Главной иностранной знаменитостью, которой потчевали на нынешней Non/fiction, стал французский писатель Эрик-Эмманюэль Шмитт; издательство "Азбука", пригласившее Шмитта, представило и его книгу - "Секта эгоистов". Шмитт - мировая знаменитость, прозаик и драматург, один из самых читаемых современных французских авторов, чьи пьесы с успехом идут на многих театральных площадках мира, в Москве и Питере в том числе. Тем не менее на русском языке он выходит впервые. Писатель, по его собственным словам, взращенный на русской классике, впервые приехал в Россию, чтобы лично представить свою книгу. Эрик Шмитт, поразивший корреспондента "Прагматики культуры" Леонида Клейна обаянием, открытостью и доброжелательностью, рассказал в интервью об особенностях своего творчества, современной литературной ситуации во Франции и о том, как писатель чувствует себя на рынке.
В вашей повести "Оскар и розовая дама" главный герой пишет письма Богу. И каждый раз мальчик ставит в начале письма фразу "Дорогой Бог!". Это молитва?
Нет, потому что в начале книги Оскар не верит в Бога, хотя именно Бог - и есть главный персонаж всего произведения. Он больше всех меняется по ходу действия. В начале Он просто некое понятие, к которому больной мальчик обращается и излагает события дня, потом творец становится более значимым, потому что приносит пользу Оскару. Затем Бог становится своеобразным партнером мальчика, и, наконец, в конце книги Бог встречается с Оскаром, приходит к нему. Это мистический рассказ, видение маленького мальчика, которому кажется, что Бог пришел к нему в палату.
Повесть "Дети Ноя" тоже о ребенке и о Боге. "Я собираю новую коллекцию", - говорит главный герой в самом конце книги. Можно ли считать эту фразу своеобразной метафорой, указывающей, что вообще все народы на свете есть некая "коллекция" Бога?
Да, это можно понять и так. Именно поэтому я и назвал повесть "Дети Ноя". Надо спасать всех детей земли, все земные сущности.
"Дети Ноя" - это ведь повесть о веротерпимости, об уважении к другому. Скажите, насколько актуальна для вас идея политкорректности?
Я не исповедую политкорректность. В тот момент, когда я сказал себе, что я верю и что корни моего творчества находятся в моем мистическом опыте, я навсегда перестал быть политкорректным.
В России сегодняшняя французская литература ассоциируется с провокационной и во многом циничной прозой Бегбедера и Уэльбека. Вы же пишете пронзительные и по-хорошему сентиментальные вещи. Какой видится Вам современная литература Франции?
Сейчас у нас больше не существует школ и направлений, нет никаких догм. Нет ни авангарда, ни арьергарда. И слава Богу.
То есть существуют конкретные имена, и нет никакой общей картины?
Да. И это прекрасно. Это заставляет нас быть глубже. Не теоретизировать, а быть глубже.
Недавно в Россию приезжал Марк Леви. Как вы относитесь к его творчеству?
Вы хотите, чтобы я судил других писателей? На протяжении своего творческого пути я никогда ни о ком ничего плохого не говорил. И я не хотел бы нарушать этого правила. Вообще, я чувствую себя немного в стороне от остальных современных писателей, и в этом плане я, может быть, близок к Маргарите Йорсенар, французской писательнице, которая умерла несколько лет назад. Она считала, что литература - это путь мудрости, разума. И цель ее - это помогать нам жить, помогать нам понимать друг друга. Я пытаюсь идти по этому пути.
Для вас актуальны только тексты русской классики или вы знакомы и с современными российскими авторами?
Я во многом вырос на русской классике: Пушкин, Лермонтов, Толстой, Достоевский, Пастернак... Список можно продолжать. Но в эпоху коммунизма мы, скажем так, несколько опасались всего того, что приходило от вас, - Бог знает, что вы нам пришлете. Сейчас пришло время пересматривать прежние стереотипы. На самом деле, я почти ничего не могу сказать о современных русских писателях.
В России вы первый раз. Насколько увиденное совпадает с вашими ожиданиями?
Я как бы оказался в одной из пьес Чехова. За эти несколько дней я только и делаю, что встречаюсь с людьми, - было огромное количество встреч. И все мои собеседники люди очень сложные, многоплановые, с переплетением разных эмоций и мыслей - то есть это те персонажи русской литературы, которых я раньше знал по книгам. Поэтому я не могу сказать, что мне пришлось как-то корректировать свое представление о России. Конечно, я встретил и несколько гоголевских карикатур. Кстати, начиная с таможни.
Сегодня любой современный писатель - игрок на интеллектуальном рынке. Насколько вы ощущаете диктат книжного рынка? Вашему творчеству не мешает тот факт, что вы каждый раз вынуждены продавать свои произведения?
В своей жизни я никогда не рассчитывал на успех и изначально стал университетским преподавателем. Но мне не повезло - я почти не преподавал, потому что мои пьесы сразу стали популярны. И с тех пор я прекрасно зарабатываю писательским трудом. Я из тех совсем немногих французских писателей, которые живут исключительно литературным творчеством.
Сколько новых вещей вы должны написать каждый год, чтобы быть независимым и хорошо зарабатывать? Или вы совершенно свободны от каких-либо количественных показателей?
Наоборот, моя производительность является головной болью моих издателей, потому что я пишу слишком много. Меня все время удерживают и говорят, что так много рынок переварить просто не может.
Значит, это не рынок давит на вас, а вы на него?
Нет, я просто откладываю в сторону, на будущее. Это будут мои посмертные произведения. Когда я умру и вы решите, что, наконец-то, с Шмиттом покончено, тут-то я всем покажу. Конца не будет, не надейтесь (смеется).
Надеюсь, что до посмертных произведений вам еще далеко. Что касается русского читателя, то он впервые знакомится с вашим очень многоплановым творчеством. По книжке, выпущенной издательством "Азбука", видно, насколько велик и жанровый, и тематических диапазон ваших текстов. У вас есть вещи, в которых превалирует идея гармонии ("Дети Ноя", "Оскар и розовая дама"), а есть произведения, в которых выражена идея тотальной дисгармонии человеческой личности. Как, например, в пьесе "Распутник". Какая идея вам ближе?
Я думаю, что здесь кроется разница между драматургией и романом. Театр - это трагедия, и драматург разбирается в бесконечных противоречиях этого мира. Театр трагичен даже тогда, когда он комичен. А роман все-таки имеет некий, может быть, воспитательный или моральный вектор. Я, подобно Вольтеру или Дидро, пишу прозу, чтобы направить людей к добру, к согласию.
Значит ли это, что "настоящая" литература - это все-таки драматургия?
Да, театр - это ствол моего творчества, все остальное - ветви.
Фото- с официального сайта Kleines Theater .
