С 18 сентября писатель Леонид Костюков проводит мастер-классы по прозе и поэзии в Пирогах на Сретенке. Подробно об этом здесь
Целью мастер-классов не является обучение творческому письму «с нуля», потому что основой такого письма является жгучая потребность, и если у человека ее нет, то прививать ее незачем и трудно. Главное условие участия – Вы пишете и хотите писать лучше. Главным содержанием семинаров будет разговор о конкретных произведениях – классических и участников мастер-классов. Однако, как показывает опыт, полезно иметь некий начальный язык разговора, базовую оптику, систему категорий.
Публикуем фрагмент статьи Леонида Костюкова "Creative writing как одна большая проблема", полностью опубликованной в газете "Троицкий вариант" (в частности, заключительная часть статьи здесь)
1. Подходы к теме
Этим летом мы с Сергеем Марковичем Гандлевским вели мастер-классы в Петербурге – он по поэзии, а я по прозе. И в самом начале цикла у нас был совместный вечер для смешанной российско-американской аудитории. Чтение, а потом вопросы и ответы.
И, конечно же, прозвучал этот самый проклятый вопрос:
- А можно ли научить человека писать стихи и рассказы?
Говоря точнее, это один из проклятых русских вопросов. В той же Америке, хоть там и нет Литинститута, считается, что почему бы и нет, и в каждом университете есть соответствующий курс creative writing (четких русских аналогов этому словосочетанию нет). У нас, хоть и есть Литинститут, никак не считается. Вопрос без ответа. Вместо ответа отговорки.
Наше с С.М. положение перед лицом вопроса и аудитории было довольно двусмысленное. С одной стороны, понятно, что мы подходим к ситуации принципиально иначе, чем в США, подмешивая к ней что-то специфически депрессивно русское, то есть скорее нет. С другой, мы взялись вести занятия в мастер-классах и что-то при этом имели в виду.
Но что?
С.М. ответил первый и уклончиво. В духе того, что литературной учебы как таковой, наверное, нет, но разговор о стихотворении может оказаться полезным. За ту секунду, которую заняла передача микрофона, я поискал в своем черепе, что могу добавить к словам С.М. И понял, что ничего существенного.
Ответ «да» подразумевал бы ответственность и гарантии, которые тут неуместны.
А есть ли мальчик?
Доводы против литературной учебы очевидны и убедительны.
Историко-культурный: если бы она (учеба) была действительно возможна, мы бы наблюдали в истории литературы своеобразные фабрики гениев.
Сопоставительный: понятно, как устроены музыкальная и художественная школы. Понятно, какую роль играет музыкальное образование для музыканта и художественное для художника. Но литературная школа – карикатура. И состоявшийся писатель как правило не имеет специального литературного образования.
(Замечу здесь сразу, что, по-моему, прямым аналогом элементарной музыкальной подготовке и базовым художественным навыкам является буквальная языковая грамотность и умение писать и читать. То есть литературной техникой в чистом виде является умение попасть в нужную клавишу на клавиатуре плюс умение говорить на одном (родном) языке).
Логический: учеба должна начинаться с азов. Поэтическая школа, вероятно, – с ямбов и хореев. В принципе, понятно, как описать регулярный метр и ритмический сбой. Но этот сбой может улучшать стихотворение, составлять, так сказать, его живой нерв – а может просто портить. А различие этих двух случаев объяснить невероятно трудно; обычно его либо слышат, либо нет. То есть твердая почва силлаботоники, стоит потоптаться на ней четверть часа, оказывается тонким слоем фанеры над бездной. Бездна (если кто еще не сообразил) – проблема ритма, столь же глубокая, сколь проблема поэзии вообще.
Думаю, для начала довольно. Запомним эти доводы и вскоре вернемся к ним. А пока что подойдем к проблеме с другой стороны.
Мысленный эксперимент
Допустим, литературная учеба бессмысленна и даже вредна. Представим себе гигантский тумблер, который мы поворачиваем в положение «OFF». Все литературные объединения, студии, семинары, Литинститут и т.п. исчезают как в материальном воплощении, так и в человеческой памяти. Но сама литература и пишущие люди остаются.
Может ли у молодого литератора возникнуть желание показать свои рукописи кому-либо и услышать все, что этот кто-либо может сказать? Да, может. Как правило, так и происходит.
Помимо родных и знакомых, на этом месте пристального читателя может ли быть желателен опытный литератор? Не будем юлить – определенно да.
Может ли у опытного литератора возникнуть желание как-то откликнуться на этот запрос? Ответим максимально осторожно и честно – как правило, нет, но как исключение может. Для краткости опускаем возможные психологические мотивации, но они есть.
Остались пустяки. Может ли этот литературный контакт как-то удовлетворить обе стороны и возобновиться? Совсем не обязательно, но может. Далее. В итоге естественного отсева опытных литераторов получается гораздо меньше, чем начинающих. А если учесть (см. чуть выше), что опытному литератору пресловутый контакт нужен меньше и реже, чем молодому, диспропорция еще заметнее. На одного опытного литератора приходится много молодых. Последний вопрос – бывает ли так, что интереснее общаться не один на один, а в компании? Вопрос поставлен намеренно мягко – конечно, бывает и так, и этак.
