3 и 4 июня в Архангельском в третий раз пройдет фестиваль "Усадьба Джаз" - крупнейший джазовый open-air, открывающий сезон летних московских и подмосковных фестивалей на открытом воздухе. В этом году фестиваль расширился, приобрел новую площадку и несколько новых имен. Одним из таких новых - для фестиваля, но не для публики - имен стала группа "Хоронько оркестр", которые вместе с Нино Катамадзе 4 июня станут хедлайнерами площадки "Партер". Накануне фестиваля Лиза Биргер встретилась с лидером группы Дмитрием Хоронько, - чтобы расспросить его и про джаз, и про усадьбу, и даже немного про недавно вышедший второй альбом "ХО" "Мне хорошо!"
Как вы оказались на фестивале «Усадьба Джаз»?
Очень просто: нас пригласили. Мы вообще-то давно дружим с агентством АртМания, которое устраивает фестиваль. Как-то одна из организаторов процесса звонит мне и спрашивает: кого бы еще взять на фестиваль, а я говорю – не знаю, нет больше никаких коллективов, кроме Нино Катамадзе. И так мы похихикали, а потом через два дня она перезванивает и говорит: «Господи! Что же я забыла то! Есть же еще вы! Просто вас с джазом мало ассоциируют». Ну, впрочем, это все равно не Монтрё, там очень спорные есть команды с точки зрения джаза, и вообще в России джаз дело-то такое…
Так можно ли назвать музыку Хоронько-оркестра джазом?
Ну, в российском понимании – да, это джаз. А если говорить о чистоте жанра, то нет, конечно.
А что такое джаз в российском понимании?
А в российском понимании нет никакого джаза. У нас он в каком-то игрушечном состоянии… Я вообще джазом не владею, и поэтому имею право рассуждать на эту тему. У нас есть попытки играть джаз – диксиленды там, Бунтман. А на самом деле джаз - это и Билл Эванс, например, пианист, который буквально лежал на рояле и играл потрясающие томные баллады, и Луи Прима, шоумен, и Элла Фитцжеральд, негритянская кухарка, и Луи Армстронг – это все попсовики, это я про cool jazz говорю, не говоря уже про тот джаз, который месят Волков с Гайворонским… Короче, джаз – это полная свобода, и в России совершенно не определены граница джаза.
Свобода в музыкальном смысле?
Ну и вообще – свобода проявлений.
Если же говорить о стилистике самого Хоронько-оркестра, то он давно уже стал психотерапевтическим коллективом. Потому что, когда я слушателя своего спрашиваю, как ему концерт, он мне отвечает – «ну я же не за этим сюда прихожу, я прихожу лечиться». Я даже думал под это дело поднять цену за концерт, потому что психоаналитику сейчас платят, в общем-то, большие деньги, а за концерт – в несколько раз меньше.
Вообще же вы изначально позиционировались как «Шансон с человеческим лицом»…
Тут надо знать историю вопроса. Олег Нестеров вообще создавал лейбл «Ш2» под Хоронько, и советовался со мной, выбирая название. Я был категорически против слова «шансон», а потом Троицкий, якобы, объяснил, что надо цепляться за что-то знакомое и давать альтернативу этому знакомому. С точки зрения войны с шансоном ничего из этого не получилось, мы только поссорились со всеми радиостанциями известными. Они нам сказали: ребята, если вы шансон, но альтернативный, то открывайте свое радио, - и не стали нас брать. Ну, в итоге мы и свалили с этого лейбла. Второй альбом мы выпустили уже на «Мелодии». Просто мне хотелось двигаться уже в другом каком-то направлении. И за два месяца второй альбом продался так, как за все годы продался альбом, выпущенный «Снегирями». Там вообще другая политика – он недорого стоит, он заявлен как светский альбом, никакого отношения к Шансону не имеющий. Хотя это немного и странно – слушать кабаре по радио или на пластинке, но раз покупают, значит, кому-то это нравится.
Кроме лейбла, есть различия между первым и вторым альбомом?
Они, во-первых, по саунду совершенно разные. На второй альбом я взял уже джазовых музыкантов, свобода которых позволяет играть любые стили, кроме поп-музыки, разве что.
Да и по состоянию тоже. Первый альбом совершенно без лирики, это темтическая страшилка такая (альбом называется Страшные песни - "Прагматика культуры"). Этот альбом менее тематический, но он лирический очень. Прошло время. Хоронько несколько раз развелся. Несколько раз женился. Влюбился несколько раз. И это невозможно не отображать.
Здесь совершенно лирическая история, больше связанная с человеческими отношениями, более полистилистическая, чем одножанровая. Если в первом альбоме совсем небольшой был разлет по жанрам, то здесь чуть-чуть пошире, но мы себе не изменили – все равно би-боп, все равно цыганшина… Я вообще очень люблю настоящую цыганскую музыку, вроде Джанго Рейнхардта, французскую и румынскую, никакого отношения к скрипкам этим занудным «К нам приехал, к нам приехал…».
И какую сегодня музыкальную нишу занимает Хоронько?
Вообще кабаре, наверное.
А на фестивале в Архангельском?
Эту же. Мы не собираемся делать никаких движений в сторону джаза. Мне наш саксофонист, который джазовый музыкант, говорит: надо сделать какую-нибудь специальную джазовую программу для фестиваоля. А я говорю: Бог с тобой! Люди же хотят развлечения, хотят праздника, у них не стоит чип, разрешающий на джаэ-фестивале слушать только джазовую музыку.
