Мы публикуем часть лекции Олега Хархордина, которую он прочитал в клубе «Билингва» в 2007 году в рамках «Публичных лекций Полит.ру». Хархордин рассказал, чем республиканизм отличается от других форм государственного правления и как в нем понимается свобода.
Полный текст лекции и дискуссии доступен по ссылке.
Олег Хархордин — политолог, экономист, директор центра Res Publica. В 2009–2017 годах был ректором Европейского университета в Санкт-Петербурге. Написал книги «Обличать и лицемерить: генеалогия российской личности» (2002), «Основные понятия российской политики» (2010), «Республика, или Дело публики» (2020).
7 апреля в 19:00 в клубе «Клуб» в Москве пройдет лекция Глеба Павловского «Последний бой Системы». Павловский расскажет об особом типе государственного устройства, который сложился в постсоветской России, — «Системе РФ». Регистрация желательна, но не обязательна.
Республиканская традиция — альтернатива либерализму, и ее специфика заключается примерно в следующем. Другие альтернативы — разновидности правоконсервативной, религиозной или националистической мысли — не утверждают свободы индивида. Республиканская же традиция — так же, как и либеральная — подчеркивает незыблемость индивидуальных свобод, но показывает, что к ним можно прийти другим путем.
***
Главный компонент — особое понимания свободы или воли в республиканской традиции. Вкратце ее по-русски можно охарактеризовать так: не быть в воле другого, не быть под произволом другого. В чем здесь отличие? После классической книги Исайи Берлина мы все знаем, что существует противопоставление позитивной и негативной свободы, и республиканская свобода обычно рассматривается как опасно близкая к позитивной. Когда Берлин формулировал это противопоставление, он, конечно, не скрывал, какая сторона дихотомии между позитивной и негативной свободой казалась ему предпочтительнее для человечества. Если свобода позитивная — это свобода «для» чего-либо, свобода реализовать себя, свобода взять свою судьбу в свои руки и участвовать в определении того, кем ты хочешь быть как индивид или как сообщество, то негативная свобода — это свобода, понимаемая по Гоббсу, как свобода «от». Свобода от ограничений твоему движению, твоим желаниями и твоим действиям, т. е. это свобода, понимаемая как отсутствие внешнего вмешательства в твои дела.
Когда Берлин сформулировал это противопоставление в середине ХХ в., он пытался показать, что позитивная свобода была характерна для таких опасных с его точки зрения теорий как, например, доктрины Руссо и Маркса — в которых или граждане республики или рабочий класс берут свою судьбу в свои руки. Т. е., негативная свобода Берлину казалась безусловно предпочтительнее. Поэтому, с его точки зрения, самое главное — это иметь некоторое пространство частной жизни, где ты свободен от вмешательства, где ты можешь исповедовать какие угодно религиозные и личностные идеалы.
***
Другой теоретик республиканизма, Петтит, пытается сказать следующее. Любые дихотомичные противопоставления — вроде позитивной-негативной свободы необоснованно упрощают суть дела. И потому такое противопоставление вообще неприменимо к тому, что республиканцы понимают под свободой. Потому что республиканская свобода — это совсем из другой игры, это не про то. Это часть другой дискурсивной традиции. Дело в том, что республиканская свобода концептуализируется в рамках другой — многие скажут, не менее примитивной — дихотомии: она мыслится как состояние, которое противостоит состоянию рабства. Быть свободным — значит не быть рабом. А не быть рабом означает не находиться даже потенциально в воле другого, не находиться в зависимости от произвола другого человека. Достаточно простое понимание, стихийно понятное русскому человеку.
Но одновременно республиканская свобода — это также и попытка не порабощать других. Петтит пишет о свободе, понимаемой как non-domination. Это попытка не делать другого материалом для реализации собственных целей, попытка относиться к нему как к равному и не ставить другого в ситуацию, когда ты являешься его хозяином.
***
Получается, что в республиканском понимании свобода представляется как свободно налагаемые на себя ограничения. Это мысль такая же старая, как человечество. Быть свободным — необязательно делать всё, что хочешь, или не быть остановленным в реализации своих желаний. Необязательно всё сводить только к тому, что каждому необходимо иметь ту сферу, где ты можешь свободно самовыражаться, чтобы туда не вмешивались другие. Свобода реализуема и по-другому, при одновременном общем принятии некоторых ограничений.
Спрашивается, почему же это перестало работать после XVIII в., когда пала Венеция в 1798 г.? Действительно, последняя классическая республика Европы — Дубровник или Рагуза — сдалась в 1806 г. войскам Наполеона, чтобы не сдаваться русским и черногорским войскам. Дело в том, что для того, чтобы — как часто говорится в республиканской традиции — подобное устроение свободы работало, нужны особые человеческие качества. Эти качества обычно обозначаются как гражданская добродетель или virtù, как писал об этом Макиавелли, или — если брать аналоги термина arete или virtù в древнерусском языке — как «добрести» или «доблести». Т. е. некоторая гражданская доблесть — это качество, которое необходимо для поддержания свободы. Если нет людей, которые исполнены этих качеств, республиканские механизмы достаточно быстро подвергаются коррозии и распадаются.