То есть налицо признак живого. Если (мысленно) срезать все литературные студии, то они, видимо, снова нарастут. Как, например, автобусы, магазины, казино, публичные дома. Заметим, что вопроса полезности или даже возможности литературной учебы мы так и не сняли. Путем мысленного эксперимента мы только обозначили объективную потребность в чем-то подобном.
Точка невозможности
Георгий Адамович в своей знаменитой статье заявил и обосновал невозможность поэзии. Более того, если бы поэзия оказалась возможна, она перестала бы существовать в статусе чуда – единственном по-настоящему интересном и важном. Думаю, многие согласятся, что пресловутая невозможность распространяется и на художественную прозу. Почему многие нехудшие люди не просто отдыхают и получают удовольствие, а тратят время и душевные силы на сочувствие выдуманным персонажам, когда в этом сочувствии остро нуждаются их близкие? Ответ где-то есть, но нам во всей внятности недоступен. Мы бродим около чуда, тайны.
Ни проза, ни поэзия заведомо не возможны как регулярное и позитивное занятие.
С годами я укрепляюсь во мнении, что всё, подлинно относящееся к литературе, как-то включает в себя эту точку невозможности.
Например, настоящая критика (как и повод для нее) начинается с немоты, отчаяния перед белым листом, невозможности сказать что-то существенное о вот этой конкретно литературной удаче. И в итоге преодоления этого отчаяния возникает разговор. Иногда о тексте, иногда о теме, иногда об авторе, иногда о, казалось бы, вообще посторонних вещах. А если у критика есть система, если он знает, с чего начать, лично я такому критику не доверяю. По-моему, он сводит новое к известному.
А вот филология явно претендует на научность и системность и поэтому, на мой взгляд, имеет мало отношения к феномену художественности и, стало быть, к литературе.
В каком-то смысле creative writing по-хорошему невозможно. Оно не регулярно и не позитивно. Я, как и большинство из вас, с недоверием бы отнесся к человеку, берущемуся обучить писать. В то же время сам охотно ввязываюсь в подобные проекты.
Девиз примерно такой: давайте попробуем, вдруг что-то получится.
Эмоционально это похоже на ситуацию письма.
Не с нуля!
Важное уточнение – в России как правило мастер работает с готовым текстом. Пусть сырым, несовершенным. Отсечь лишнее, указать, где и как можно нарастить – это возможно. Но ученик приходит со своим мрамором. Откуда он его берет, как одолевает пустоту белого листа – этому здесь не учат. В Америке, кстати, все иначе. Молодой человек хочет за свои деньги научиться писать стихи (хотя еще не пробовал) – есть в нашем университете такая образовательная услуга? О’кей, есть.
У нас как правило нет.
Это уточнение настолько важно, что остановимся на нем еще на пару абзацев.
Я берусь обучить человека написать за час статью – ну, если он не фатально равнодушен к выбранной теме. То есть предлагаю алгоритм, в начале которого – белый лист, а в итоге – удовлетворительная статья, хоть сейчас на газетную полосу. В этом есть правда ремесла – если бы газетные статьи появлялись по наитию, по вдохновению, чудом, то газеты не могли бы выходить регулярно. Здесь нет точки невозможности.
На первый взгляд кажется, что научное образование – совсем не то, что литературная учеба. Все академично, точно, чинно. Лекции, семинары. Но это только видимость. На том же мехмате четыре с половиной года из пяти студент только усваивает общую математическую культуру, решает уже решенные задачи. (Так же, как студент-литератор читает Данте и Гёте, учится различать жанры). А потом встает перед необходимостью сделать что-то свое – а как именно, его прямо никто не учил. То же отчаяние, та же (не всегда и без гарантии) преодолеваемая невозможность.
Бывает, что в студиях с нуля ученики пишут стихотворные или прозаические этюды. Практически никогда эти этюды, даже удавшиеся, не становятся стихами или рассказами. Это как сталактиты и сталагмиты – чем-то похожи, но растут из разных мест, с пола и с потолка. Этюд растет с пола, стихотворение – с потолка.
Хотя и тут возможны небольшие чудеса. Однажды я задал десятиклассникам-студийцам слуховой этюд. Точнее, я задал им много этюдов, но этот сработал лучше остальных.
Представьте себе, что вы находитесь в кафе-стекляшке. Представили? Оглядитесь, как стоят столы, откуда солнце, где стойка, где касса. Хорошо. За соседним столиком сидят двое мужчин и негромко говорят, вам отсюда еле слышно. Прислушайтесь. А теперь быстро записывайте то, что слышите, только ничего не придумывайте.
(Похоже на один эпизод из «Театрального романа»).
Результат меня ошарашил. Например, паренек, ничего не соображающий в физике, «подслушал» диалог двух физиков, а те адекватно говорили о довольно серьезных вещах. Другой юноша, довольно косноязычный, напал на парочку златоустов. Что уж совсем странно – у нескольких малограмотных ребят напрочь исчезли ошибки.
Как-то так сложилось, что в тот раз мы прикоснулись к чему-то важному. Думаю, вторая попытка того же этюда с другими людьми в других обстоятельствах была бы менее впечатляющей.