Может ли вообще существовать джаэ как какое-то полноценное явление в России?
В современной? Где на парад выходят геи, а на них нападают какие-то придурки полоумные? Мы в воскресенье ехали с концерта, так их штабелями укладывали по разные стороны дороги. Геев с одной стороны, скинхедов – с другой. А посередине какие-то тетки с крестами и иконами…
Я не могу даже для себя определить, в какой стране мы все продолжаем жить. Здесь терпимость минимальная, в том числе и к жанрам. Пока общество не нажрется, и не водкой, а чем-то другим – ничего не получится. Джаз сейчас в России существует для двух-трех городов, и мы их знаем, там и живет. И то очень малоперспективно.
Что же касается фестиваля в Архангельском, то он скорее open-air, чем джазовый. Идея джаза там вторична, это прежде всего собрание нормальной думающей публики. Но нам очень много еще придется ждать того момента, когда джаз станет музыкой каждого живого человека.
Эта музыка наиболее свободная, в ней есть все – есть ритм, есть мелодия, есть современность, можно ее положить на джангл, на все, что угодно. Но мы никогда не позиционировали себя как джаз. Хотя хитрый Хоронько взял только джазовых музыкантов, понимая, что из этого можно сделать все, что угодно.
Кстати сказать, а почему Хоронько, при наличии своих песен, так упорно поет чужие?
Потому что они прекрасны. Вертинский прекрасные писал тексты, я так не напишу, и поэтому я беру тексты Вертинского, и они радуют всех. И мне не надо биться по поводу авторских – их нет в этой стране, на них не заработать, на этих авторских. Зачем писать говнорок, говноджаз, ради чего? Ради самобытности? Нам многие радиостанции говорят: у вас материал не свой, мы не возьмем. А я говорю: послушайте их свой материал.
Не, я не буду мучиться, я люблю отдыхать. Если я пропагандирую светскость и легкость – зачем? Ну не получается у меня стихи писать, с музыкой чуть получше, а стихи не выходит, так я возьму чужие.
Сейчас уже все перепевают всё, кому не лень. А мы в 96 году уже сделали определенную революцию миксовую, когда никто об этом даже и не думал. Тогда это было до такой степень ново и необычно, что нас и не заметил никто. А потом как пошло, все стали все перепевать, пошел кризис авторства… Во-первых, заигрывание с публикой, когда коллективы вынуждены петь узнаваемое. А потом еще мода на ретро, когда выросшие дядьки и тетьки захотели вернуться в детство. Но это здорово, впрочем, тогда великая музыка была.
Хоронько - это синтез. Полистилистика идет от того, что хочется сыграть все, от Депеш Мод до Тома Вейтса. Упихнуть все, что мне нравится, в достаточно короткую жизнь. Это такая сублимация нормального харьковского насоса, харьковского мальчика, который жил в провинции – проявить себя.
Помимо прочего, Хоронько – это синтез музыки и театра, актерства. Мне всегда было интересно знать, как из актера Хоронько получился Хоронько музыкант и шоумен…
В 12 лет я пошел в музыкальное училище, потому что знал, куда буду поступать. Театра, музыки и кинематографии называется институт. Но я понял, что музыке учить не будут, и значит надо научиться самому. Потом уже, когда я поступил, после первого семестра меня хотели из института отчислять по причине молодости и непонимания задач актерского мастерства. Потому что чтобы что-нибудь сыграть, надо это пережить, а мне было всего 16 лет, я ничего не понимал еще. И ко второму курсу мы придумали с моим однокурсником «музыкальные понедельники», и так получилось, что через музыку, я вышел на театр. И она всегда существовала параллельно: музыка и актерство: я писал музыку, придумывал, делал музыку для спектаклей. Так что никто ни из кого никуда не превращался.
В театре Ленсовета, где вы работали, входило что-нибудь в спектакли?
Песня «В камере» вообще-то была написана для спектакля, но так и не вошла. Я пять песен писал для театра, но ни одна так и не вошла. А сейчас уже по всей России берут мою музыку в спектакли, уже постфактум извещая меня об этом.
А никогда не было идеи сделать свой проект театральный?
Я слегка отравлен театром, я 14 лет в нем проработал. И в прошлом году ушел. Для меня это такой атавизм, я так любил его, что меня в итоге Господь наказал, и я его возненавидел.Театр был прекрасен, когда в нем читали между строк. Когда нечего читать, нет и театра.
Мы сначала и играли по-другому: театр, четвертая стена, после каждого номера включался свет, а потом выключался снова. А потом пошли какие-то реплики из зала, а я их слышу и понимаю, что надо как-то реагировать. По идее-то. И как-то так завелся диалог. И, по-моему, те, кто ходят на концерты, они только на 70% приходят музыку слушать, а вообще-то приходят посмотреть, что произойдет сегодня. Потому что любая публика новая, она диктует, конечно же, условия. У нас есть программа, беспроигрышная, проверенная уже. Это как кофе: хочешь, не хочешь, а он на тебя подействует, но по-разному в разных обстоятельствах. А не замечать этого – это провал для коллектива. Вот поэтому я и не люблю театр: потому что они делают вид, что они ничего не видят и не слышат. Видеть и слышать партнера – это одно, а еще надо слышать зал, улицу, общество, чувствовать мир…