***
В России сегодняшнего дня это примерно следующее. Есть экономический рост, всё прекрасно, каждые субботу и воскресенье можно жарить шашлыки, дети вас любят, начальник не хамит. Всё хорошо. Соответственно, раз в четыре года можно прийти на выборы и выбрать других правителей. С точки зрения Токвиля угроза демократического деспотизма таится здесь: постепенно человек сам отнимает у себя значительную часть из всей полноты возможностей своей жизни, так как он не реализует себя политически. Всё сводится только к радостям частной жизни, а возможность стать кем-то другим, участвуя вместе с другими в определении собственной судьбы, просто сходит на нет. В таких условиях мы постепенно получаем во главе централизованного государства, как пишет Токвиль, правителей, которые не то что нас угнетают — нет, они нас принижают. Они могут быть даже заботливы, но они обеспечивают нам условия жизни, при которых мы напоминаем коров, которым дают возможность хорошо попастись на лугу. Это не человеческая жизнь, с точки зрения Токвиля, потому что то, что делает человека человеком (вспомните Аристотеля: человек — существо политическое) — как раз этой возможности у человека, живущего в условиях демократического деспотизма, уже нет.
***
Республиканское участие заключается не в том, что все стоят вместе и кричат, а в том, что все имеют одинаковый шанс попасть на основные республиканские должности, прежде всего, с помощью жребия и при помощи сложных механизмов, которые назывались «номинациями» или «сортициями». В Венеции, например, вы берете несколько тысяч людей, имена которых входят в золотую книгу сертифицированных патрициев, т. е. людей, которым дано право управлять республикой. Например, вы хотите заполнить людьми комиссию в составе 9 человек по регулированию какой-либо области жизни. Вы, соответственно, путем первоначальных номинаций выбираете людей, которые будут мудро определять и сортировать кандидатов на эти должности. Вы выбираете 25 человек, потом с помощью жребия отсеиваете около половины, и из 25 остается 12. Эти 12 выдвигают 48 кандидатов, которые, с их точки зрения, могут исполнять обязанности в новом составе комиссии. Из 48 с помощью жребия вытягивается 10 человек. Если оказывается, что эти десять человек недостаточно адекватны для исполнения нужных должностей или только что их занимали, неподходящие отсеиваются, и патриции предлагают еще 30. Из этих 30 с лишним человек опять же жребием определяется 7. И так несколько ступеней, пока все фракционные влияния не стираются в результате формирования этой группы. В результате все несколько тысяч полноправных граждан имеют равные шансы оказаться на этой позиции власти, если, конечно, они этого хотят.
***
Тип равенства, о котором говорили республиканцы, — это равенство в степени возможности влиять на общее дело. Имеется в виду равенство в возможностях по занятию основных позиций в законодательной, исполнительной и судебной власти. Это кажется странным сегодня — когда приоритет профессионализма стал центральным для политической системы — но этот тот стандарт, которым руководствовались классические республики. Если попытаться выразить это на современном русском языке, то можно сказать, что республика — это равенство тех, кому не всё равно. Т. е. те, кого интересует жизнь в своем городе, должны иметь равные шансы на получение доступа к основным позициям власти.
***
В классической республиканской традиции никто никогда не говорил, что самое главное — всех собрать на одну вечевую площадь. Это придумка критиков. На самом деле надо было с помощью жребия и ротации устроить равные шансы доступа к креслам магистратов. В Англии 1750-х гг. вполне мог существовать проект, когда с помощью жребия на уровне прихода вы избираете представителя прихода, потом все приходские представители объединяются на уровне графства и с помощью жребия выбирают человека на более высокий уровень — для собрания регионов, типа Уэльса или Корнуолла, а потом формировался путем жребия и орган, представляющий всю Великобританию. Т. е. это была бы четырехступенчатая система жребия. Перспектива такая, однако, уже не казалась реалистичной, так как набирал силу аргумент, сформулированный третьим сословием: нам нужны профессионалы для управления страной, понимаемой как машина (государственного управления), а смогут ли случайные люди, попавшие на самый верх системы после четырехступенчатой системы жребия, управлять государством? От классической республиканской модели отказались из-за требований профессионализма.
Говоря о республиканской доблести как особых качествах людей, поддерживающих республиканское устройство, не надо заниматься проповедями, призывая ставить общественное выше личного. Всё должно основываться на простом и понятном индивидуальном интересе. Политике нужно вернуть такой соревновательный компонент, чтобы целью ее отчасти являлась история значимой жизни и замечательного достижения, а не только добытые или перераспределенные ресурсы. Если его вернуть, не надо будет вздыхать, что всем интересна только частная жизнь, никто не хочет участвовать в политике на повседневной основе. Индивидуальное желание оставить после себя образец общезначимого достижения сделает участие в политической игре интересным.
В дополнение к системе механизмов республиканского доступа к основным должностям и к привитию вкуса к политической игре нужна еще и инфраструктура свободы. Иными словами, нужна некоторая сеть каналов участия, которая вторгается в нашу жизнь точно так же, как трубы водопровода вторгаются и заставляют нас мобилизовываться и думать, что с ними делать, когда они перестают работать. Инфраструктура участия могла бы точно так же ощутимо входить в нашу жизнь. Ее можно строить и расширять примерно так же, как строятся трубопроводы, ставшие скелетом новой идентичности России. Но нужны трубы, которые входят в каждый дом и по которым течет энергия граждан.
