего тема - например, особенности процессов модернизации в Испании и в ЮАР; творческие и социальные профили таких «выключенных» из общества художников, как Шварцман и Вейсберг. В других случаях мне важны прежде всего авторы – я читаю М. Майофис, А. Левинсона и С. Козлова, а заодно – исследование о «знаковом» характере повествований о пожаре Зимнего дворца 1837 года или увлекательный рассказ о «сообществе выскочек» в связи с историей высшего образования во Франции. В иных случаях меня занимает метод – например, подход, использованный в статье Л. Тевено и Н. Каревой.
Ниже я остановлюсь на работах, касающихся самой ситуации перехода, ограничившись при этом темой перехода к более открытому обществу в одной стране – а именно, в современной Испании.
Те, кто не имеют личных или профессиональных причин специально интересоваться историей Испании за последние 80 лет, знают примерно следующее. В 30-х в Испании произошел переворот, правительство Второй республики сменила военная хунта во главе с генералом Франко, началась гражданская война, в которой и мы приняли участие, в том числе – в составе так называемых «интербригад». Война была кровопролитной, мы эвакуировали морем тысячи испанских детей, которым, как правило, не суждено было увидеть своих родителей.
Республиканцы потерпели поражение, около полумиллиона человек бежали из страны; те, кому не удалось бежать, были казнены или отправлены в тюрьмы на долгие сроки (по официальной статистике, в конце 1939 г. в тюрьмах Испании было более 270 тыс. заключенных). После окончания Второй мировой войны Испания была подлинной автаркией - голодающей страной, где к тому же продолжались разные формы репрессий против семей республиканцев, даже если самих этих республиканцев давно не было в живых.
Режим несколько либерализовался после 1955 года, когда Испанию приняли в ООН. В 1973 году террористы ЭТА убили Карреро Бланко, будущего преемника Франко, а в 1975 году сам Франко, наконец, умер, задолго до того «назначив» будущим монархом ныне царствующего короля Хуана Карлоса.
Диктатура в каком-то смысле «смягчилась», в 1977 году был провозглашен переход к парламентской демократии – а впереди была еще одна попытка военного переворота – в 1981 году. Постепенно, с помощью монарха и католической церкви (масштаб ее влияния на испанское общество у нас до сих пор не оценен) свершилось национальное примирение, и Испания стала «нормальной» страной, куда наши люди теперь едут, чтобы побывать на испанских курортах и посмотреть творения Гауди.
Сказанным в четырех предыдущих абзацах мои познания о новейшей истории Испании долгое время исчерпывались. Это может показаться странным: все-таки в свое время я училась на испанском отделении филологического факультета МГУ, где моими преподавателями были испанские коммунисты, а близким другом – юноша из числа «испанских детей», сестра которого в начале 50-х еще сидела во франкистской тюрьме.
К 1956 году в Испании изменилось столь многое, что мой друг вернулся домой. Меня к тому времени – да и позже – больше занимала история моей собственной страны… Мои представления об ужасах гражданской войны в Испании остались на уровне почерпнутых в конце 50-х сведений из тогда еще запрещенного у нас романа Э. Хемингуэя «По ком звонит колокол». Еще более страшное впечатление осталось от книги Дж. Оруэлла «Памяти Каталонии» («Hommage to Catalonia»), которую я даже не дочитала до конца – описанная там кровавая мешанина никак не совмещалась с привычными представлениями о героизме республиканцев и жестокости фашистов…
Чтобы хоть что-то понять в истории Испании последних 80 лет, надо было разбираться не только и не столько в истории гражданской войны (для моего поколения она была несомненной частью нашей собственной, личной истории), сколько в специфической роли испанской католической церкви, в особенностях испанского менталитета и испанского «особого пути».
В 100-м номере НЛО новейшей истории Испании посвящено три материала – каждый из них ценен по-своему. Конечно, я знала, что республиканцы – далеко не ангелы. Но я не знала, что республиканцы целеустремленно уничтожали католических священников – в глубоко католической стране! – и убили не менее семи тысяч. Я также не знала, что физическая смерть десятков тысяч не только сражавшихся против Франко республиканцев и анархистов, но всего лишь заподозренных в сочувствии, была во многом лишь началом ужасов, доставшихся на долю их семей, в особенности женщин – жен и матерей.
Оказывается, например, что в обычных деревнях провинции Бургос хватало обычных же людей, – простых крестьян, готовых брить головы женам убитых республиканцев, водить этих женщин обнаженными по улицам и заставлять их пить нашатырный спирт, чтобы их рвало при публике (см статью Лейлы Реншоу, проводившей в этих местах полевые исследования). Замечу – это все-таки несравнимо с послевоенной ситуацией во Франции, где наголо стригли женщин, обвиненных в сожительстве с немцами.
Надругательство над телами убитых всегда предельно бесчеловечно – так что типичный для ситуации после разгрома республиканцев запрет на нормальные похоронные ритуалы, в том числе на соблюдение траура, тем более – в традиционно и активно религиозном сельском сообществе в католической стране, – даже не знаешь, к чему приравнять.
Именно поэтому столь важными событиями общественной жизни в Испании 2000 года стали массовые вскрытия безымянных захоронений десятков тысяч погибших в гражданской войне, сопровождавшиеся установкой на идентификацию по возможности всех убитых и массовыми же траурными церемониями.
Масштаб этого движения, с учетом территории и населения Испании, видимо, совершенно несравним с достаточно локальными мерами, реализованными у нас в местах захоронений жертв массовых репрессий.
Заметки Ханса Ульриха Гумбрехта, впервые оказавшегося в Испании в качестве студента Университета Саламанки в 1969/1970 учебном году, за вычетом краткого экскурса в историю Испании предыдущих столетий, содержат больше вопросов, чем ответов – тем и интересны.
Как после стольких лет диктатуры, массовых убийств и репрессий, террора республиканцев и анархистов с одной стороны и франкистов – с другой свершилось, наконец, общенациональное примирение? Какие факторы сделали его возможным? Что именно можно поставить в заслугу испанской церкви и что – папе Иоанну XXIII и Второму Ватиканскому Собору?
Если даже вас совсем не интересует история Испании, все же стоит прочитать статью испанских историков Сантъяго Мартинеса Санчеса и Рафаэля Эскобедо Ромеро «Испанская католическая церковь и постфранкистская демократизация» и небольшую работу переводчика этой статьи Анны Школьник «Слепое пятно». Потому что стоит поразмыслить о том, почему в Испании consenso – (национальное примирение) – это реальность, а у нас хоть и есть слово консенсус, но самого национального согласия не только нет, но неясно, на каких основах оно могло бы возникнуть.
Для дальнейших размышлений на эту тему отошлю читателя к статье Эллы Панеях «В отсутствие голоса» – и к цитированной там книге Альберта О. Хиршмана «Выход, голос и верность».
А возвращаясь к НЛО-100, напомню, что оставшиеся не упомянутыми восемьсот страниц несомненно заслуживают вашего пристального читательского внимания.
